Татьяна Соломатина - Акушер-Ха! Вторая (и последняя)
Национальные особенности заживления
Давным-давно, когда из нанотехнологических кремов с липосомами был только рыбий жир, я работала в обсервационном отделении родильного дома. Туда поступали не только дамы с лазерной эпиляцией, но и лохматые во всех смыслах и местах цыганки. Они не только не знали результаты тестов на ВИЧ и РВ, не только как пишется отчество «Элиазаровна», не только многого чего другого, но и сколько им, родимым, лет и который нынче год от Рождества Христова. В принципе, никто толком не знает, сколько там лет от того Рождества – все календари условны. В принципе, никто из женщин толком не может озвучить свой биологический возраст – срабатывает эволюционный защитный механизм. Действительно, во многих знаниях многие печали, поэтому, как говорится, и Нагваль бы нам всем навстречу, но… Дело в том, что история родов – документ не столько и не только исторический и сатирический, сколько юридический. И если – тьфу-тьфу-тьфу! – там чего не так, то нам не по паспорту отвечать, а по всей строгости закона. А он, как известно, мало того что dura lex, так ещё и sed lex.
Поэтому, когда в один далеко не прекрасный день поступила к нам в обсервационное отделение родильного дома цыганка на вид лет шестидесяти, но в родах, то мы догадались, что внешность сей фемины обманчива, потому что во столько, на сколько она выглядит, – уже не рожают. А она – рожает. Честно попытались выяснить, сколько же ей на самом деле, но она не сознавалась. Говорила, то ли тридцать, то ли сорок – точнее уж и не припомнит. А паспорта нет. И роды какие по счёту – не знает, потому что считать умеет только до трёх или деньги, а роды не в деньгах измеряются, а в детях. А детей у неё больше трёх, но точнее она сказать не может, потому что дети – они тоже не деньги, а одни расходы. Особенно девочки, пока они воровать не научатся. Пардон, гадать. Вот так вот она про возраст и детей ничего и не вспомнила. Не говоря уж об абортах и прочих деталях акушерско-гинекологического анамнеза – это вообще мимо, за такие вопросы она так на нас посмотрела, как рублём подарила. Юбилейным. Фигурально, конечно. На вопрос о начале половой жизни так выпучилась на акушерку приёмного покоя, что нам всем стало страшно. И страшно весело. Хотя весёлого, надо признать, было не то чтобы мало, а не было совсем. У ромалы налицо – вернее, на другие места – были все признаки страдания внутриутробного плода: из неё подтекало что-то мутное и кровянистое, сердцебиение плода было приглушенное и брадикардия около ста ударов в минуту при норме до ста сорока – всё это не оставляло нам шансов. Хотя свидетель Бог, как мы не хотели идти в операционную. И не потому, что только что оттуда. И не потому, что она не обследована, и, значит, мы опять подвергаем себя риску инфицирования всем-всем-всем, где самым «безобидным» может оказаться гепатит С. И не потому, что лекарств и шовного материала – как обычно для века нанотехнологий – с гулькин хрен. А потому что ленивые мы, доктора-убийцы, и есть очень хочется. Но, назвался груздем – полезай в резиновые перчатки и хирургический халат.
Полезли. Оперируем. И понимаем…
Что по медицинским показаниям пришла пора экстирпации этой конкретной цыганской матки. Даже не надвлагалищной ампутации, а конкретной такой экстирпации со всем прилегающим и полагающимся.
Пришла пора. Не потому, что у нас задницы в мыле.
А потому что status present[6] всех её женских внутренностей – просто мечта музея кафедры патологической анатомии с патологической гистологией. И кровотечение вдобавок. И не останавливается. Ни механически, ни медикаментозно, ни совокупно. Ни даже хирургически-духовными заклинаниями. Ничем.
Не буду утомлять вас хирургическими и анестезиологическими подробностями. Когда-то я очень сильно утомляла ими истории родов, журнал операционных протоколов, клинические разборы и министерские комиссии. В общем, состояние у пациентки было удовлетворительное. Пациентка была скорее жива, чем мертва. Что им, цыганам, сделается, не сочтите за шовинизм, расизм и ещё за что-нибудь не сочтите. Сочтите за то, что резистентность, компенсаторные возможности организма и проч. у цыган – ого-го! Если и есть супернация, сверхнация, наднация – так это они самые, цыгане родимые.
Ребёнок нормальный. Даму нашу без возраста мы понаблюдали первые сутки в ОРИТ[7] да и отправили в послеродовую палату. Установить около неё индивидуальный пост мы не могли. Этого не каждая платная дама с возрастом и паспортом удостаивается. Отправили – да и пошли себе отдыхать. Вы не поверите, но доктора иногда спят, справляют малую и большую нужды и даже уходят домой. Хотя с трудом вспоминают туда дорогу.
Доктору-ординатору, доктору-дежуранту и акушерке были даны чёткие указания. Впрочем, любой доктор знает, как вести вторые сутки послеоперационного периода, даже если он только-только вчера со школьной скамьи. То есть – из интернатуры. Но доктор, только пришедший на наш благословенный первый этаж обсервации, понятия не имел, что в сумках и тумбочках у цыган рекомендуется наводить шмон, простите за лагерный жаргон, но из песни слов не выкинешь. Полный шмон в присутствии понятых и понятливых санитарок с полной описью временно изымаемого имущества.
Юный доктор обход обошёл, ценные и ещё более ценные указания дал, акушерка назначения выполнила, да и пошли они по своим рабочим делам дальше. Чай, не одна женщина у них на этаже.
И вот спустя полчаса из палаты, где возлежала цыганка, раздался истошный стон, если вы понимаете, о чем я. То ли торфяные болота издают странный звук, то ли воет собака Баскервилей. И вроде ещё не ночь, когда силы зла властвуют безраздельно, а белый рабочий день где-то в начале двадцать первого века. В коем есть ещё цыганские женщины в русских селеньях. Которым хочется есть. В принципе, странное состояние для вторых суток послеоперационного периода. Особенно в случае полостной операции с удалением органов, последующей гемотрансфузией и всем, что причитается.
Юный доктор и предположить не мог, что в пакете рядом с не самым свежим бельём были:
1. Батон белый – одна штука в целлофане.
2. Масло сливочное, растаявшее – 100 граммов в фольге.
3. Мёд гречишный – 300 граммов в стеклянной банке.
И уж точно никак он не мог предположить, что вместо положенного обезжиренного кефира и прочей, предписанной послеоперационным столом, щадящей пищи, дама во вторые сутки послеоперационного периода исхитрится всё это поглотить. Бессмысленно и беспощадно. Ухнув всё это в несчастный, паретический, безвольно повисший кишечник.
Всё отделение было на ушах. Включая дежурную смену, ответственного врача, начмеда, анестезиолога и хирурга из главного корпуса. В моей голове невесть откуда всплыл фрагмент учебника по ветеринарии – кишечные колики у парнокопытных.
Кое-как, совместными усилиями на этиологическом, патогенетическом и симптоматическом фронтах, нам удалось вернуть пациентку в состояние «скорее жив, чем мёртв». И мы опрометчиво успокоились после вечернего обхода.
А на утреннем обходе дамы неопределенного возраста в палате не обнаружилось. Убежала она без штанов в ночь холодную. Дежурную смену – младших и средних – чуть не расстреляли. Мы, врачи, уже морально подготовили погоны к срыву по пункту «материнская смертность», пусть она сто раз на дому, но история-то – у нас. И произошла, и написана. Прооперировали – жизнь спасли, после операции – кишечник спасли, а дома её кто спасёт? Барон-суперклизма?
Мы пообещали неонатологам, что за ребёнком кто-нибудь обязательно явится – цыгане всё-таки. А если не явится… Ну что ж, сын полка. Пора возобновлять давно забытую традицию. Чего у нас в роддоме, каши с молоком на цыганчонка не хватит? Хватит. Подрастёт – в завхозы определим. Или ответственным за добычу крови на станции переливания.
В общем, получили свой втык от начмеда и главврача, пару дней побоялись – да и расслабились. Жизнь многопрофильного лечебного учреждения слишком полна сюрпризов, чтобы оставалось время на пережёвывание уже переваренного.
Через пять дней неонатологи собрались переводить ребёнка в детскую больницу, поскольку никто на него прав не заявил. Мы, в свою очередь, понятия не имели, на кого выписывать справку о рождении, как вдруг в приёмном покое материализовалась наша Матрёна в сопровождении шумной толпы цыган. Она охала и ахала, хныкала и ныла. Дело в том, что ей было «некомфортно внутри». Это я позволила себе адаптировать её блиставшую русскими идиоматическими изысками речь. Послеоперационная рана выглядела прекрасно. «Собаки зализали». Куда делись шёлковые швы и кто их снял – следствию установить не удалось. А вот внутренние швы под оры и маты довелось санировать нам.
Вы полагаете, кто-то извинился? Вы полагаете, кто-то объяснился? Неправильно полагаете. Нас всех ещё раз вдуло начальство. А мы вырвали из мужа цыганки записку «Претензий не имеем. О последствиях предупреждены» в обмен на новорождённого. С этими было проще. Им хотя бы был нужен ребёнок.
