Дина Рубина - Завтра как обычно
— Вот видишь, Саша, ты сегодня действительно сделал полезное дело, — серьезно и с увлечением продолжала баба, — если б все, что ты делаешь…
— Баба, кончай классное руководство, — перебил я ее. — Не трогай меня, ладно?
— Ладно, ладно, я понимаю, ты устал… Да, ты знаешь, что в нашем домоуправлении собираются организовать кружок «Государство и право»! Я поплелся мимо нее в детскую, снял форму, стал медленно натягивать домашнее.
— И я подумала, что ты бы мог выкроить время и вести этот кружок.
— Никогда! — отрезал я. — Лучше сдохнуть, чем втравиться в ваше жэковское мероприятие. И я же просил, баба, не трогать меня сейчас, хоть пять минуточек.
— Кто тебя трогает! Я просто рассказываю. Я повалился на тахту, лицом в подушку. Баба села рядом.
— Люська из третьего подъезда просила, чтоб ты помог ей картошку с рынка принести, все-таки зима на носу, а она одна. Я обещала, что ты обязательно поможешь… Я молчал, уткнувшись лицом в подушку.
— Да! — воскликнула она обрадовано, словно вспомнила что-то важное, — ты знаешь, почем литр теперь носит молочница молоко тете Соне? Я сел на тахте, отшвырнул подушку и заорал:
— Я же просил! Можно меня оставить в покое?! Могу я полчаса пожить без твоих домоуправлений, Люсек и тетьсонь? Имею я человеческое право подумать о чем-то своем? Вдруг мне тошно сейчас, вдруг мне не до твоей Люськи, может быть такое или нет?!
— По пятьдесят копеек… — тихо, по инерции закончила баба, поднялась и, прежде чем прикрыть дверь, сказала с оскорбленным видом:
— Негде котику издохти… В молодости дед несколько лет служил в Белоруссии, поэтому баба знает много белорусских словечек и поговорок. Я лежал и слышал, как пришла со двора Маргарита, с грохотом бросила в коридоре железные совок и лопатку, крикнула:
— А где Саша? — и баба ей ответила тем же оскорбленным голосом:
— Вон твой Саша, в детской, ходит-ищет: «а где здесь у меня был пятый угол?» Маргарита ничего не поняла, погрохотала в коридоре фанерным своим ящиком с игрушками, и опять хлопнула дверью — побежала во двор, к друзьям. Уже на лестнице слышен был ее пронзительный вопль: «Юсупка! Только попробуй своим проклятым самосвалом наезжать…» — и все затихло. Маргарита оракул и лидер всей дворовой малышни. В этом она не в меня и не в Ирину, а наверное, в бабу с дедом. Потом пришел дед, и я слышал, как баба кормила его на кухне и они о чем-то тихо переговаривались. Зазвонил телефон. Я перевернулся на спину, протянул руку и снял трубку. Это звонил Гриша.
— Ага. Ну, слушай, — не здороваясь, начал он. — Звонил я, значит, туда…
— Куда? — тупо спросил я, и сразу спохватился, и выкрикнул: — Да, да! Слушаю!
— Твой веселый действовал не один, их двое было… Товарные вагоны обчищали… Обходчик помешал, они его убрали… — Григорий говорил медленно, не договаривая, не называя, как водится, имен… — С кражей этой, квартирной, конечно, не было придумано заранее, но когда взяли — сориентировался и быстро сообразил…
— …что даже удобнее отсидеться у нас под крылом, — глухо продолжил я. — Ну, спасибо тебе, Григорий.
— Не за что, хрыч… Дело попало к парню одному, с которым вместе работали. Завтра подробнее расскажу. Я положил трубку. Значит, такое дело… Значит, месяц я танцевал на ниточках под управлением артиста Сорокина. Все прекрасно было задумано, и следователь попался удобный — замечательный олух Саша. Да вот, оказия — транспортники, черти, хорошо работают, замели… В этот момент в комнату вошла баба и присела возле меня. На вилке она держала горячий, поджаристый, с янтарными боками, пирожок.
— Баб, — спросил я, — в кого я такой бездарный?
— Ты не бездарный, — ответила она, — просто ты занят не своим делом.
— А какое мое дело? — полюбопытствовал я, — ты укажи мне, я побегу его делать.
— Не лезь на рожон, — сказала баба устало, — ты спросил, я ответила… На вот, первый пирожок попробуй, — и спросила, дружески подтолкнув меня локтем: — Саня, а ты что — так и не придумал повода для встречи? Я сказал ей с тихим отчаянием:
— Чего ты веселишься? Ты знаешь, кто она? Она дочка твоего Булдыка. Я еще в жизни своей не видел, чтобы человек так вытаращивал глаза. Я даже испугался за бабу. Это мне уже показалось каким-то фокусом, чудовищной демонстрацией сверхъестественных возможностей человеческого глаза. Чтобы вывести ее из шокового состояния, я кивнул на пирожок и спросил:
— С картошкой?
— С капустой, — пролепетала баба. — Саша, ты нас убьешь.
— Ты всю жизнь знаешь, что я люблю с картошкой, и всю жизнь печешь с капустой, — сказал я, — для своей Маргариты, — снял пирожок с вилки и стал машинально жевать его.
— Это серьезно? — трагическим голосом спросила баба. Она так и сидела с поднятой вилкой, как Нептун с трезубцем.
— Очень. Я ее люблю. Баба медленно, как-то лунатически поднялась и, не глядя на меня, вышла из комнаты. И в это время зазвонил телефон. Я снял трубку.
— Привет, Санек! — крикнула Ирка из столицы нашей Родины.
— Здорово, — буркнул я.
— Ну, как вы там? Как вы живете?
— Нормально, — сказал я, — как ты?
— Ой, Санек, такая неприятность у нас! Я ведь чего звоню…
— А что случилось? — быстро спросил я.
— Ну, так ведь в той посылке, что баба нам прислала, обе банки с айвовым джемом разбились.
— Ну, — я ничего не понимал. — А что случилось?
— Банки с джемом разбились, обе. Начисто. Без джема мы остались, ты так бабе и скажи.
— Ирка, — спросил я, — а что у тебя случилось-то?
— Тьфу! — воскликнула моя божественная сестра. — Позови бабу к телефону! И тут я понял наконец, что у нее случилось. Несчастье стряслось. Беда. Банки разбились. Обе. Начисто.
— Слушай, — тихо спросил я, — а ты собираешься зимой приехать?
— Зачем? — спросила она.
— Ты собираешься зимой приехать?! — заорал я. — С ребенком повидаться?!
— Ты что, с цепи сорвался? — как-то беспомощно проговорила она. А я и в самом деле с цепи сорвался.
— Ты ребенка своего собираешься увидеть?! — орал я, — ты хоть помнишь, что у тебя дочь есть?! Или ты совсем с той сигаретой на канате запрыгалась?!
— Что ты кричишь, Саша, подожди, — слабо доносился до меня Иркин голос.
— Ты хоть помнишь еще, что ты — мать? — гаркнул я в последний раз, потому что в горле у меня пересохло, и голос осекся. И в наступившей тишине Ирка как-то речитативно и торжественно сказала:
— Помню… У меня скоро будет ребенок, Саша. Я молчал. Не понял.
— В каком смысле? — спросил я.
— Ну, ты что-о… — тихо протянула она, и я все понял.
— Ира… а ты… это… ну… ты… как… того… — забормотал я и вдруг захохотал, безумно, до слез, хотя мне было совсем не до смеха, совершенно не до смеха, даже наоборот. Я хохотал до икоты, а Ирка кротко ждала, когда это кончится.
— Ну, молодец, — наконец, тяжело дыша, выговорил я, — ну, давай, я буду ждать. Только ты мне теперь мальчика давай. Для разнообразия… Когда я положил трубку, я понял, что больше в этой комнате находиться не могу, я разобью что-нибудь. Правда, не было гарантии, что в другой комнате или в кухне мне полегчает, но я все-таки рванул плотно закрытую дверь, вышел, пнул дверь в кухню и увидел бабу с дедом. Они сидели рядышком за пустым, чисто вымытым кухонным столом — седенькие, горестные — и решали мою судьбу.
— Можете меня поздравить, — злорадно выпалил я, — у меня будет ребенок!
— Дуся, ну что я говорил? — встрепенулся дед. Вид у него был несколько даже торжествующий. Я бы сказал — горестно-торжествующий, но вряд ли это возможно себе представить. — Ну, что я говорил! Конечно, он вляпался в историю. Она беременна, и теперь шантажирует его, чтоб он на ней женился. Я задохнулся.
— Ку… Кого?! Ты что?! — спросил я деда. — Совсем сбрендил?
— А этот дурак из себя благородного ломает, — продолжал дед, глядя не на меня, а на свою Дусю. Дуся внимала ему с убитым видом. — На сколько она старше его, эта невинная девочка, на десять лет?
— На двадцать пять, — сказал я тихо. — Что дальше?
— А то, что тебя спасать надо! — и тут дед поднял на меня взбешенные глаза. Это был не дед. Это был полковник.
— Я сам с ней встречусь, и все улажу. Дадим ей в зубы, сколько она потребует, и пусть катится! Я молчал и смотрел на него. Мы с полковником молча смотрели друг на друга.
— Коля! Саша!! Вы что?! — заметалась баба. Хотя мы с полковником просто смотрели друг на друга. Может быть, баба испугалась, что во мне проснется тот, молодой, рожа усатая, который бил из-за нее смертным боем всех хахалей.
— А твоей внучке, твоей Ирке, — заговорил я и вдруг с ужасом понял, что ничего не говорю, а только открываю беззвучно рот. Тогда я взял себя в руки. — А твоей Ирке, нашей Ирке, — выговорил я, — ты помнишь, даже денег никто не предлагал. Взял бы ты те деньги за Маргариту?.. И тут дед стал как-то спокойно и медленно клониться влево. Я ничего не понял, мне показалось, что он хочет поднять коробок спичек, упавший рядом с табуретом. Но баба вдруг коротко взвыла, подхватив его голову, прижала к груди, и мы с ней поволокли деда в комнату, на тахту.
