Татьяна Соломатина - Роддом, или Неотложное состояние. Кадры 48–61
— Хорошо. Я буду смотреть. После тридцати лет в акушерстве — ты вряд ли меня поразишь необъятностью форм. Ну сколько сейчас в тебе кил? Семьдесят?
Татьяна Георгиевна уже подошла к шкафу.
— Семьдесят пять. Только никому не говори. Даже Панину. Особенно Панину! И — отвернись!
— Тебя не поймёшь! Так мне смотреть или отвернуться?
— Отвернись, но подглядывай. Что я тебя учу хорошим мужским манерам, как какого-то интерна…
Мальцева осеклась.
— Аркадий Петрович, его-то хоть там нет?
— С какого перепугу?! Сборище старое и статусное. Молодым врачам на дне рождения дочери замминистра — не место. Никаким боком. Всё, хорош резину тянуть!
Находись сторонний наблюдатель в подвале с друзьями, он бы и не понял, что там, наверху, наступает планетарный праздник. Важно ли для Планеты рождение Нового года или нового человека? Замечает ли сам человек рождённый в глубинах его новый эритроцит или отживший год эпителий? Что мы для тела Планеты? Важны? Не важны? Мы не замечаем рождённую или умершую отдельную клетку, но каждая клетка — важна для нас. Люди мечтают о бессмертии, а оно уже существует. Точнее — тихо сосуществует рядом с шумными смертными людьми. Клетка — бессмертна. Размножение — секрет бессмертия клеток. Что есть Муся, как не слияние клеток Мальцевой и Панина? Они умрут — но их клетки будут жить. Встречая клетки других. И, значит, ни они, ни другие — не умрут. Но как же тогда, что же тогда…
— Тань! Ты что на старости лет взялась читать всю эту муть?! — Пока Мальцева переодевалась, Святогорский стоял у книжной полки, выудив что-то из завалов и держа несколько брезгливо, чуть не двумя пальцами. — «Переселение душ: мифы и реальность». — Вслух прочитал он. — Этой хренью на дешёвой бумаге, копеечным архаичным методом высокой печати, развлекают себя разве одинокие старые девы, проехавшие в подростковом возрасте остановку «Кастанеда». Но ты! Ты! Интеллектуальная аристократка и успешная баба! Я могу простить человеку попытку всё завершить одним махом. Но ты не успела потерять столько крови, чтобы необратимо отупеть!
— Двумя.
Уже переодевшаяся Мальцева рассматривала своё отражение в небольшом зеркале на стенке шкафа. Делая «приветливое лицо», «радостную улыбку» и прочую мимическую тренировку на тему «изображаем гостеприимство».
— Что — двумя? — Святогорский зашвырнул книжонку в мусорную корзину. — О! Попал!
— Двумя махами. По правому запястью. И по левому. Только не поперёк, как дилетанты. А вдоль.
Она подошла к корзине, вынула брошюрку, отряхнула её от пепла, и положила на стол. Без комментариев. Которых явно ожидал пристально уставившийся на неё старый товарищ.
— Ок. Не пристаю. В тебе уже проснулся милый профессиональный юморок на суицидальные темы. Можно считать положительным прогностическим признаком. Не всё сразу.
— Так что у нас там наверху?
— Тридцать первое декабря, моя дорогая. Тебя угораздило сделать дочери большой подарок — или подложить свинью, — как посмотреть. Родить её аккурат в тот день, когда все люди земли, как умалишённые, двадцать четыре часа подряд с трепетом ждут нового счастья. Но не все дожидаются даже нового года.
Дом действительно был украшен. В отличие от её подвала. Нет, никаких, что называется, Vegas trees. No Vegas in this house. Панин всё обустроил с большим вкусом. Никаких безобразных «дождиков», дешёвых блёсток. Никакого громадья разнокалиберных ёлочных украшений в немыслимых количествах. Хотя, возможно, именно этого и не хватало. Цыганщины, ярмарки. Всё было настолько безупречно стильно, — что хотелось китча. Вроде той неваляшки, производства Тамбовского порохового завода, что всё ещё жила у неё в кабинете… Чёрт! Не в её кабинете. В кабинете Родина. В рабочем кабинете, как бы временно занимаемом Сергеем Станиславовичем. Ну да ладно. Семён не лезет к ней. И она не будет ему портить праздник.
В роскошной студии, метров на пятьдесят, гулянка подбиралась к разгару. Вполне, впрочем, интеллигентному. Солировал Панин. Муся с его рук, похоже, не слезала.
— А вот и наша мамочка пришла!
Не получилось тихонечко проскользнуть с Аркашей за ручку, схватить стакан с подноса у… Панин даже нанял обслугу на праздник. Совсем прям барин.
Выглядел Семён Ильич безупречно. Фигура у него всегда была потрясающая — всё-таки пловец. Не распустившийся пловец. А позднее отцовство его необыкновенно омолодило. И ему невероятно шла Муська, разодетая, как кукла. Роскошная кукла. Безо всяких глупых рюшей и неуместных бантов. Шикарная пацанка, блондинка-очаровашка с богатейшей мимикой, которой она могла выразить всё, что угодно. Да она, собственно, уже и разговаривала. Точнее — попугайничала за Сёмой.
— Наша мамочка плишла! — нежнейшим эхом отозвалась Муся, улыбнувшись Мальцевой. Но ручек к ней не потянула. Напротив — крепко обхватила Семёна за мощную шею, поцеловала в щёку и ещё раз кокетливо улыбнулась маме. Эдакое «мы обоюдно соблюдаем приличия, но ты же понимаешь, чьи в лесу шишки!» Да ну, ерунда! Ей всего лишь год. Шимпанзе! Не выдумывай, Татьяна Георгиевна!
— Вы прекрасно выглядите, Татьяна Георгиевна!
Кто бы сомневался, что первой к ней подскочит именно профессор Денисенко.
— Здравствуйте, Елизавета Петровна. Вы тоже очень…
— Вы расцвели и, простите мне мою откровенность, — профессор понизила голос до игривого «конспиративного» шёпота. — Вы наконец-то стали похожи на женщину, а не на больного подростка! Ну куда уж в вашем возрасте всё под мальчика маскироваться. Кому интересен набор костей!
Судя по всему Елизавета Петровна уже щедро нахлебалась безлимитным спиртным. Лишь бы на здоровье!
Были и Родин с Поцелуевой. Предпочтительно с ними Татьяна Георгиевна и тусовалась — до боя курантов оставалось ещё несколько часов. Сёмины министерские. Которых она тоже очень неплохо знала. Ельский заехал поздравить. И, дождавшись Татьяны Георгиевны, обменявшись с ней парой-тройкой слов, — уехал. Всё-таки он совсем недавно стал отцом. Домой, назад, к сыну и молодой жене. Был даже Волков Иван Спиридонович! Господи, каким макаром он успел стать из претендентов на руку и сердце — другом семьи?! Кажется, очень много прошло мимо Татьяны Георгиевны. Хотя она во всём принимала участие. И не могла не замечать, что Иван — достаточно частый гость в доме. И, разумеется, Аркадий Петрович с супругой.
Милая компания. Ни больше, ни меньше. Ровно столько, сколько требуется для дружеско-семейного формата празднования смены предыдущего ежедневника на последующий.
Но, кажется, встречать Новый год в изоляторе обсервационного отделения было куда веселей. Наверное. Непонятно.
Татьяне Георгиевне многое было непонятно. Она с удивлением отмечала, что не она — центр внимания и душа компании. И с куда большим удивлением — что её это устраивает!
Мусю скоро уложили спать. Прежде не забыв принести маме — поцеловать в щёчку. Подарки от Деда Мороза? Утром, детка. Под ёлкой. Тебе уже всё папа рассказал, да. Зачем у меня спрашиваешь? Сверяешь показания? Неплохой навык для женщины.
Панин недовольно нахмурился. Святогорский ткнул друга локтём в бок.
Говорила-наблюдала — всё несколько отстранённо. И, кажется, никто её отстранённости, — кроме Аркаши, — и не замечал. Даже тонкие и чувствительные Оксана с Серёжей. Но у них — своё счастье. Никак друг другом не напьются, дай им бог…
Вот и куранты, слава яйцам! Шампанское, фейерверки, хлопушки. О чём они все говорят? О жизни, о любви… О! Вот уже и к политике с экономикой перешли. И очень хочется улизнуть в свой тихий уютный подвал, к непрочитанному письму…
— Друзья! Мы слишком заболтались! А, между тем, время вручать новогодние подарки! Всем присутствующим Дедушка Мороз кое-что оставил под нашей ёлочкой!
Панин наслаждался жизнью. Как будто всю предыдущую он не жил, а ждал. И дождался наконец. Только Мальцева потухла. Как будто до Панина ещё была надежда. На чудо… На что-нибудь. Она вернулась из чуда. Чудовищного невыносимого необъятного необъяснимого чуда. И хотела всё закончить. Потому что… Это никак не облечь в слова. Чуда не могло быть — но оно случилось. И это её раздавило. Она отрицала чудо. И хотела всё закончить. И теперь всё закончилось. Она вышла замуж за… за конец. Отныне — всё. Ничего в её жизни уже не случится. Это правильно. Она будет женой и матерью. Будет растить дочь. А потом просто умрёт. Как все порядочные люди.
Сёма раздавал подарки. Татьяна Георгиевна воспользовалась праздничной суетой и ускользнула в свою берлогу. Чтобы снова мучить себя. Кажется, всё закончить никак не удаётся. Попытка номер один: замуж за Панина. Попытка номер два: неудавшийся суицид. Нужна попытка номер три.
…Но Нью-Йорк ему не понравился. Они с супругой пересекают континент и обустраиваются в Сан-Франциско. Городе, напоминающим им родную Одессу. И ещё немного — любимый Неаполь. Город отстраивался заново — семь лет назад он был напрочь разрушен землетрясением. В крови у моих пращуров — отстраивать заново. Иначе им не была бы родной Одесса. Но было бы смешно пересказывать тебе историю твоей Родины. И хотя это и моя Родина. Но всё-таки моя Родина — Америка. Ибо здесь я и родился. А сердце моё — в России.
