Михаил Ландбург - Пиво, стихи и зеленые глаза (сборник)

– Чай подвозили?

Солдат поднялся с мешков и потряс пустой флягой. Сменщик грубо выругался и сплюнул в пустыню.

– У меня тут курево! – солдат похлопал по карману в бушлате.

– Ты что? – сказал сменщик.

– А что?

– Здесь курить нельзя! – сменщик топтался возле бруствера, поджидая, когда солдат выберется из траншеи.

– Здесь ничего нельзя!

Над траншеей по-прежнему бегал ветер.

Сменщик коротко усмехнулся и, повернувшись спиной к ветру, стал мочиться.

– Может, отойдёшь чуть подальше? – сказал солдат.

– Ты что?

– Так ведь рядом граница, – пояснил солдат. – Не дай Бог ветер к иорданцам отнесёт… Тебе международный конфликт нужен?..

– Суки! – проговорил сменщик и спрыгнул в траншею. – Между прочим, – полчаса назад в нашу палатку змея заползла…

– Змея?

– Коричневая! – сменщик почесал себе нос и перезарядил пулемёт.

Солдат задумчиво посмотрел туда, где над бруствером мерцали усталые звёзды.

– Змея была мальчик или девочка? – спросил он.

– Ты что?

– А что?

– Разве их разберёшь? Говорят, змея-девочка в одиночку заползать не станет…

– Суки!

– Жаль, что нет чая! – сказал сменщик.

– Нет, чая нет… Песок, вон, есть, ящик с патронами есть, а чай не подвезли.

– Жаль! – повторил сменщик.

Солдат подумал об уходящей ночи, о палатке, в которую заползла змея, и, сдвинув три мешка с песком воедино, прилёг на них.

– Я, пожалуй, здесь пережду… – сказал он.

Сменщик пожал плечами.

– Отдыхай, – сказал он, накрывая солдата двумя одеялами. – А я за иорданцами послежу!

Ветер над траншеей немного стих.

«Суки!» – пробормотал солдат и сразу уснул.

Слепой вечер

Где я?

Я не знал.

Понятия не имел.

Был вечер, и был город, и была луна там, где ей положено быть, а где был я – не знал, и всё тут!

Я стоял на какой-то улице и шептал её имя.

Она не отзывалась.

И тут я понял, что мне конец. А потом вдруг догадался, что мне не конец, и что я лишь только думаю, что мне конец.

Полил дождь. Присев на скамейку возле автобусной остановки, я принялся смеяться над собой и над этим городом.

Девочка в синей куртке, тронув меня за рукав, спросила: «Дядя, вы чудак?»

Я молча пожал плечами, и девочка ушла. Я посмотрел, как под колёсами автобусов погибают дождевые капли.

Рядом остановилась женщина с большим серым зонтом. Она смотрела то на дорогу, то на меня. Кроме серого зонта, у женщины было измученное лицо.

– Желаете спросить о чём-либо? – сказал я.

– С чего бы?..

– Может, душу облегчить… Если пожелаете, на какое-то время побуду священником. Говорят, после исповеди легчает…

Подошёл автобус. Встав на подножку, женщина обернулась ко мне и спросила:

– Вы нормальный?

Я выплюнул изо рта дождевую воду, помахал женщине и нежно улыбнулся.

И вдруг дождь утих.

Я запел песню, знакомую мне со времён детского сада.

Потом, когда песня окончилась, мне стало очень тоскливо, ибо снова поймал себя на мысли, что не знаю, где я.

У старика с белой бородкой спросил:

– Где тут кинотеатр?

– Какой именно? – у старика были улыбчивые глазки.

– Любой из них! Мне бы только посмотреть кино…

Старик задумался.

– Неприятности? – спросил он.

Мне не хотелось признаваться, что Анна меня больше не любит, и что теперь не знаю, где я. Решил сказать, что у меня что-то с памятью.

– Тогда тебе не в кино, – проговорил старик.

Я молча склонил голову.

– Поликлиники откроются завтра в восемь, – добавил старик и почему-то отошёл от меня на цыпочках.

Я принялся разглядывать просветы между облаками и позвал ту, которая меня прежде любила. Она не отозвалась.

«Наверно, чем-то занята…» – подумал я.

Ощутив под ладонью мокрую штанину брюк, я подумал, что если человек что-то ощущает, то ему, наверно, не совсем конец.

Подошёл автобус. Водитель открыл дверцы и посмотрел на меня. Я отвернулся. Дверцы захлопнулись.

Я вдруг подумал, что когда-нибудь умру от разрыва сердца, и что меня никто искать не станет.

– Вам плохо? – спросил прохожий.

Не ответив, я поднялся со скамейки и перешёл дорогу.

В кафе мне подали стакан чая и стакан тёплого молока, но я никак не мог отогреться. Тогда я снял под столиком туфли и носки и попросил бутылку красного вина.

Я старался не думать о том, что не знаю, на каком теперь свете, и вдруг меня стошнило.

В туалете я хотел позвать ту, которая меня прежде любила, но рассудил, что звать женщину в туалет неприлично. В раковине, под тёплой водой, промыл ноги и вернулся к своему столику.

– Хотите ещё чего-то? – спросила молоденькая официантка. У неё была такая же маленькая грудь, как у той, которая меня больше не любит.

Мне хотелось потрогать эту грудь, но меня охватила неясная усталость, и я сказал:

– Не знаю! Я даже не знаю, где я.

Официантка рассмеялась и отошла, а меня огорчило то, что я так и не потрогал её грудь.

За окном повис густой обволакивающий мир туман.

«Где я?»

Я не знал. Не имел понятия.

Мне стало страшно от мысли, что, возможно, никогда и не узнаю.

И вдруг из тумана отделилась длинная чёрная рука и, проломив окно, принялась раскачивать мою голову.

…И всё вокруг, кроме моего страха, погасло.

Задумчивая ночь

Мы сидели возле окна в баре «Рога буйвола», и Дов, указав на луну, сказал:

– Задумчивая она.

В радиоприёмнике на что-то жаловался саксофон.

Я вспомнил:

– Когда мы делали сына, то моя жена во время этого процесса вдруг впала в состояние тихой задумчивости.

– Прямо во время процесса? – изумился Дов.

Саксофон прекратил жаловаться, и над баром зависла гнетущая тишина.

– Поэтому, видимо, наш сын такой задумчивый? – предположил я.

Дов посмотрел куда-то в угол.

– А у меня сына нет, – сказал он. – И дочери нет…

Мы выпили ещё по стакану вина, и я заметил, что у Дова задумчивые руки.

– В этом баре одна тоска! – заметил я.

В другом баре три шлюхи, бросив в нашу сторону оценивающие взгляды, с презрением отвернули головы. Они курили сигареты, вставленные в длинные тонкие мундштуки.

Подсев к стойке, я попросил большую бутыль вина, но Дов сказал, что вино мы уже пили, и тогда я попросил виски со льдом.

Хозяин бара изобразил на лице виноватую улыбку и предупредил:

– Скоро закрываемся!

В ответ Дов заметил:

– Мы все рано или поздно закроемся!..

Услышав слова Дова, шлюхи всполошились, схватились за сумочки и торопливо направились к выходу. Хозяин бара пожелал девочкам крупных успехов, а мы с Довом привстали и пожелали им даже больших успехов.

Возле двери одна из шлюх замедлила шаги и, не оборачиваясь, громко сплюнула на пол.

Хозяин бара облегчённо вздохнул и пошёл за половой тряпкой.

– Эти виски – гадость! – сказал Дов.

Я отпил два-три глотка.

– Мерзость! – согласился я.

Слева на стене висел большой портрет пожилой женщины. «Мамаша хозяина бара» – решил я. У женщины были задумчивые плечи.

Мы поднялись и оставили деньги на стойке, потому что хозяин бара был занят тем, что ползал по полу с тряпкой.

На улице Дов сказал:

– Она всё ещё такая!

Я вскинул голову к небу.

– Луна всегда такая!

Дов взглянул на часы.

– Скоро рассвет!

Я покачал головой.

– Когда рассветёт, луны не станет…

Дов тоже покачал головой.

– Луна не вечна, – сказал он. – Как и всё остальное…

Я заметил, что Дов не прав.

– Луна вечна! – настаивал я. – Как и всё остальное…

Мы побродили по городу, и вдруг нас охватило неприятное ощущение трезвости.

– Луна уходит! – задумчиво проговорил Дов.

Я остановился и немного посвистел.

В конце улицы стояла синагога. Она была открыта, и мы, достав из крошечной ниши молитвенник и кипы, встали у входа. Рядом с нами оказался светловолосый мужчина с непокрытой головой.

– Ты не еврей? – спросил я.

– Я из Дании, – ответил он. – Турист.

– Решил помолиться?

– С утра я всегда… – у туриста были задумчивые глаза.

Дов предупредил:

– Но тут еврейский храм!

Турист приподнял задумчивую бровь.

– Разве Бог не един? – спросил он.

Мы с Довом заглянули в молитвенники.

– Господи… – задумчиво начал я.

– Прости… – закончил Дов.

Турист из Дании опустился на колено, перекрестился и, поднявшись с пола, вышел на улицу.

В открытые двери синагоги мы увидели, как в небе расслабленно потягивалось облачко, и луна, собирая последние свои силы, всё ещё серебрила город.

Идиоты

Александру Кобринскому

После утренней пробежки я подсел к компьютеру и, на всякий случай, постучал по дереву. Накануне я задумал написать новеллу об усталом мужчине, который, надеясь отыскать покой в загородной прогулке по лесу, вдруг обнаружил, что кто-то вырубил все деревья.

Первая фраза показалась мне сырой, затянутой и тяжёлой, и тогда, полагаясь на свой немалый опыт, я извлёк из нижнего ящика письменного стола бутылку коньяка и поставил её рядом с собой. Наполнив рюмку, я немного отпил. Первая фраза упорно сопротивлялась. «Ну же!» – на следующем глотке я задержался подольше…