Лев Сокольников - Тётя Mina
— Хорошо, хорошо! Так и надо, бейте сильнее! — а я ему говорю:
— Что же ты так радуешься!? Ведь твою Германию колошматят! — а он матюком пустил и отвечает:
— Вы, русские — дураки!
— Это почему же мы дураки!?
— Потому, что ушами хлопали. У вашего Сталина сидит правая рука Гитлера.
Спрашиваю:
— Кто такой? — так он ничего не сказал, видно, сам не знал"
Естественный недостаток её записей — тётя много места уделяет быту. Она неплохо умела шить на машинке. Была у неё подружка, но имени не упоминает. "Подружка" — и всё.
"…придёт подружка, поделимся лагерными новостями, погадаем на картах. Гадала я не плохо, да и помимо карт что-то заставляло меня говорить людям слова. Всякие, какие на ум приходили. Как-то раз приходит к нам мастер Веше — что за имя!? Опять это "Веше" — просит погадать. Говорю ему:
— Мастер, какая из меня гадалка? Я же по-немецки говорить не умею. Что, через переводчика вам гадать? — подружка переводить взялась, и я приступила к гаданию. Карты ложились плохо, два раза принималась раскладывать, и всякий раз выпадало получить ему плохое письмо…"
На другой день тётушке передали: мастер получил извещение о том, что на румынском фронте погиб сын:
"…он неделю не ходил на работу, а когда пришёл, то волосы у него были белые, "как лунь". И лицо, как у мертвеца. За неделю превратился в старика. Говорит мне:
— Мина, как ты узнала, что я получу нехорошую весть?
— Так выпали карты.
Показал фотографии всей семьи, из которой у него осталась одна дочь. Тяжко было смотреть на человека…"
Глава 14. Продолжение 13-ой.
"Так Марк стал работать на шахте, а я занялась приведением его в культурный вид. Для начала выменяла на хлеб хороший пиджак. А тут откуда-то понавезли нам много старых вещей и продавали их за бесценок, почти даром. Заведено у них было так: дали тебе возможность приобрести новую вещь — сдай старую, может, кому и пригодится. И обуви понавезли в подвал, так обуться было во что. Была у нас и обувная мастерская, сапожники свои были, и портные работали. Бери и перешивай. Немцы страшно не любили неопрятных! Если какой из ребят зарастал гривой, так ему полицаи обедать не давали, пока он себя не подстрижется. За Марком я следила, так что нареканий он не имел"
Неясность: каких "ребят" она поминает? Откуда? Молодёжь с оккупированных территорий? Как и где они содержались? Был отдельный лагерь? Вот он, недостаток тётиных воспоминаний: "я видела, я помню, я знаю…" а ты — догадывайся! Или наводи справки у тех, кто там бывал.
"Макс в кино с русскими ребятами повадился ходить. Тем билеты не продавали, а Максу — пожалуйста! Он немецкий хорошо на то время знал, опрятно выглядел и его за немецкого мальчика и принимали. Вот он и водил компанию в кино. Наладилась жизнь, Когда работали во вторую смену, то утром ходили помогать разгружать хлеб для остальных. Эта работа на любителя была: можешь валяться до смены в бараке, а можешь что-то и заработать. Я считала, что лучше заработать и всегда призывала к этому и Марка: работай, не ленись! За всякий труд немцы всегда платили. Уложим хлеб — нам по буханке дают. Да ещё и ломаный хлеб давали. А что ломаный? Хлеб, какой бы он не был, всё едино хлебом остаётся…"
Глава 15. Новые битвы.
Искала тётушка конфликты в чужой стране в военное время? Мы конфликты ищем, или это они нас находят? Или конфликты, как блохи на собаку, сами на нас прыгают?
"…была в лагере врач, немка, она меня невзлюбила, никогда лекарство полной порцией не давала. Простывала я часто, да ещё и курила, а Германии климат не для жителя Средней полосы России. Кашель грудь рвал, да днём ещё терпимо было, а ночью ни самой выспаться, ни соседям по койкам покоя не давала. Приду к врачихе, а она вся такая дородная, белобрысая и с голубыми глазами:
— Их кранк! — говорю ей, а она даст одну пилюльку — и хватит! От такой пилюльки проку было мало, да она и сама, пожалуй, это знала.
И на конвейере работа была не мёд: пыль от породы забивалась под ногти, уголь идёт мытый, руки трескаются от воды и болят. Приду к ней, стерве, покажу ей руки, а она:
— Айн момент! — и даёт вазелину меньше чайной ложечки. Экономия! Видно, самой не приходилось работать на конвейере"
Лично моё соображение такое: тётушка называет постоянного лагерного медработника "врачихой", что сомнительно: вероятнее всего она была только фельдшером.
"…к нам раз в неделю приезжал другой, очень хороший врач, профессор. Власти предлагали ему кафедру в институте с условием, если он откажется от жены еврейки. Он отказался от кафедры, но не от жены:
— Никто и ничего мне в жизни дать не может, всё, что хотел, я достиг со своей… — не знаю имени его жены, да и его имени не знала"
Вот оно, немецкое расточительство: рабов с востока консультировал профессор! Интересно, а если бы не ситуация? Тогда работницам хватило бы и одной жадной до лекарств фельдшерицы? Явная вольность: откуда тётушка могла знать, что и как говорили новые власти профессору медицины?
"простудилась и я, по ночам кашель грудь рвал, сердце стало побаливать. Мысли в голову полезли: "а не туберкулёз у меня!? И зачем мне здесь умирать!?" А врачиха, подлая, к профессору не допускает. Так я в один из приёмов ворвалась в кабинет и начала с места:
— Их кранк, их нихт шляфен! — немка шипит от злости, что я прорвалась через её кордон, но ничего сделать не может! Профессор посмотрел на коллегу и ничего не сказал, раздел до пояса, прослушал, написал рецепт и отдал моей противнице. Потом написал записку на шахту о том, что бы меня перевели на другую работу по состоянию здоровья.
Врачиха с того приёма стала давать мне лекарства полностью, и болезнь пошла на убыль. Многие старались попасть к нему на приём, но он помогал только таким, кому действительно нужна была помощь"
Странные всё же эти немцы: мнение опального профессора медицины имело силу и вес для шахтной администрации? И почему его вообще не сгноила новая власть Германии? Это так было просто сделать! И почему его жену, еврейку, всё же новые власти не тронули? В нашем отечестве жён "больших людей" "вождь народа" определял по тюрьмам, да лагерям и делал такое в нужном количестве, шутя и с улыбкой! А те чудаки только предлагали оставить жену-еврейку — и взамен кафедру получай!? Может, не стоит сегодня задавать такие вопросы?
Тётя, тётя! Ну, почему ты не узнала и не упомянула в записях фамилию того профессора? Он тебя от многих неприятностей избавил, а ты его ограничиваешь одним исполнением долга! Профессор медицины куда большего стоит! Памяти нашей стоит немецкий профессор медицины из славного города Эссена!
"Не суди, да не…" это уже было сказано, это нам было завещано непонятно для чего: если ЕМУ было ведомо, что мы станем нарушать его заповеди, то стоило их давать?
"Лагерьфюрерша всегда проверяла бараки на чистоту содержания и вместе с этой врачихой ходила проверять. Мы работали по десять часов, да такая работа была, что порой и не разогнёшься, поэтому и не до уборок было. Надо сказать, что девчата грязновато жили, и какого только "добра" у них под койками не было! Умывальник грязный был, чего только там не бросали! И очистки от брюквы, и тряпки разные, и хлебные корки, и шелуха от семечек! Был у нас первый "урок" с туалетом, так лагерьфюрерша дала нам и второй:
привела как-то раз в наш барак мужчин с шахты, человек двадцать, выстроили их и приказали:
— Произвести уборку за медхен! — но тут такой крик и гвалт девчата подняли, что мужчины ретировались без оглядки! Застеснялись молодые девчонки, и с тех пор порядок в бараке стал нормальным"
Глава 16. Подозрительные "аспекты"
Поразительная вещь: казалось бы, что люди одного племени и веры, попавшие волею Судьбы в трудные жизненные условия, должны объединяться на борьбу с лишениями, всемерно любить и помогать друг другу: вокруг-то чужие! Да? Вы так думаете?
"…когда на кухне работали немцы, то бутерброды мы получали, как положено. Если у немца записано, что на кусочке хлеба а определённого веса должно быть такое-то количество маргарина — то оно там и будет. Можно и не проверять.
Кому-то пришло в голову поставить работать на кухню наших, русских девок. Наши оказались жуликоватыми, дело плохо пошло: хлеб стали резать тоненько, а маргарином только поры в хлебе замазывали…"
С "советских кинематографических позиций" эпизод с маргарином на хлебе можно было бы переделать просто и красиво: кухонные рабочие воровали хлеб и маргарин у таких же рабов с одной целью: подкормить русских пленных, что работали в шахте. Красиво, правда? Трогательно! Если бы ни короткое, во все времена понятное окончание: "украденное — продавали…"
"Было и хуже: пришли как-то с работы, а нам наварили суп из каких-то кореньев, да хотя бы их порубили, а то ведь нет, плавают они по миске, как глисты. Мы не сговаривая, молча, к тому вареву и не притронулись, миски отодвинули и сидим. На наше счастье кто-то из шахтной администрации на тот момент в столовой оказался, вот он и спрашивает нас через переводчика:
