Алина Знаменская - Дочки-матери
— Познакомь меня с дамой! — требовал Сухой, и Наташа услышала, как на кухне что-то грохнуло. Наверное, упала одна из табуреток. Бородин пришел за ней красный и взъерошенный. Выглядел он злым и растерянным. Наташе стало жаль его, и она пошла с ним на кухню.
— Он сейчас выпьет и уйдет, — зашептал Бородин, хотя мог и не опасаться, что Сухой услышит и обидится. Тот вовсю угощался на кухне и громко разговаривал сам с собой.
Наташа почувствовала сильное желание уйти из этой квартиры, оказаться как можно дальше отсюда, но куда идти? Город незнакомый, ночь. Хоть автобус, хоть электричка в сторону дома будут только утром. Придется до дна выпить то, что жизнь подбросила.
— Наташа, — представилась она.
Сухой схватил протянутую ладонь, принялся мусолить ее мокрыми губами, вымазанными майонезом, потом спохватился, что не встал, приветствуя даму, попробовал подняться и вновь упал вместе с табуреткой. Наташу разбирал нервный смех. Бородин злился, психовал от собственного бессилия. Один Сухой чувствовал себя абсолютно комфортно и, когда его подняли, схватился за ближайшую рюмку и царским жестом пригласил гостей к столу. Поскольку табуреток в квартире имелось только две, Бородину пришлось стоять. Сидели Наташа и Сухой.
— Я вам не помешал? — пьяно подмигивал гость, заглядывая в глаза то Жене, то Наташе.
— Нет, что вы, — усмехнулась она, глядя прямо в глаза Сухому.
Он принял ее фразу, за выражение радушия и скромности. Хитро прищурившись, он погрозил Наташе пальцем, похожим на сардельку, и захохотал:
— Вы еще не это… не успели? — И, он весело подмигнул Бородину.
Тот закурил, уже не пытаясь изображать улыбку.
— Я чисто на минуточку. Дай, думаю, выражу почтение доктору. Типа — поклон до земли.
Лицо его приняло подобие серьезного выражения, а затем расплылось в умильной улыбке. Он перегнулся через стол к Наташе:
— Он меня спас. На ноги поставил.
Наташа рассмеялась, вспомнив, как Бородин поднимал Сухого вместе с табуреткой. Глядя, как Наташа хохочет, Сухой расцвел в улыбке.
— Ну и баба у тебя, Петрович! Ну типа сам бы…
— Ты это… Михалыч, — пряча злость за вымученной улыбкой, бормотал Евгений Петрович. — Ты бы шел, поздно уже… Нам рано утром ехать….
— Понял! — перебил Сухой, сложив руки на груди. — Понял! Мешать не буду! Я для тебя все, что прикажешь. Деньги нужны будут — проси. Хата — баб водить — в любое время. Я их сам тут… знаешь сколько?
И Сухой зашелся пьяным смехом. Наташа вышла в ванную. Сквозь шум воды она слышала, как Бородин что-то втолковывает Сухому. Ему даже удалось привести своего приятеля в прихожую. Наташа слышала их голоса совсем рядом, через дверь. Сухой изъяснялся голым матом, не утруждая себя припоминанием обычных слов. Бородин поддакивал ему, вероятно, помогая одеться.
— Погоди, я сам, — сопротивлялся Сухой.
Наташа слышала возню, чертыханья Жени и пьяные восклицания гостя. Неожиданно голоса удалились, но по звуку Наташа догадалась, что они ушли не на лестничную площадку, а в комнату.
— О Боже… — Она опустилась на край ванны. Ей казалось, что этот кошмар никогда не кончится. Еще несколько минут, и она вылетит в прихожую, схватит свою сумку и побежит куда глаза глядят. Зная ее характер и предполагая, что она может чувствовать, Бородин постучал в дверь ванной.
— Я его уже почти одел, — шепотом сообщил он.
— Я просто счастлива, — буркнула Наташа. — А зачем он потащился в комнату?
— Ботинки надевает. — Женя попытался усмехнуться. — Трудовая мозоль наклониться мешает.
Бородин обнял Наташу и заглянул в глаза.
— Ты расстроилась? Обиделась?
— Понимаешь, я так жду наших встреч! Я бросаю дочь, вру мужу, нервничаю, отпрашиваясь с работы. Я трясусь в вонючем автобусе для того, чтобы несколько часов побыть наедине с тобой, Бородин! Я не могу передать тебе, что я сейчас чувствую!
— А я? Думаешь, мне легко? В этом городе у меня куча знакомых, мать жены, моя мать, оба сына. Любой из них может увидеть нас, доложить жене. И она меня пасет, ни на шаг не отпускает от себя. Я как шпион! Думаешь, легко было найти эту квартиру? И вот — здрасьте вам! Ну Ташка, ну не дуйся. Сейчас он уйдет.
Они постояли обнявшись, Прислушались. В квартире было подозрительно тихо. От недоброго предчувствия у Наташи заныло в животе. Они вышли в коридор и остановились на пороге комнаты. Их ночной гость мирно спал, раскинувшись на единственной в квартире кровати, прямо в ботинках. Из его: мясистого носа раздавался свист. Наташа молча вздохнула и перевела взгляд на Бородина, Тот посерел лицом. Свидание было окончательно испорчено.
Глава 6
Весь день Юля с дочкой перетаскивала дрова с улицы и складывали в поленницу. Поленница получалась высокая, почти вровень с сараем. Аккуратные ровные чурбачки отсвечивали белой берестой. Юля с интересом наблюдала за дочерью. Оля быстро освоилась на новом месте, кажется, ее восхищало любое новое открытие, сделанное в Вишневом. Как сказку девочка воспринимала осенний сад, весь желто-красный, как подарок — кучу березовых дров с сочной, песочного цвета, сердцевиной, как что-то манящее и недоступное — пронзительно синюю полосу реки за забором.
— Понюхай, мам! — Оля протягивала матери чурбак, и Юля послушно нюхала, чем пахнет береза.
Дочь учила Юлю радоваться простым вещам. Очень похожие, с одинаково зелеными, в коричневую крапинку глазами, мать и дочь, обнявшись, смотрели на Волгу, закрытую у горизонта покрывалом неба. А мысли у них в это время бывали разные. Оля думала о том, как здорово, что они оказались в этом красивом месте, и что хорошо бы научиться плавать и еще — завести лодку, кошку и собаку. А Юле думалось, что вот так же мимо нее течет жизнь. Как эта река. Настоящая жизнь, достойная молодой красивой женщины. А она, Юля Скачкова, оказалась безжалостно выброшенной на обочину. Безжалостно и, пожалуй, безвозвратно.
Когда Юля попыталась представить себе, как она станет жить здесь, растить дочь, стариться, глядя на эту же реку, все ее существо противилось. Ей становилось страшно.
— Оля, мой руки, и пойдем ужинать.
Дочка вприпрыжку побежала к рукомойнику, который стоял рядом с темной бревенчатой баней.
— Мама, мама, иди скорей сюда!
Олины косички мелькнули в грязно-желтой листве яблони. Присев на корточки, девочка рассматривала что-то в траве с интересом исследователя.
— Ну что там? — недовольно отозвалась Юля. Ее иногда раздражали эти садово-огородные восторги дочери. — Если навозный жук, то я его уже видела.
— Нет, не жук! Ну мам, ну подойди же!
Ничего не поделаешь, нужно идти разбираться.
Юля стянула с рук матерчатые рабочие перчатки, подошла к дочери и склонилась рядам с ней. В траве валялся окурок. Окурок был свежий, это Юля сразу поняла: и вчера, и позавчера шли дожди. Дождь прекратился только вчера к вечеру. Ночью и сегодня днем было сухо, трава вокруг едва успела высохнуть, окурок не выглядел размокшим. Желтый фильтр не потерял свой цвет, обожженный край хранил остатки пепла по кромке.
У Юли громко стукнуло сердце.
— Ты курила? — Оля строго взглянула на мать.
— Конечно, нет. Раз я пообещала тебе, что курить больше не стану, значит — держу слово. Ты меня знаешь.
Сердце стукнуло еще раз.
— Тогда — кто? — резонно заметила Оля.
“Кто?” — отозвалось у Юли в мозгу. Действительно, кто? Она, как переехали в Вишневый, сигарет в рот не брала. Дел было столько, что бросить курить оказалось для нее не так уж трудно. Да и не курила она такие дешевые: никогда. Она курила с ментолом — тонкие и длинные, которые приятно в пальцах держать. А это — “Прима”, которая раньше вообще без фильтра выпускалась, а последние пять лет стала выпускаться и с фильтром. Такие курили у их подъезда безработные мужики. Кто-то чужой отирался у них в саду в последние сутки. Но кто? Шофер, что привез дрова, не заходил. Выгрузил дрова кучей у дороги и сразу уехал. Если бы курильщик приходил по делу и не застал их дома, то окурок валялся бы у калитки, у входа в дом, в крайнем случае — у забора. А то — в конце сада, у бани, в заросшей травой части участка. Словно куривший прятался, стараясь остаться незамеченным из окон дома. Внутри у Юли все похолодело.
— Оленька, ты иди, дочка, доставай молоко из холодильника, я сейчас.
Едва дочка скрылась за кустами смородины, Юля осторожно подошла к бане. Темное строение в первых прозрачных сумерках казалось ей зловещим, полным страшных тайн. Но словно кто-то незримый стоял за спиной и толкал ее туда. Она, леденея от предчувствий, подошла к бане; На глаза ей попалась кочерга. Юля прихватила ее для храбрости и потянула на себя дверь. Та со скрипом открылась. Из глубин помещения пахнуло дымом, смесью хвойного мыла и пеньки. Она заглянула внутрь и, не увидев никого, осторожно вошла, Окно в бане было занавешено и плюс ко всему прикрыто плотной грязной тряпкой. Юля нашарила на стене выключатель. Свет вспыхнул. Она огляделась в поисках следов чужой жизни, попыталась обнаружить присутствие чужака. И — о ужас — нашла! В середине, на промятых пружинах, лежала подстилка из ватной фуфайки. За занавеской, на узкой раме окна лежали целая сигаретина “Прима” и неполный коробок спичек. В углу за диваном валялась куча тряпья. Она, конечно, могла остаться от прежних обитателей: какая-то бесформенная тряпка из байки, ватное одеяло, сшитое в позапрошлом веке из цветных лоскутков, мужская рубашка с обрезанными рукавами, застиранные детские ползунки, которыми, похоже, уже давно мыли полы или окна.
