Ира Брилёва - Приключения Шоубиза
— Я даже своим девочкам подбираю песенки весёлые и обязательно со счастливым концом, — на этих словах в его интонации появились извиняющиеся нотки. Ещё бы! Он осмелился читать нравоучения самой Донне! Это было неслыханно! Но Гоша сделал над собой усилие, и голос его снова окреп и приобрел дрогнувшую было самоуверенность. — Песни — они как молитвы. Только еще сильнее. Они же прямо к богу в уши ложатся. Особенно красивые и хорошо спетые. Так вот я и говорю — соображать надо, что поешь! А то такого себе напеть можно — ой-ёй-ёй! Мало не покажется! Вы же всегда пели про свою несложившуюся личную жизнь. Что все мужики — козлы. Вот и получайте теперь на старости лет хрен с маком. Или я не прав? — Гоша выдохся и замолк.
Донна сидела слегка обалдевшая, но крыть ей было нечем. А ведь действительно! Я как-то об этом раньше никогда не задумывался. Все песни у нее были супер! И спеты так, что слеза душу насквозь прошибает. Только вот тексты и вправду какие-то грустно-печальные. Все о неразделенной любви. Редко, когда про другое. Возразить Гоше было сложно. Лицо у Донны стало пунцово-свекольным. Но она сдержалась. Закурив новую сигарету, она сидела теперь, глубоко задумавшись. А Гоша как ни в чем не бывало полез в холодильник и выудил оттуда банку крабов. Видимо, неминуемый стресс уже готов был его накрыть, и Гоша хотел заранее подготовиться.
— Можно? — спросил он у хозяйки. Та небрежно махнула рукой — да хоть весь холодильник. Лицо ее постепенно приобретало обыкновенный человеческий цвет. Переварила. Что ж, надо сказать, что это испытание она выдержала с честью. Тем более, что если песни и влияют на судьбу артиста, то теперь все равно уже поздно и ничего уже не поменять.
Гоша сожрал крабов и продолжил развивать тему.
— Я вам больше скажу — музыка вещь очень серьезная, часто небезопасная. А на это почему-то никто внимания не обращает. Вот пример. Еду я в метро. А рядом девчушка сопливая. А в ушах у нее крошечные наушнички. Но из этих наушничков бухает совсем не крошечный ритм. Жуткий, доложу я вам, ритм. И громкий. Даже мне отлично все слышно было, а я не переношу бесполезных ритмов, это мусор все звуковой, простите. Я просто извелся весь, пока до своей станции доехал, еле выжил — так грохотало. И никому до этого нет дела. А почему, спрошу я вас? Ведь эта девчушечка еще лет десять у себя в ушках этот бухающий ритм подержит, и все, кранты. Глух, как Бетховен! Клиент врача, извиняюсь, ухогорлоноса! — Гоша вытащил огромный, похожий на белую простыню, носовой платок и возмущенно высморкался. Смяв этот огромный кусок ткани, Гоша небрежно затолкал его назад в нагрудный карман и продолжил: — И, спрашивается, где ее папа с мамой? Где врачи? Где мозги у нашего государства? Нету! Ни одного, ни другого, ни третьего! А мы ведь с вами хорошо знаем, что такое звуки. Звуками можно лечить. Звуками можно убивать. Музыка — это же оружие. От нее люди плачут и смеются. А это же очень серьезно! — Гоша теперь бегал по кухне и размахивал руками: — И никому нет дела! Вот что страшно! — Он внезапно остановился, снова сел на свой табурет и иссяк.
— Слушайте, дайте выпить, — вдруг сказал Олег. Донна молча встала и вытащила из шкафа свежую бутылку коньяка. Олег разлил напиток в четыре рюмки, даже не спрашивая, будем мы его пить или нет, взял рюмку, взмахнул ею в воздухе, словно бы чокаясь с невидимым партнером, сказал: «Будем!» и хлопнул коньяк с видимым удовольствием. После этого он съел пять бутербродов, и его тоже, как и Гошу, потянуло на философию. Поистине, сытый мужик — это готовый доктор философских наук. А Олег оказался еще и умным философом, что не всегда встречается среди рок-музыкантов. Теперь, когда алкоголь почти не замутнял его светлых мозгов, он мог рассуждать вполне здраво, и его размышления оказались очень интересными. И слегка озадачили Донну. Рокеры редко признают какие-либо авторитеты — им жизненная позиция не позволяет. И Олег был ярким представителем этой династии. Но оказалось, что Олег, в отличие от среднестатистического рокера, иногда слушает и другую музыку. Так сказать, в целях самообразования и поддержания философской формы.
— Вы меня, конечно, извините, но можно я тоже буду с вами откровенен? А ведь Гоша, черт его подери, прав! — и Олег внезапно и очень витиевато подкрепил свою мысль сложносочиненной конструкцией на чистом, безо всяких условностей, русском языке. Мы удивленно крякнули хором — таким неожиданным и находчивым оказался этот словесный пассаж. А Олег уже оседлал тему. — Что сейчас народ поет? Что слушает? Можно, конечно, мне и возразить. И я даже знаю, что вы мне скажете. — Никто ему ничего возражать не собирался, но это сейчас было не важно. — Скажете, ну вот, еще один моралист нашелся, много их уже было, критиков хреновых, все про свои старперские дела талдычат. Ну и пусть, говорите, мне все равно. Я вам все равно все выскажу! — и Олег поудобней устроился на табуретке, словно петух на насесте, когда он собирается кукарекать. — Скачет по сцене миллион клонов. Наши передирают у западных все, что под руку попадется. И почти все — бездарно, глупо. А зачем, спрашивается, передирать? Своей музыки навалом, только начни копать. Но ведь не дают копать! Все наше теперь не модно. А где мода — там «лавешки». Вот и получается, что нам на уши льют всякое дерьмо из трех нот и четырех слов. Все эти «форматы»-«неформаты» — бред собачий! Кто определяет, какая музыка правильная, а какая нет? Где это «чмо»? Дайте я его придушу! Понятно, что все в «лаве» упирается, но это же музыка! — Олег взревел как раненный бык. Он чуть не плакал от захлестнувшей его попранной музыкальной несправедливости. — Это же музыка! Зачем так с ней? — желваки на его скулах ходили ходуном. — Хотите, я вам свое мнение скажу, что такое «формат»? Я это дело долго вычислял, и, по-моему, нащупал. — Олег вдруг перешел на зловещий шепот, словно собирался сообщить нам страшную секретную тайну: — Эти все наши доморощенные «форматы» — это плохое подражание вполне себе качественным заграничным штучкам. Фокус-то вот в чем: там, в этих штучках, все в порядке — это их ритмы, их звуки, все органично, забойно. Понимаете, это их культура, и они-то, в отличие от нас, ее никогда не предавали, а наоборот, ценят, лелеют и развивают, — рокер от переполнявших его чувств перешел на чистый мат. Он матерился так виртуозно, как это умеют только музыканты, и вообще люди искусства. Отведя душу, он снова перешел к интересующей его теме. — Там народ музыкой не разбрасывается. Собирают по крошечкам, пристраивают одно к другому, стильчик к стильчику, ритмик к ритмику, и так много-много лет. Вот у них и накопилось ого-го сколько всякого, и мы это всякое в одну кучу свалили и дергаем из этой кучи кто что может, безо всякого разбора, а иногда просто воруем, благо что музыки у них столько написано, что для наших бездарных композиторов еще на двадцать жизней хватит, — Олег обреченно махнул рукой, и она безвольно повисла, символизируя полную задницу в нашей музыкальной культуре. — А мы как Иваны безродные, все свое обсираем, — и он снова нагромоздил немыслимо сложную и многоэтажную матерную конструкцию. — Ведь, что делают наши околомузыкальные деятели? Они их ритмы перекладывают на наши уши, что-то там синтезируют, переплетают. Что там можно переплести? Скрестить замечательно красивый четкий негритянский ритм с широкой русской душой, с нашим мировосприятием? Но это же плохо получается. Такой симбиоз осла и оленя. Жуть кромешная, а не музыка. А все просто — таланту не хватает писать такие же классные мелодии, как там. Да и не нужны нам их мелодии, мать их всех! — Олег снова слегка завелся, но сразу остыл и продолжил: — А объясняется все до дури просто. Ритмика у нас другая, мелодика, все другое. Тоже обалденно красивая, но совсем другая. Куда ж вы со свиным рылом-то? — и Олег скорчил предполагаемым врагам козью морду. — И потом, музыку, любую музыку надо много лет изучать, чтобы понять ее, в самое нутро проникнуть. И тогда можно что-то дельное написать. Тогда она получается качественной, и все равно, наша она или не наша. Музыка всегда должна быть качественной и красивой. Вот послушайте, подо что у них эта недобритая Спирсиха скачет. Я ее как бабу, тьфу, презираю, детишек кинула, дрянь. Но как музыкант, это — пять баллов! Такой талантище! Конечно, команда у нее еще та, все профи, само собой. А как еще иначе может быть? Народ пашет. Все выверено, каждый звук на своем месте. Люди работают, думают. Все выкладываются на тысячу процентов, если бы у нас так все работали, у нас давно бы не только коммунизм наступил, а и рай давно бы сюда переехал! — Олег немного перевел дух и снова ринулся в бой. — Это то, что касается самой музыки, но есть еще вторая хромая нога — тексты. Песня, она, к нашему великому сожалению, состоит еще и из каких-то слов. А тексты наши? Тьфу, такая же дрянь. Это же подстрочники тех, ихних, плохо переведенные или вообще набор даже не слов, а букв каких-то. Такое ощущение, что в песне текст — это что-то ненужное. Такого нарифмуют — мама дорогая! Или опять просто крадут, — последняя Олегова сентенция была похожа и на предположение, и на утверждение одновременно. — Но все очень плохо, бесталанно.
