Сергей Довлатов - Собрание сочинений в 4 томах. Том 1
Джон Смит крутил педали и насвистывал песенку, которую слышал от одного лейтенанта в оперативном центре:
Каждый вечер бьют кремлевские курантыИ сияет над бульварами закат,Вся Москва давно уснула, но не дремлют диверсанты,До утра у передатчиков сидят.
Если Бог не наградил тебя талантом,Не печалься, в этом нет твоей вины,Кто-то вырос коммерсантом, кто-то вырос диверсантом,Ведь на свете все профессии нужны?
В эту секунду черная тень метнулась под колеса. Посреди дороги стоял тамбовский волк.
— Я передумал, — сказал он, — возьми меня с собой. Вместе будем хулиганить. Тошно, брат, в лесу. Ни друзей, ни близких. Опротивела мне вся эта некоммуникабельность.
— Проблема номер один, — кивнул Джон Смит.
— Знаешь, как шутят у нас в тамбовских лесах? «Волк волку — человек». Сразиться не с кем. Одни зайцы. Мечтаю о настоящем деле. Короче, возьми меня с собой — денщиком, ординарцем, комиссаром…
Разведчик поглядел на него с сомнением.
— Вести себя умеешь?
— Еще бы. И вообще, я могу сойти за крашеного пса.
Джон Смит задумался. Велосипед лежал у его ног. Переднее колесо вращалось, и спицы мерцали в лучах небогатого зимнего солнца.
— Ладно, — сказал наконец разведчик, — беру. Только учти, главное в нашем деле — дисциплина. Понял?
— Да, сэр, — просто ответил волк.
— И чтоб на людей не кидался.
— Это я-то? — обиделся серый. — Да мое основное качество — человеколюбие.
Разведчик сел на велосипед, и они помчались дальше.
Волк делал огромные скачки, напевая:
В разгар беспокойного века,В борьбе всевозможных идей,Люблю человека, люблю человека,Ведь я гуманист по природе своей!
Люблю человека в томате,А также люблю в сухарях,И в супе люблю, и в столичном салате,Люблю человека и славлю в веках!
Москва встретила наших героев сиянием церковных куполов, бесконечным людским потоком, комьями грязного снега из-под шин проносившихся мимо автомобилей.
Разведчик пообедал в буфете самообслуживания, а новому другу, которого оставил на улице, привязав к велосипедной раме, вынес два бутерброда с ветчиной, завернутые в салфетку.
Затем они направились к рынку. Вдоль стен темнели и поблескивали лужи, капало с крыш. Теплый мартовский ветер налетал из-за угла.
Друзья, не торгуясь, сняли у грустной вдовы комнату с панорамой на Химкинское водохранилице.
— А пес по ночам не будет лаять? — спросила хозяйка.
Серый от унижения чуть не выругался. Джон Смит вовремя наступил ему на лапу.
— Не будет, — заверил разведчик, — он воспитанный.
— Умные глаза у вашей собачки, — произнесла вдова, — как будто хочет что-то сказать, но не может.
Комната была светлой и просторной. Над столом висела пожелтевшая фотография мужчины в солдатской гимнастерке и в очках. Хозяйка унесла ее с собой.
Джон Смит сунул браунинг под подушку, расстелил в углу для волка старое пальто.
— Вот мы и устроились, — сказал он.
— А когда идем на дело? — поинтересовался тамбовский волк.
— Главная наша задача — освоиться в Москве. Дальнейшие указания поступят вскоре.
— Может, покусать кого из членов правительства?
— Категорически запрещаю! — Джон Смит хлопнул по столу ладонью. — Ты провалишь нас обоих. Никакой спешки. Терпение и мужество — вот основные добродетели разведчика.
— Тогда хоть слово какое нацарапаем на заборе?
— Я сказал — нет.
— Может, намусорим где? — не унимался волк.
— Ни в коем случае, — сказал разведчик, принимая официальный тон, — вы поняли меня, капрал?!
— Да.
— Вы хотели сказать: «Да, сэр».
— Да, сэр, — пробормотал тамбовский волк и негромко добавил: — Анархия мать порядка!
Каждое утро Джон Смит гулял со своим другом на пустыре, огибая напластования бетонных секций, полусгнившие доски, ржавые фрагменты арматуры, шагая среди битых стекол, окаменевших и непарных башмаков, консервных банок, мерцавших из-подо льда, как рыбы, потом он отводил тамбовского волка домой, сбегал по лестнице вниз, хлопала дверь за его спиной, и оказывался на тронутых неуверенными мартовскими лучами улицах древней столицы.
Он заходил в булочные и пивные, часами сидел без нужды в приемной исполкома, томился в очереди за говяжьими сардельками, оглашал пронзительными криками своды зала в Лужниках, присматривался к незнакомой державе. Он покупал лотерейные билеты, ездил в метро, смотрел, как работают водолазы, переводил старушек через улицу, листал «Неделю», замирал перед картинами в Третьяковской галерее, разнимал мальчишек в городском саду, кормил воробьев и, распахнув пальто, глядел на солнце.
Наступил апрель. Сверкающая ледяная бахрома увенчала карнизы, роскошью напоминая орган протестантского собора в Манхэттене.
Как-то раз Джон Смит заметил объявление, листок из школьной тетрадки, приклеенный к водосточной трубе. На нем расплывшимися буквами было написано: «Химчистке № 7 требуется механик».
Это мне подходит, решил Джон Смит, именно то, что мне надо. Скромный маленький труженик химчистки ни у кого не вызовет подозрений.
Через пять минут он сидел в кабинете заведующего. Над столом висел портрет Дмитрия Ивановича Менделеева. Рядом белели графики и прейскуранты. На дверях болталась табличка — «Не курить!». Трусливая рука перечеркнула «НЕ» дрожащей линией.
«Оппозиция не дремлет», — подметил Джон Смит.
— Я прочитал ваше объявление, — сказал разведчик.
— Механик вот так необходим, — сказал заведующий, — был у нас отличный механик, сгорел на работе. В буквальном смысле. Пошел он к тестю на именины. Семь дней потом на работу не выходил. На восьмой день явился, заказал в буфете горячий шницель, только откусил и сразу вспыхнул, как бенгальская свеча…
— Я хотел предложить свои услуги, — молвил Смит.
— Документы позвольте взглянуть.
Разведчик вынул из кармана фальшивые новенькие дивные бумаги.
— Оформляйтесь, — произнес заведующий.
С тех пор каждое утро разведчик сворачивал в задохнувшийся среди каменных глыб переулок, надолго исчезал в машинном отделении химчистки, где вибрировала центрифуга, краска летела с потолка и нестерпимо пахло вареными ботами.
Джон Смит зачищал клапана, следил за уровнем воды в баллонах, менял индикаторные трубки, чутко вслушиваясь в неровный пульс машин.
Как-то раз он задержался, меняя изоляцию, а когда вышел из-за прилавка, направляясь к дверям, то увидел Надю, которая стояла перед зеркалом и нахмурившись себя разглядывала.
Они пошли рядом, окунулись в солнечный и мокрый день апреля, а у них за спиной ночная вахтерша тетя Люба тотчас же с грохотом перегородила дверь железной балкой и навесила замки.
— Ну и ветер, — произнес Джон Смит, — как бы вас не унесло. В такую погоду надо обязательно взять под руку толстяка вроде меня.
— Вы не толстый, — сказала Надя, — вы самостоятельный.
— Можно, я вас провожу? — сказал разведчик и добавил: — По-товарищески.
— Я далеко живу, — сказала Надя.
— Вот и хорошо, — обрадовался Джон Смит, наступая в лужу, — вот и прекрасно.
Приемщица Надя не считала себя красавицей, но она была милая, с голубыми глазами и мальчишеской фигурой, а когда сидела за барьером, положив локти на отполированный до блеска стол, клиенты в брюках пытались разговаривать с ней и шутить, но девушка лишь постукивала карандашом, и в голосе ее рождались особые, неприятные, судебно-исполнительские нотки:
«Распишитесь, гражданин!»
Джон Смит взял Надю под руку, им стало тесно, а через двадцать минут разведчик и девушка уже сидели в ресторане ВДНХ под фикусом.
Официант подал меню, измятый листок бумаги в гладком коленкоровом переплете, отступил на шаг и замер.
Джон Смит повернулся к Наде.
— Виски, джин? — спросил он.
Надя рассмеялась в ответ и говорит:
— Мне водки капельку, а то я ноги промочила.
Смит продиктовал заказ. Надя в ужасе пыталась его остановить.
Официант чиркнул в невидимом блокноте и удалился, ловко огибая столы.
На эстраду вышли музыканты. Пиджаки их висели на стульях. Музыканты о чем-то беседовали, смеясь. Потом они все нахмурились и разошлись по своим местам.
— Давайте потанцуем, — сказал Джон Смит.
— Не могу, — ответила Надя, — я туфли сняла.
Девушка приподняла скатерть, и оттуда выглянул кончик ступни.
У шпиона замерло сердце.
«Не знаю, как выглядит счастье, — подумал он, — мне сорок лет, и я не уверен, что почувствую, если хотя бы частица его встретится на моем пути».
