Александр Покровский - «...Расстрелять!» – 2
В общем, скучища страшная, поэтому самые одаренные прячутся во второй шеренге.
Курсант Федя Кушкин стоял во второй шеренге и смотрел в затылок Петьке Бокову, по кличке Доходяга.
Доходяга держал руки не по швам, как это положено на вечерней поверке, а скрестил их у себя сзади.
Федя Кушкин от скуки посмотрел в эти руки. Правая ладошка у Доходяги была сложена так, словно просила, чтоб в нее что-нибудь вложили.
Федя смотрел в эту руку и думал, что бы в нее вложить. Вскоре Федя придумал: он улыбнулся, расстегнул клапаны флотских брюк, вытащил из них всем нам понятно что и вложил его Доходяге во влажную ладошку.
Доходяга, почувствовав в руке нечто большее, чем просто ничего, вытаращил глаза и оживился. Оживившись, он сжал в руке Федино нечто так, что Федя заорал сильно.
– В чем дело, – вскинул голову старшина, – ну?
– Боков! – заметил старшина что-то. – Ну-ка, выйти из строя.
И Доходяга вышел из строя, ни слова не говоря, мелкими шажками, но он вышел не один. Такими же шажками, этаким караваном, он вывел за собой одареннейшую личность – Федю Кушкина. – держа его за нечто.
Колокольчики-бубенчики
В совместном проживании двух военно-морских семей в одной двухкомнатной квартире есть свои особенные прелести. Тут уже невозможно замкнуться в собственной треснутой скорлупе; волей-неволей происходит взаимное проникновение и обогащение и роскошь человеческого общения, которая всегда, поставленная во главу угла, перестает быть роскошью.
В субботу люди обычно моются. И в подобной квартире они тоже моются. Один из военно-морских мужей влез в ванну, предупредив жену относительно своей спины: жена должна была прийти и ее потереть. Но поскольку жена должна была еще и приготовить обед, то вспомнила она о спине с большим опозданием. В это время в ванне был уже другой, чужой муж, который тоже дожидался, когда же придут и потрут, а ее собственный муж в это время уже лежал на диване весь завернутый и наслаждался комфортом.
Комфорт – это такое состояние вещей и хозяев, когда телевизор работает, ты дремлешь на диване, а на кухне, откуда тянет заманчивым, кто-то погромыхивает кастрюлями.
Дверь ванной открылась сразу же, и перед женой, оторвавшейся от жареной картошки, предстал намыленный розовый зад изготовившегося. Мужские принадлежности, довольно безжизненно висели.
– Эх вы, колокольчики-бубенчики, – воскликнула повеселевшая жена и, просунув руку, несколько раз подбросила колокольчики и бубенчики.
Первое, что она увидела на мохнатой от мыльной пены повернувшейся к пей голове, был глаз. Огромный, чужой, расширенный от ужаса ненамыленный глаз.
С чего все начинается?
Да с крика, конечно же.
И даже не с крика, а с воя какого-то. И будто воет не одна, а сразу триста бешеных собак.
Тактическая обстановка; ты с полным чемоданом различной формы одежды прибыл служить, кричат не па тебя, но в твоем присутствии, и с непривычки кажется. что кричат все-таки на тебя.
– Вас надо взять за шкирку! И окунуть в пиц-с-з-дууу!
И чтоб вы там до дна достали! И чтоб вас сверху накрыл!! Всеми ее тухлыми лепестками!!! А чуть поодаль происходит следующий неприметный разговор:
– Ах ты, тля неторопливая! Ты что ж, думаешь, если я здесь вот так хожу, то, значит, я ничего не вижу, а?! И не делайте, так ножкой, будто у вас сифилис и поэтому вам все прощается!
После этого я подумал:
– Все, Саня, теперь ты здесь долго жить будешь…
Материальная часть
Призовое траление
На призовое траление должна прибывать комиссия. И комиссия прибыла: целая свора вместе с адмиралом, И на полном серьезе: одни мину ставят, другие ее тралят, а комиссия отслеживает.
К комиссии в день приезда приставили человека для обеспечения, и она тут же обпилась шила и обожралась тут же, конечно, консервов. Закусили и перестали соображать. А на другой день боевое траление. На приз.
Только где ж ее в океане найдешь, мину-то! Командир тральщика, который должен тралить, говорит тому, кто должен для него мины ставить:
– Ты, слышь, хлебчик-то там привяжи, ладно?
– Ладно.
Хлебчик – это такая штука, ее из пенопласта можно сделать, ее привязывают за шкертик к поставленной мине, и он плавает по поверхности океана и обозначает минную связку так, что его в волнах не видно, а в тромбон наблюдается. Тромбон – он что твой перископ с пятнадцатикратным увеличением: мышь не проскочит.
Посмотрел командир дивизиона тральщиков в тромбон и вспотел; дверь посреди океана плавает. Хлебчика у них, у сук, не нашлось, так они дверь где-то оторвали и к мине присобачили. Вот… гондоны! И шкертика еще у них не хватило, и встала у них дверь в море раком, и волна об нее хлопает, и на всю округу разносится – бум! бум! Вот… гондоны, а?!
Комдив оторвался от тромбона и повернулся к тому, кого к комиссии приставили:
– Где эта вонючая комиссия?
– В кают-компапии.
– Жрут?
– Жрут.
– Пока они ползают еще, ты им шильца-то добавь, плесни им, родной, шила и закусочки, закусочки непременно сообрази, – говорит комдив и подзывает к себе корунд – рейдовый тралец.
На тральце командиром лейтенант.
– Эй, убоище, ну-ка давай, дуй сюда! Корунд подскочил.
– Так, лейтенант, дверь видишь? Лейтенант кивнул.
– Давай, тихо сыпь до двери и выдернешь ее, понял? Корунд «посыпал» до двери. У него не винты, а такие лопухи, что сыпать нечего – мигом был. Он тебе дернет.
Лейтенант заарканил дверь и к а к д е р н у л!.. И мина, с трудом поставленная, всплыла. Мины у нас старые, 1908 тире 1936 года рождения, вот минреп-то и оторвался.
Комдив посмотрел в тромбон, увидел все это безобразие и говорит с оттяжкой:
– Ну-у, лей-те-нан-т… ну-у, лей-те-нан-т… ну, га-дю-ка… ну, козел… ну, туши лампу… ублюдок… ну… ну-у (Матильда-Бартоломео-Медичи…) ну, фейсом об косяк… ну, сделал…
– Эй, – обернулся он к тому херу, что к комиссии приставлен, – комиссия еще не обтрескалась там?
– Да нет еще…
– Ну, ты им графинчик-то еще добавь. Организуй им еще графинчик, И закусочки еще сообрази. Пусть жрут, пока не обписаются.
– Сделаем…
– Лейтенант! – заорал комдив, когда лейтенант на корунде подскочил поближе. – Ты чего, собака, творишь? Ты чего творишь, ухлебок! Думать надо, лейтенант! Соображать! Вот этой самой елдой, что у тебя вместо головы! Ты чего там оторвал? Ты чего оторвал, вентиль тебе в грызло! Чего у тебя там вместе с дверью всплыло! ЖИВА!!! Немедленно взять ее на борт! Понял?
Лейтенант кивнул.
– Ну, смотри, лейтенант, и смотри внимательно. Когда мы те две оставшиеся подрежем, ты зайдешь сбоку и эту тоже бросишь. Понял? Нужно, чтоб три мины всплыло. Три. Ясно? Для комиссии. Понял?
Лейтенант еще раз кивнул. Ему стало все ясно. Что может быть проще? Он заарканил всплывшую мину и втащил ее к себе на борт.
Комиссию вывели наверх подышать, поддерживая за подтяжки: только они падать, их за подтяжки – паз! – и в вертикальную сторону. А в это время протралили, мины все подрезали, и они всплыли как положено. Две штуки. И тут еще одна всплывает. Откуда она взялась – черт ее знает. Район-то старый, может, старая какая всплыла.
Пока эту новую мину наблюдали, лейтенант думал, бросать еще одну или не бросать. Потом решил все же бросить, как велели. Зашел и бросил. Ставили три мины, а выловили четыре.
– Убью лейтенанта, – сказал комдив, – убью гада безмозглого. Зарежу! Разнесу в мелкий винегрет. Порву в клочья…
Адмирал из комиссии: маленький, старенький, пьяненький, смотрит себе под ножки, бровки у него вверх ползут, а зрачки при этом не спеша стекают сами, направляясь к кончику носа, и еще качает его – туда-сюда, туда-сюда.
Ему показывают на мины и говорят:
– Товарищ адмирал, ставили три мины, а всплыли четыре. Четвертую еще захватили. Район-то старый, товарищ адмирал, вот они и всплывают…
А адмирал как-то покорно так обмяк весь, уставясь в точку, и говорит;
– Ну… всплыла и… всплыла… ну, зах-ва-ти-ли… ее… ну… а шило-то у тебя есть?.. еще…
– Есть!!!
Лейтенанта потом доставили к комдиву, естественно, когда все улеглось.
– Лейтенант. – сказал ему комдив устало, – ну, ты хоть сейчас понимаешь, что ты – ублюдок? Ты хоть отдаешь себе отчет в том, что ты – ублюдок? Ты хоть представляешь себе или до сих пор не представляешь? Что это такое? Чего ты сегодня творил? Обурел в корягу?
Лейтенант представил себе все это еще разочек и «обурел в корягу» – пошел и назюзюкался до бесчувствия, просто штанцы спадали. Явился он на КПП, а там его не пускают. Новенький он был, лейтенант, только из училища, к нему на КПП еще не привыкли.
– А я, – сказал лейтенант кэпэпэшпикам, – про-ве-ряю-щий… из… шта-ба… базы…
Кэпэпэшники как только это услышали, так столбняк на них и нашел, и они пропустили лейтенанта в бригаду.
Ночью комдива подняли с постельных принадлежностей и сказали ему, что у него проверяющий из штаба базы два часа уже по пирсу шляется, и где только он уже не был, и чего только он там не обнаружил – во всех мусорных ящиках побывал. А теперь они отправились на корабль.
