Алекс Тарн - Последний Каин

Чичкофф нажал на кнопку, возвращая запись назад. Он вновь и вновь просматривал одну и ту же сцену: эпизод «повешения».

«Нашел, чем наслаждаться, — подумал я. — Все-таки есть в этом что-то болезненное. Боюсь, в таком виде программу не купит ни один канал, даже самый экстремальный…»

На экране семь рук раз за разом синхронно нажимали на клавиши «виселицы». Чичкофф что-то бормотал, покачивая головой. Я прислушался.

— Как они могли?.. — шептал он. — Как могли?..

Продюсер повернул к свету лицо, и я увидел, что оно залито слезами. Стараясь двигаться по возможности неслышно, я отступил к лееру и дальше — по темной пустынной палубе, к трапу, в каюту. Мне никогда до этого не приходилось иметь дело с демонами, но отчего-то я был совершенно уверен, что они не переносят, когда их тревожат в минуту слабости.

Второй конкурс оказался в точности таким же, как первый. Та же полоса препятствий, та же задача, те же условия. Обычно с этим не принято повторяться, чтобы сохранить зрительский интерес. Впрочем, какое-то отличие все-таки было: на этот раз победили «красные». Не думаю, что им помогло сознание собственного братства: скорее, «синих» подвел Крыжовник, который никак не мог взять в толк правил состязания. Поэтому чуть позже, когда Чичкофф, отправив победителей в лагерь, вызвал проигравшее племя на правеж, я мало сомневался в том, кого отсеют следующим.

Но произошло нечто непредвиденное. Между двумя группами «синих» пылала такая ненависть, что думать о возможности общего решения просто не приходилось. Довольный продюсер объявил о тайном голосовании. Четыре записки указывали на чеченца, три — на капитана Кузнецова. Неграмотный Крыжовник тайно проголосовать не сумел. Не помогли и чичкоффские увещевания: бедняга не понимал, чего от него хотят. Наконец Чичкофф поставил парня перед остальными участниками и прямо спросил: «Кто?»

Думаю, что Крыжовник примерно одинаково боялся и кавказцев, водивших его на поводке здесь, и женщин, известных ему по прежней жизни исключительно в качестве врачей и медсестер. Зато Кузнецов, напротив, смотрел ободряюще и даже подмигнул по-доброму, по-командирски. Поколебавшись, Крыжовник указал пальцем на отеческие глаза капитана. Чеченец и футболисты издали победный клич. Вера Павловна, Маша и Валя в отчаянии застонали. Кузнецов вздохнул. Зато Чичкофф прямо-таки лучился.

— Ничья! — воскликнул он. — Четыре-четыре! Но здесь у нас не какой-нибудь футбол! По правилам нашей игры подобные ситуации решаются поединком. Проигравший выбывает. Товарищ капитан, господин Ислам, приступайте. Мы умираем от нетерпения.

Продюсер сделал знак, и шестеро вооруженных тихарей, образовав круг, вытолкнули туда чеченца и капитана. Я не верил своим глазам. Да и предполагаемые противники выглядели растерянными.

— Что же вы стоите? — поторопил их Чичкофф. — Приступайте. Или мы вынуждены будем повесить обоих.

— Вы это серьезно? — неуверенно спросил Кузнецов. — Драться с ним? Прямо сейчас? По каким правилам?

Чичкофф дернул щекой и улыбнулся.

— А по каким правилам вы с ним обычно деретесь? Вот по тем же самым, будьте любезны.

— Обычно нет правил, — тихо произнес чеченец, глядя в глаза продюсеру. — Только дай ножи, чтоб быстрее.

— Что ж, — развел руками Чичкофф. — Так тому и быть. Правила поединка устанавливают сами участники.

Бог свидетель, я работал у него всего лишь оператором. Никто не посвящал меня в детали сценария, ни на каком этапе. Я и представить себе не мог, что обычное реалити-шоу превратится в реальное смертоубийство. Можно ли считать меня соучастником преступления? Или я был просто участником ужасной сцены, которая разыгралась перед объективами моих видеокамер в следующие пять минут? Можно ли считать соучастниками остальных участников? И неужели разница между двумя этими словами выражается всего лишь в короткой приставке «со»?

Они резали друг друга с таким остервенением, с такой яростью, какую может породить только безграничная ненависть. Ненависть застилала им глаза, придавала сил, лишала рассудка. Наверное, оба противника знали какие-то приемы ножевого боя, но до приемов ли было им в этом кровавом клубке дикой, нерассуждающей вражды? Они просто сцепились на крохотном пятачке и кололи друг друга куда попало, без разбора, лишь бы попасть, лишь бы уничтожить, изничтожить, извести. Кололи, топчась рядом, кололи, упав на колени, кололи лежа, поливая песок последней уже своей кровью. Они ухитрились убить друг друга по нескольку раз — потому только, что жажда убийства, колотящаяся в их мертвых уже сердцах, продолжала жить, когда сами они уже умерли. Почему? Зачем? Откуда взялась, как свалилась на их головы эта ненависть, ненасытная гадина с ее не просыхающей, не сворачивающейся кровью?..

Я снимал не думая, как автомат, почти не отличаясь в этом смысле от понатыканных повсюду автоматических видеокамер. Я был всего лишь оператором. Мой объектив, как крутящаяся воронка канализации, впитывал все: вцепившихся друг в дружку отвернувшихся Машу и Веру Павловну, лезущие из орбит, кричащие состраданием глаза продавщицы Вали, полуоткрытые рты близнецов-футболистов, играющего в куличики Крыжовника, равнодушных тихарей, непроницаемую гримасу на лице Чичкоффа. Я продолжал снимать и тогда, когда никто из противников уже не мог выдернуть ножа, вонзенного в мертвое тело врага, когда оба они уже застыли одной бесформенной кровавой кучей, соединенные двумя смертоносными клинками. Чичкофф хлопнул в ладоши в наступившей вдруг тишине.

— Победила дружба! — провозгласил он. — В вашем племени осталось шестеро. А в конкурирующем — на одного человека больше, плюс соль и котелок. А все почему? А все потому, что открытое голосование полезнее для народного здоровья, чем тайное. Надеюсь, этот урок вас чему-то научит. А теперь позвольте рассказать вам кое-что о нашем замечательном шоу…

Продюсер достал из кармана уже знакомую мне пачку листков и приступил к рассказу о подмосковной клинике. Участники слушали рассеянно, больше следя за тем, как четверо тихарей, вооружившись крючьями, волокут за помост мертвые тела чеченца Ислама и капитана Кузнецова. Пошел за ними и я. Камера должна видеть все, а как раз туда, за помост, моя автоматика не доставала. Я не предполагал, что это может быть интересным. Я ошибся.

Прямо под дощатым настилом зияла большая, три на два, яма. Мой объектив заглянул вниз. Там, на трехметровой глубине, лежал слегка присыпанный землей Джанки, вернее, его тело. Собственно о том, что это был именно Джанки, я понял только по торчащему из земли мокасину. Джанки носил такие забавные ковбойские мокасины. Не знаю, где он взял денег купить эту недешевую обувь. Украл, наверное. Его повесили по-настоящему, понимаете? Я вспомнил семь рук, нажимающих на клавиши. Его повесили участники-соучастники. Он плохо ползал в грязи, а по канату — так и вообще… Я же по канату не лазал вовсе. Я был оператором, всего лишь оператором.

Тихарь толкнул меня в бок.

— Отойдите, вы мешаете.

Я посторонился. Тихари скинули мертвецов в яму и взялись за лопаты. Теперь я, наконец, понял смысл нашего шоу. Они не станут зарывать яму полностью, просто присыпят трупы землей до следующего раза. Яма большая, всем хватит. Всем шестнадцати. Вернее, всем пятнадцати — за исключением одного: Последнего Каина.

— Добро пожаловать в шоу «Последний Каин»! — прокричал на поляне Чичкофф, завершая свой рассказ.

«Добро пожаловать в ад… — подумал я. — Добро пожаловать в реалити-шоу. Какова реалити, таково и шоу. Хорошая должна получиться заставка».

Не помню, как мы вернулись на корабль. Говорю вам, я превратился тогда в робота. Мне даже казалось, что я сам себя вижу со стороны — не прямо, по-человечески, а словно через объектив видеокамеры. Наверно, происходящее было слишком страшным, чтобы воспринимать его всерьез, и сознание усиленно делало вид, будто все это понарошку, будто я сплю, или играю, или просто участвую в съемке, а не в хладнокровном убийстве ни в чем не повинных людей. Но, черт побери, я ведь и в самом деле участвовал в съемке!

Чичкофф поглядывал на меня понимающе и немного смущенно. Мы почти перестали разговаривать; обменивались короткими репликами, и все. Некоторое время я лежал в своей каюте, глядя в дощатый потолок. Он вдруг напомнил мне помост — там, на острове. Глядя на него снизу, я как бы превращался в Джанки, или в капитана, или в чеченца, которые смотрят сейчас на такие же доски мертвыми, присыпанными землей глазами. Боже, им даже не закрыли глаза… Поймав себя на том, что постоянно смахиваю с лица воображаемые комья, я встал и пошел в аппаратную. Чичкофф встретил меня коротким кивком.

— Посмотрите. Похоже, берутся за ум.

Я сел просматривать материал. В лагере «синих» Вера Павловна пыталась взять на себя осиротевшую роль лидера. Вдвоем с Машей они тормошили плачущую продавщицу Валю, которая казалась действительно потрясенной — единственная из всех участников.