Антон Соловьев - Счастливый день везучего человека
— С какой-какой горою? Штат?
— С Шат-горою…
— А, ну все понятно. — Жанна лыбится так с ехидцей. В классе шумок: что-то новое Голубь выдает. Ну, клоун. — Давай продолжай.
Берегись! — сказал КазбекуСедовласый Шат…
— Кто сказал «берегись»?
— Шат. — Голубь уже давит из себя. Быстрей бы все это кончилось…
— Ах Шат. Ну продолжай.
— Ну, Гуля, ну орел! Ну дал! — Монис с галерки орет.
А Жанна:
— Потише, Витя, продолжай, продолжай, Голубев.
…Он настроит дымных келийпо уступам гор,В глубине твоих ущелийзагремит топор…
— Стой! Ты что городишь? Я ни одного слова не пойму. Выплюнь кашу изо рта!
А в классе уже все покатываются: ну, Голубь, бесплатный цирк показывает. И где — на литре! Прикол! Потащился весь класс, забалдел, кайфанул…
Побледнел Голубь, замолк. Постепенно и класс затих.
— Ты будешь рассказывать или будешь играть в молчанку? — уставилась Жанна на Голубева глазами своими болотными. И он на миг, на один лишь миг встретился с ней взглядом, прежде чем уткнуть его в половицу.
— Ну садись, Голубев. Без родителей завтра не являйся. Ты понял? Передайте ему дневник.
Пошел дневник по партам открытым — в нем кол, огромный, на полстраницы. А рядом в скобках — ЕД. Это, чтобы не переправил на четверку. Привычка у Жанны Борисовны такая.
Низко, еще ниже, чем обычно, пригнулся Голубь к парте. Опустил свою вихрастую голову прямо к самой крашеной деревяшке, разрисованной разноцветной шариковой пастой.
Подумалось о матери — вот она глотает элениум — и идет в школу выслушивать, какой у нее, оказывается, сынок подрастает. Приходит домой и снова элениум пьет. А ругаться скорее всего не будет; будет только вздыхать. А это еще хуже, чем лучше бы отругала. Но за что? Было б за что… Как там Монис говорит?
А в классе — бу-бу-бу. Урок продолжается. Кто-то опять там про тучку выдает золотую, которая улетела и оставила влажный след.
И он увидел этот утес — такой одинокий, такой старый… И почувствовал: да, утес может плакать…
А дальше за тем утесом он увидел горы, зеленые у основания, они переходили в белые-белые вершины, сияющие и вместе с тем далекие, туманные… А вот и Казбек, он такой огромный, белеет, как одинокий парус. Он почти такой, как на папиросной пачке, только настоящий. Каким его видел Костя во время поездки на Кавказ два года назад с родителями. И Лермонтовский «Спор» с тех пор ему и полюбился…
А вот и Эльбрус двуглавый, он же Шат, величайшая вершина Кавказа.
И эти две великие вершины заслонили собой все: класс, школу, небо.
И утонул гул класса, жирная, вонючая единица, вместе с дурацким ЕД. Жанна со своим болотом в глазах, Монис в клетчатой рубахе, вместе со своими бессмысленными подзатыльниками — вся эта жалкая круговерть — в великой тишине великого спора…
Арбат
На реке еще держался ноздреватый грязный лед, но солнце уже грело вовсю, заявляя о весне.
Мужчина и мальчик, переправившись с того берега, где за клочком зеленого леса, вдали виднелось нагромождение белых коробок многоэтажных домов, стояли в нерешительности. У мальчика на поводке был маленький рыжий щенок, который весело махал хвостом, как и все дворняжки на свете.
Потоптавшись на берегу, они стали подниматься по сверкающему от многочисленных ручейков склону, обходя сгустки грязи, стараясь ступать на сохранившийся кое-где ледяной панцирь. Впереди шагал мужчина, за ним мальчик, тянувший за поводок непослушного щенка. На вершине склона начиналась улица деревянных домов; там грязи было меньше. Мужчина и мальчик поравнялись.
— Нет, папа, — сказал мальчик, продолжая какой-то, видимо, бесконечный спор, — это все же овчарка. Это ж мне Витька сказал, а он в собаках понимает. Рюхает. Он говорит, что овчарки бывают и рыжей масти.
— Нет такого слова «рюхает», — сказал отец.
— И все-таки он рюхает, — упрямо повторил сын минуту спустя.
Отец промолчал.
— Мне бы твои заботы, сынок, — пробормотал отец скорее для себя, чем для мальчика.
На перекрестке остановились снова. Сориентироваться в этих узких деревянных улочках Старого Заречья было непросто.
— Ялтинская, — прочитал отец вслух. — Надо же, никогда бы не подумал, что в нашем городе может быть улица с таким названием…
— Пойдем быстрее, папа. Арбат уже устал.
— Но куда идти-то, сынок? Даже спросить не у кого.
— Вон бабушка идет…
Старуха была очень древняя, сгорбленная. Мальчик неотрывно смотрел на ее ноги — поверх валенок были надеты галоши, обувь, которую в городе теперь не увидишь.
— Извините, — начал отец, когда они поравнялись, — вы не скажете, где тут клуб служебного собаководства?
— Клуб-то? — Глаза у старухи были выцветшие: немалые ее годы способствовали, видно, тому обстоятельству: — Клуб-то там. Проходите до конца, и по ту сторону. Там услышите, как собаки брешут… Там клуб, там. Где собаки, там и клуб.
— Спасибо большое.
— А что, собаку сдавать будете? Продайте ее мне. У меня как на грех издохла. А из этой, должно, большой кобель вырастет. Три рубля дам: А то нам тут без сторожа нельзя.
— Нет! — вскричал мальчик. — Это моя собака! Это немецкая овчарка.
— Ну-у, овчарка?..
— Да, настоящая, немецкая. Мне Витька сказал, а он понимает толк в собаках.
Старуха пошла, покачивая головой. Мужчина и мальчик продолжали свой путь.
— Папа, — спросил вдруг мальчик, — а что такое Арбат?
— Арбат — это улица. Название такое.
— А где?
— В Москве.
— А ты был в Москве?
— Был.
— Вот видишь, — после некоторого молчания произнес мальчик. — И кличка-то у него какая? Московская! Разве бы не овчарку так назвали?
Отец тяжело вздохнул. Как объяснить девятилетнему сыну, что он просто-напросто фантазер?
Они дошли до конца улицы и, ориентируясь на собачий лай, который действительно стал слышен через некоторое время, обнаружили большой бревенчатый дом, выкрашенный зеленой краской с солидной вывеской: «Клуб служебного собаководства». Дом был обнесен зеленым же забором, за которым скрывалась какая-то тайна: у мальчика даже дух перехватило.
Отец взялся было за щеколду калитки, но, помедлив, сказал:
— Сынок, Арбат не овчарка. Он хороший пес, но беспородный. Я тебе говорил об этом, и сейчас тебе скажут то же самое. Ты не очень переживай, будут в твоей жизни овчарки, и еще много-много чего….
— Овчарка!
Отец открыл калитку. На душе у него было скверно: сейчас разрушится детская иллюзия.
Отец шагнул было в калитку, но остановился.
— Условие принимаешь? — спросил он вдруг.
— Какое?
— Если овчарка, оставляем собаку. Если нет — отдадим старухе.
— Принимаю, — ответил сын не задумываясь. Он был уверен в своей правоте.
Они вошли во двор, и у мальчика заблестели глаза от восторга. Как раз начинались тренировки; красавцы-собаки разных пород проделывали всевозможные трюки по команде хозяев. Они ходили по бревну, прыгали через деревянные барьеры, приносили в зубах палочку, когда раздавалось такое магическое слово: «апорт».
Отец и сын стояли у самой калитки, смотрели, а рыжий Арбат спрятался за их спинами, поджав хвост, и испуганно выглядывал из своего убежища. Отец решился.
— Пойдем. Тебе сейчас скажут, кто твой Арбат.
В коридоре было жарко и пахло свалявшейся собачьей шерстью. Из двух дверей мужчина выбрал ту, на которой было написано: «Начальник». Он постучал и открыл дверь.
В кабинете были двое. Один сидел за столом, другой — на столе. Они курили, ведя неспешную беседу.
— Извините, пожалуйста. — Отец поперхнулся, так крепко было накурено. — Мы пришли к вам проконсультироваться. Какой породы вот этот щенок?
— Этот? — Человек за столом и человек на столе заулыбались. Тот, что сидел на столе, изрек: — По-моему, без консультации ясно, что это самый чистокровный, чистопородный двортерьер.
— Ты слышал, сын?
Мальчик молча повернулся и вышел, волоча за собой пригревшегося было Арбата.
— Большое спасибо! — Отец вышел вслед за сыном.
Обратно шли молча. Арбата вел отец. Мальчик глядел себе под ноги, он ни разу не поднял взгляда. Искоса поглядывая на него, отец, казалось, хотел что-то сказать. Арбат семенил впереди. Он уже забыл о страхе, которого натерпелся в собачьем царстве.
— Сынок, — наконец отец заговорил. — Теперь подарим Арбата той бабушке?
— Как хочешь…
Но старухи нигде не было видно, и они пошли дальше, опускаясь по улице к реке. У последнего дома, а за ним склон, ведущий к висячему мосту, стояли мальчишки.
— Ребята, — обратился к ним мужчина, — вам нужна собака?
— А что? — спросил чернявый пацан.
