Харуки Мураками - Трилогия Крысы. Мировой бестселлер в одном томе
Почему "Жан Кристофф" так привлекал Хартфильда, понять несложно. Этот неимоверно длинный роман описывает жизнь человека от рождения до смерти, в строгой хронологической последовательности. Хартфильд придерживался убеждения, что роман должен служить носителем информации, таким же, как графики или диаграммы – и достоверность этой информации прямо пропорциональна ее объему. "Войну и Мир" Толстого он обычно критиковал. Не за объем, конечно – а за недостаточно выраженную Идею Космоса. Из-за этого изъяна впечатление от романа становилось у Хартфильда дробным и искаженным. Выражение "Идея Космоса" в его употреблении звучало обычно как "бесплодие".
Своей любимой книгой он называл "Фламандского пса" [14]. "Неужели вы думаете, – говорил он, – что собака может умереть ради картины?"
Во время одного интервью репортер спросил Хартфильда:
– Герой вашей книги Уорд погибает два раза на Марсе и один раз на Венере. Разве здесь нет противоречия?
На что Хартфильд ответил:
– А вы разве знаете, как течет время в космическом пространстве?
– Нет, – сказал репортер. – Но таких вещей не знает никто!
– Так какой же смысл писать о том, что знают все?
* * *Среди работ Хартфильда есть рассказ "Марсианские колодцы" – вещь для него необычная, во многом предвосхитившая появление Рэя Брэдбери. Читал я ее очень давно и в деталях не помню. Изложу здесь только сюжетную линию.
По поверхности Марса разбросано неимоверное множество бездонных колодцев. Известно, что колодцы выкопаны марсианами много десятков тысяч лет назад – но самое интересное то, что они аккуратнейшим образом обходят подземные реки. Зачем марсиане их строили, никому не ясно. Собственно говоря, никаких других памятников, кроме колодцев, от марсиан не осталось. Ни письменности, ни жилищ, ни посуды, ни железа, ни могил, ни ракет, ни городов, ни торговых автоматов. Даже раковин не осталось. Одни колодцы. Земные ученые не могут решить, называть ли это цивилизацией – а между тем колодцы сработаны на совесть, ни один кирпич за десятки тысяч лет не выпал. Конечно, в колодцы спускались искатели приключений и исследователи. Но колодцы были так глубоки, а боковые туннели так длинны, что веревки всегда не хватало и приходилось выбираться обратно. А из тех, кто спустился без веревки, не вернулся никто. И вот однажды в колодец спустился молодой парень, космический бродяга. Он устал от грандиозности космоса и хотел погибнуть незаметно для других. Колодец по мере спуска стал казаться ему все уютнее, а тело мягко наполнялось необъяснимой силой. На глубине около километра он обнаружил подходящий туннель и углубился в него. Бесцельно, но настойчиво все шел он и шел по изгибавшемуся коридору. Часы его остановились, ощущение времени пропало. Может, прошло два часа, а может, двое суток. Он не чувствовал ни голода, ни усталости, а диковинная сила по-прежнему переполняла его. Вдруг он увидел солнечный свет. Туннель связывал два колодца – поднявшись, он снова очутился наверху. Присел на краешек, чтобы оглядеть бескрайнюю пустыню и нависшее над ней солнце. Что-то было не так. В запахе ветра, в солнце… Оно стояло высоко, но выглядело заходящим – огромный оранжевый ком.
– Через двести пятьдесят тысяч лет солнце погаснет! – прошептал ему ветер. – Щелк!
– и выключилось. Двести пятьдесят тысяч лет – совсем немного. Не обращай на меня внимания, я просто ветер. Если хочешь, зови меня "марсианин". Звучит неплохо. Хотя для меня слова не имеют смысла…
– Но ведь ты говоришь?!
– Я? Это ты говоришь! Я только подсказываю тебе.
– А что случилось с солнцем?
– Оно состарилось. Скоро умрет. Мы здесь бессильны – что ты, что я.
– Почему так быстро?
– Нет, не быстро. Пока ты шел через колодец, прошло полтора миллиарда лет. Время летит, как стрела – у вас ведь так говорят? Колодец, в который ты спустился, прорыт вдоль искривленного времени. Мы можем путешествовать по нему. От зарождения Вселенной – и до ее конца. Поэтому для нас нет ни рождения, ни смерти. Только Ветер.
– Ответь мне на один вопрос.
– С удовольствием.
– Чему ты учился?
Ветер захохотал, и весь воздух мелко затрясся. А потом поверхность Марса снова окутала вечная тишина. Парень достал из кармана пистолет, приложил дулом к виску и нажал на спусковой крючок.
33
Зазвонил телефон.
– Я вернулась, – сказала она.
– Давай встретимся.
– Сегодня можешь?
– Конечно.
– В пять часов у входа в YWCA [15].
– Что ты там делаешь?
– Беру уроки французского.
– Уроки французского?!
– Oui [16].
Положив трубку, я принял душ и выпил пива. Не успел допить, как водопадом обрушился проливной дождь.
Когда я добрался до места, ливень прекратился – но выходившие из дверей девушки подозрительно глядели на небо, то раскрывая зонтики, то закрывая их обратно. Я остановил машину напротив входа, заглушил мотор и закурил. По обоим бокам от дверей стояли почерневшие от дождя столбы – как могильные плиты в пустыне. Рядом с грязноватым, мрачным зданием YWCA располагалась новая дешевенькая постройка, сдающаяся по частям разным фирмам. На крыше висел огромный щит с рекламой холодильника.
Малокровная, лет тридцати женщина в переднике, весело ссутулясь, открывала его дверцу – так, что я мог видеть содержимое.
В морозильнике был лед, литровая упаковка ванильного мороженого и коробка креветок. Секцией ниже хранились яйца, масло, сыр "камамбер" и бескостная ветчина. В третьей секции лежала рыба и куриные окорочка, а в самом нижнем отделении – помидоры, огурцы, спаржа и грейпфруты. Дверные отсеки содержали по три больших бутылки кока-колы и пива, а кроме того – пакет молока.
В ожидании ее выхода я облокотился на руль и размышлял, в каком порядке я все бы это слопал. По любому выходило, что мороженое в меня уже не влезло бы. А отсутствие приправ было и вовсе смерти подобно.
Она появилась в начале шестого, одетая в розовую рубашку с короткими рукавами и белую мини-юбку. Волосы были собраны сзади в пучок. За неделю ей будто прибавилось года три – виной тому могла быть прическа, а может очки, которых раньше на ней не было.
– Что за ливень! – сказала она, усаживаясь в машину и нервно оправляя юбку.
– Промокла?
– Немножко.
Я достал с заднего сидения пляжное полотенце, забытое там после бассейна, и подал ей.
Она вытерла им лицо, волосы – и вернула мне.
– Я тут недалеко кофе пила, когда полило. Просто наводнение какое-то!
– Зато чуть прохладнее стало.
– Да уж…
Она высунула руку в окно, определяя температуру. Между нами что-то было не так.
Что-то разладилось по сравнению с последней встречей.
– Как съездила? – спросил я.
– Да никуда я не ездила. Я тебе наврала.
– Зачем?
– Потом расскажу.
34
Иногда случается, что я вру.
Последний раз это было в прошлом году.
Врать я очень не люблю. Ложь и молчание – два тяжких греха, которые особенно буйно разрослись в современном человеческом обществе. Мы действительно много лжем – или молчим.
Но с другой стороны, если бы мы круглый год говорили – причем, только правду и ничего кроме правды – то как знать, может, правда и потеряла бы всю свою ценность…
* * *Осенью прошлого года мы с моей подругой забрались в постель, а потом ужасно проголодались.
– Еда какая-нибудь есть? – спросил я.
– Сейчас поищу, – ответила она.
Как была голая, она открыла холодильник, нашла там старую булку, сделала на скорую руку сэндвичи с колбасой и листьями салата, приготовила кофе и принесла все это мне. Дело было в октябре, ночи стояли прохладные. Когда она залезла обратно в постель, то была окоченевшей, как банка консервированного лосося.
– Жаль, горчицы не оказалось…
– Первый класс!
Завернувшись в одеяло и уплетая сэндвичи, мы смотрели с ней по телевизору старый фильм, "Мост на реке Квай" [17].
В самом конце, когда мост взорвали, она издала стон.
– Зачем же они его строили, старались? – и она ткнула пальцем в Алека Гиннесса, остолбеневшего в своем недоумении.
– Это был для них вопрос чести.
– Хм, – с набитым ртом она на некоторое время задумалась о человеческой чести. Так было всегда – что там делалось у нее в голове, я даже вообразить не мог.
– Слушай, а ты меня любишь?
– Конечно.
