Норман Мейлер - Евангелие от Сына Божия

Вскоре на берег стеклись люди, чтобы взглянуть на бывшего бесноватого. Легион оказался одет, умыт, в добром расположении духа. Но это никого ни в чем не убедило. Старейшины Гадаринских земель, трепеща от страха, попросили меня покинуть их берег.

Когда я взошел в лодку, Легион стал умолять, чтобы я взял его с собой. Искушение было велико. Из него получился бы могучий апостол. Но их было уже двенадцать, я не мог добавлять еще. К тому же он был язычником. Поэтому я, скрепя сердце, повелел ему:

— Иди лучше к своему народу и расскажи, что случилось с тобой.

Честно признаться, я все еще не мог побороть отвращения к этому человеку. Ужасны были демоны, вырвавшиеся из его горла, безумны их вопли. Как найти в себе сочувствие к вместилищу бесов?

Легион поселился в городе Декаполисе и говорил обо мне много хорошего его жителям. Язычники дивились его похвалам. В прежние времена у него ни для кого не находилось доброго слова.

23

Возвратись в Капернаум, мы встретили одного из старейшин синагоги, звали его Иаир. Завидев меня, он приблизился и встал передо мною на колени. До сих пор фарисеи не оказывали мне никакого уважения, разве что отводили место для проповедей, да и то неохотно. Теперь же Иаир преклонил колена и взмолился:

— Моя крошка дочь при смерти. Прошу тебя, пойдем со мною, исцели ее. Она должна жить.

К этому времени я уже постиг, что вера и безверие ходят рука об руку. Одинаково тихо прокрадываются они в сердце. Пусть заправилы синагоги хулят меня, но это не значит, что слово мое не отзывается в их сердцах. Встреча с Иаиром придала мне уверенности, и я отправился к нему домой. За нами увязалась целая толпа. Мы шли по улице, и вдруг я почувствовал, что со мной творится что-то недоброе. Я вдруг обессилел. Я повернулся и спросил:

— Кто трогал мои одежды? Какой-то человек ответил:

— Что толку спрашивать у несметной толпы: «Кто трогал меня»?

Но тут предо мною пала ниц женщина:

— Из меня не переставая, вот уже двенадцать лет, течет кровь. Все, что имею, уходит на лекарей, но мне все хуже и хуже. Я. как прослышала про тебя, прибежала и дотронулась до твоих одежд. Надеялась: вылечусь. И чудо свершилось! Кровь не течет.

Она не лгала, это было видно по глазам. И я не стал ее укорять.

— Дочь моя, — сказал я кротко, — иди с миром, и к утру ты полностью исцелишься.

Едва она ушла, к нам подбежал слуга из дома Иаира.

— Твоей дочери больше нет, — сказал он хозяину.

Неужели женщина отняла у меня силы, которые были нужны для спасения ребенка?

Но в эту минуту я ощутил, что Отец мой рядом. Мне передалась Его сила, и я обратился к фарисею:

— Иаир, не бойся. И верь.

Оставалось надеяться, что девочка не умерла, а лишь погрузилась в глубокий, близкий к смерти сумеречный сон. Оттуда я ее вызволить смогу. Насчет своей способности воскрешать настоящих мертвецов я не был вполне уверен.

Я повторил про себя слова пророка Исайи:

— «Воспряньте и торжествуйте, повер женные в прахе».

В доме у Иаира царила великая скорбь. Многие плакали, голосили. Я произнес:

— Девочка не умерла. Она спит.

Я говорил так, чтобы успокоить воздух. Воскрешать мертвых лучше в тишине: душевная сумятица лишь загоняет их дальше, откуда возврата нет. Я попросил плакальщиков покинуть дом и прошел вместе с Иаиром и его женой туда, где лежала их дочь. Взяв ее за руку, я стал читать из Второй Книги Царств, строки эти я помнил наизусть:

— «И вошел Елисей в дом, и вот ребенок умерший лежит на постели его. И вошел, и помолился Господу. И поднялся, и лег над ребенком, и приложил свои уста к его устам, и свои глаза к его глазам, и свои ладони к его ладоням, и простерся над ним, и согрелось тело ребенка. И чихнул ребенок семь раз, и открыл глаза свои».

Потом я обратился к отцу и матери девочки:

— Раз сказанное не нужно проделывать снова.

На самом деле я понимал, какой вред будет нанесен моему делу, если я действительно выполню все, что предписано, а девочка не очнется. Поэтому я лишь коснулся ее рукой, осененной могуществом Господа, и сказал:

— Добрая дочь, я говорю тебе: восстань.

И девочка тут же встала и пошла. Родители ее были потрясены, но я велел им побыстрее накормить ребенка, причем вложить в эту пищу всю свою любовь. Я подчеркнул это недаром, потому что девочка, казалось, совсем не рада была вернуться в мир живых. Кстати, я так и не узнал, побывала она уже в мире мертвых или нет. Зато понял, что муж и жена в этой семье сильно не ладят и разлад этот лег черным покровом на ребенка. Было видно, что девочка растет среди нечистых помыслов. Воздух в комнатах не был сладок, здесь сосредоточились все горести, которые точат и снедают души. Прежде чем уйти, я велел Иаиру и его жене поститься, молиться и каждое утро ставить у изголовья дочери вазочку с цветком.

Казалось бы, все просто: я велел девочке встать, и она встала. Но мне это досталось тяжело. Сперва женщина, которая коснулась моего платья, потом… девочка, возвращенная мною к жизни вопреки ее желанию… Как много сил унесли они! Быть может, не стоило так безоглядно пользоваться щедростью Господа? Не мудрей ли было бы сохранить Его силы для чего-то более важного? Меня потянуло домой, в Назарет. Я понял, что хочу извиниться перед матерью за тот недобрый час, когда я ранил ее материнское сердце.

24

Я вернулся в родные края; ученики последовали за мной. В Назарете я провел с Марией два дня. Но я не уверен, что ее сердце смягчилось. Да и как могла она простить меня после того, как я сказал: «Кто мать моя?»

В Субботу я начал было проповедовать в синагоге, но вскоре услышал недовольные возгласы. Люди восклицали:

— Что это за премудрость?

Я принялся рассказывать о сотворенных мною чудесах, о прокаженном, которого я исцелил, о буре, затихшей по моему приказу… Я похвалялся, не чувствуя стыда (вообще, в последнее время нескромность поселилась во мне, точно нечистый бес). Но самое главное — мне не поверили. Похоже, молва обо мне достигла самых дальних пределов, а Назарет обошла стороной. Люди перешептывались:

— Это же наш плотник, правда? Сын Марии?

Я подумал: как же, верно, страдает гордыня человеческая, когда вдруг приходится почитать того, кто прежде был тебе равен. Я не нашел в этих людях любви, и это было больно.

— Пророка не принимают в своем отечестве, среди родни и в доме своем, — произнес я, — Но, кстати, лекарь и не излечит того, с кем хорошо знаком. Так что в этом лекарь и пациент друг друга стоят.

И это была истинная правда. В Назарете я не смог сотворить сколько-нибудь значительных чудес.

Но все же настала следующая Суббота, и, проснувшись, я вновь ощутил в себе силу Отца моего. Я смог излечить женщину, пробывшую калекой восемнадцать лет. Но один из начальников синагоги снова упрекнул меня за врачевание в Субботу. Человек он был богатый и самодовольный и сказал так:

— Шесть дней отведено людям для трудов. В эти дни их можно лечить. Но не в Субботу.

Я на это ответил:

— Ты же в Субботу отвязываешь быков, выпускаешь их из стойла и ведешь на водопой. Но путы, что связывают эту женщину, ты развязывать запрещаешь. И это в тот день, когда мы празднуем величие трудов Господних!

Однако он был готов к спору.

— В Субботу многие вовсе не отвязывают быков. Тропа настоящей веры — узкая тропа.

Я возмутился. Но вместо того чтобы воскликнуть: «Лицемер! Ты водишь быков на водопой каждую Субботу! Ты не допустишь, чтобы они страдали от жажды и теряли в весе», я осмотрительно сказал:

— Узка тропа, что ведет к жизни. Зато дорога к погибели весьма широка.

Он довольно кивнул, словно подобрался наконец к самой сути.

— В ясные дни человек не споткнется на широкой столбовой дороге своей простой, бесхитростной веры, — сказал он. — Но в дождь или ночью вся ширина ее превращается в непролазную топь. Ищи узкую тропу меж камней, Иешуа. И не врачуй в Субботу. А то споткнешься на широкой дороге.

Он по-отечески похлопал меня по плечу, и вера моя убавилась от его прикосновения, уверенного, самодовольного. Пальцы богача словно говорили мне: «Уважай слова мои. Они покоятся на серьезном основании».

Он посрамил меня в споре. Я снова оказался беспомощен и бессилен в своей родной назаретской синагоге.

25

Однако, покинув Назарет, я воспрянул духом и преисполнился новых надежд и замыслов. Пришла пора разослать моих гонцов по городам и весям. Не исключено, что они смогут творить чудеса ничуть не хуже меня. Ведь молва об удивительных исцелениях уже бродит по свету, и теперь многие будут готовы поверить моим апостолам.

Я велел им отправиться в дорогу с одним лишь посохом — без хлеба, без денег, без лишней одежды. И сказал:

— Не кочуйте из дома в дом, живите на одном месте, пока не покинете селение. Если же вас не примут, уходите сразу. И отряхните грязь с ног своих. Тогда путь покажется вам легок.