Дина Рубина - Русская канарейка. Голос
Последние минут десять Леон то и дело задерживал рассеянный взгляд на входной двери, и Калдман, заметив еле уловимое движение его глаз, отнес это на счет нетерпения — закончить встречу, распрощаться, улизнуть. Поэтому энергичней приступил к сути дела.
— Видишь ли, — со значением произнес он, — уже несколько лет мы гоняемся за одной тенью. По некоторым признакам этот тип — ключевая фигура во многих сделках по продаже оружия распоследнему сброду в самых вонючих подворотнях нашего региона. Например, российские триггерные устройства, без которых не сладить бомбу для очередной славной весенней демократии у нас под боком, — они приплывают в какой-нибудь Ливан не по случайной цепочке. Не исключено, что сам он обитает где-нибудь в Европе, но материализуется в разных местах. Ты же знаешь, все эти агенты-оружейники ведут кочевую жизнь: их можно встретить где угодно. Такой вот аноним. Валькирия на ближневосточном небосклоне. Да и черт бы с ним. Мы и сами — оружейная держава и продаем этих конфет и пуговиц на семь миллиардов в год. Но недавно от него пахнуло ураном и еще кое-чем, из чего мастерят «грязную бомбу». А это нам уже совсем не понравилось. Знаешь, как в готических романах: появляется призрак, его сопровождает запах сырости и ледяной холод… Так и здесь. С одной стороны, «грязная бомба» — это, конечно, небольшой радиус действия. С другой стороны — одной такой пугалки, прилетевшей из Ливана в Хайфу, как ты понимаешь, вполне достаточно для серьезной беды… Не далее как вчера в бегущей строке новостей Би-би-си: озорники из «Аль-Каиды» где-то в глуши затрушенной Анголы напали на полицейский участок и урановые рудники, которые разрабатывает некий западный предприниматель. Что за предприниматель, сколько их там, этих предпринимателей… А главное — «Аль-Каида»! Которая спит и видит «грязную бомбу», много маленьких таких грязнуль, чтобы вытрясти душу не только из Израиля — из кого угодно. Недаром они распихали спящие ячейки по всей Европе… Ты, возможно, помнишь одну историю чуть не восьмилетней давности: провал попытки переправить партию урана из Танзании в Казахстан, где руду должны были обогатить, а затем из Актау — Каспием — в Иран? Но на границе Танзании один контейнер показался подозрительным, и отправка сорвалась.
— Казахстан? — с сомнением переспросил Леон.
— О-го-го! Еще бы. Второе место в мире по запасам урана, и они ежегодно наращивают добычу и обогащение.
— Хм… я думал, после закрытия Семипалатинского полигона они вернули России все атомные бомбы.
— Вернули, вернули… Однако в девяносто шестом в печати мелькнуло, что Казахстан тайно продал Ирану три советские ядерные боеголовки.
— Чепуха: возврат боеголовок проходил под международным контролем.
— Допустим. Возможно, тюлька. Но полигон практически не охранялся, и, скажем, плутоний, собранный где-нибудь в районе «Плутониевой горы» в пластмассовое пляжное ведерко, вполне мог быть использован по назначению. Ты представь ситуацию: развал СССР, новые отличные возможности для контрабанды урана и прочего добра — цезия или того же плутония. Особенно если у заинтересованных лиц есть на месте давние завязки и институтские дружбы…
Леон сосредоточенно подбирал ложкой остатки ванильной пенки. Поднял голову:
— При чем тут институтские дружбы? Чьи дружбы?
— Пока не знаю. Но Крушевич учился на отделении ядерной физики в МГУ и после диплома получил направление в Курчатов, на Семипалатинский полигон. То есть каждого полевого тушканчика знает там в лицо и прекрасно осведомлен во всем, что касается урановой добычи в Казахстане.
Калдман вонзил зубочистку между двумя передними зубами, провернул ее с ожесточением.
— Ты решил что-то насчет шунтирования? — спокойно спросил Леон. Натан застыл с торчащей во рту зубочисткой, сломал ее, чертыхнувшись, вытащил и бросил на тарелку.
— Иди, поцелуйся с Магдой! — рявкнул он. — Вам что, не терпится усадить меня в инвалидное кресло?!
Уже не церемонясь, с силой отер потное лицо салфеткой, смял ее и бросил на стол. Помолчал, остывая, вроде бы злясь, как, бывало, злился на домашних, на деле же — деликатнейшим охотничьим чутьем предчувствуя ту самую тягу, что изменяет весь ход охоты… И точно: Леон отодвинул от себя тарелку с недоеденным десертом и нетерпеливо спросил:
— Ну, и что ты хочешь от меня?
И сразу же мысленно проклял свою торопливость, странный яростный азарт, гончую ненависть, что всегда охватывала его, стоило замаячить вдали давним теням мертвенной равнины мессы…
— Ничего. — Натан улыбнулся: старый косой людоед в предвкушении завтрака. — Чтобы ты отдохнул в Таиланде.
И, вновь отметив беглый взгляд собеседника на двери ресторана, уже иным тоном, скупыми фразами, как обычно говорил с подчиненными в кабинете:
— Мы думаем, Крушевич отсиживается где-то там. В Патайе. Или на Ко Ланте.
— Какие основания?
— Тассна. Пристроен в фирму-кейтеринг, которая принадлежит французскому еврею из Ниццы: приемы-фуршеты, пикники, корпоратив… Тассна уверен, что Крушевич был на одном из приемов… на чьей-то яхте, возможно, на своей.
— Хм… Яхты имеют обыкновение уходить, приходить, — заметил Леон. — Становиться на якорь, сниматься с якоря… Название?
— «Зевс». Ходит под флагом Сьерра-Леоне, принадлежит какой-то торговой компании.
— Натан… — Леон пожал плечами. — Все это какой-то детский лепет. Что значит «Тассна уверен»? Он Крушевича видел? Опознал по фотографии?
— В том-то и дело: не видел, а слышал. Слышал, как женский голос из толпы гостей крикнул: «Андрей! Госпо-дин Крушевич!» И что-то там по-русски… Однако, учти, парень крутился как черт. Он ведь не гостем был, а работал, обносил столы. Выспрашивать, кто что крикнул, да еще по-русски, не мог. Дело не в этом. Мне не хотелось бы торопиться с Крушевичем. Меня беспокоит «Казак» — что это за фигура? Как и с кем связан? Именно за ним я вижу серьезную сеть — если, конечно, он тот, о ком я думаю, а не просто случайный знакомый Крушевича: такое тоже может быть… Во всяком случае, хотелось бы, чтоб вокруг этой парочки пока было тихо. Пусть думают, что натянули нам нос…
— Тем более что так оно и есть, — не церемонясь, отозвался Леон.
— Да-да… именно, ингелэ манс. Сам не знаю, почему прошу тебя принюхаться. Меня интригует этот тип. Прощупай тамошнее русское общество, ты это умеешь. Хочу, чтобы ты пошлялся там со своим гениальным слухом, универсальной внешностью и, главное, своим русским языком. Уверен, у тебя найдутся знакомства… Ты же не в штате. Ты у нас приглашенный солист. — Опять расцвел своей раскосой улыбкой и добавил: — И, главное, Леон, не увлекайся. Никто не требует от тебя джигитовки на мотоцикле. Мотоциклисты проходят у нас по другой ведомости.
Он подметил очередной ускользающий взгляд Леона, решил, что главное сделано, и удовлетворенно продолжил:
— Разумеется, там сидят и наши люди. Но у них другие методы работы, и мы бы не хотели, чтобы ты с кем-то сталкивался. Наоборот: даже если кто покажется знакомым, ты его… не узнай. — Он скупо улыбнулся и повторил: — Ты не в штате, ты приглашенный солист.
В эту минуту входная дверь открылась и некоторое время пропускала небольшую, но яркую компанию явно восточного образца: пять женщин, трое детей и двое мужчин. Все прекрасно одеты, женщины, несмотря на дневное время, увешаны золотом. Все смуглые и черноволосые. Тем более среди них выделялся высокий представительный блондин лет пятидесяти, со странно неподвижным, слишком симметричным, будто вырезанным по лекалу лицом.
Компанию встретили и сопроводили в противоположный конец зала к трем сдвинутым столам. Очевидно, семейное торжество, все заказано заранее.
Леон отвернулся от них и проговорил ровным, почти легкомысленным тоном:
— Знаешь, все жду — когда я начну петь во сне…
— Во сне… — повторил Калдман с недоумением. — В каком смысле?
— Ну, обычно человек совершает во сне то, чем занят наяву… Плотник строгает, парикмахер стрижет, портниха кроит или там вертит ручку швейной машинки. Все жду — наступит ли день, когда во сне я буду петь, а не подсекать бегущего человека, перебрасывать его через себя, ломать ему позвоночник или душить двойным нельсоном…
Возникла пауза.
Официант, принимая заказ у восточной семьи за длинным столом, как дятел, склонялся к дамам. Сюда долетали звонкие голоса их детей, на которых матери шикали. Над всеми возвышался блондин с постной физиономией.
Натан прокашлялся.
— Боже упаси! — проронил он сочувственно. — Душить?! Человека?! О чем ты говоришь?..
Кто, черт побери, заставляет его душить человека, что за бред, для этого существуют другие люди… Ну да: это он «образно говоря»… Артист, эмоциональный человек, проклятый груз памяти…
