Олег Лукошин - СУДЬБА БАРАБАНЩИКА. ХАРДРОКОВАЯ ПОВЕСТЬ
«Даёшь свободу! – громко тогда воскликнул про себя некогда влиятельный узник. – Довольно мне греметь кандалами и чахнуть в неволе, дожидаясь маловероятной амнистии по поводу какой-либо нелепой годовщины, точнее сказать – высоковельможной милости или, того маловероятнее, смены политического курса!» И в тот же вечер по пути в столовую узник оттолкнул конвоира и, как пантера, ринулся в лес, преследуемый зловещим свистом пуль.
Но судьба наконец улыбнулась страдальцу. Ночь он провёл под стогом сена. А наутро услышал шум трактора и увидел работающих в поле крестьян. А так как узник ходил ещё в своём и был одет весьма прилично, то он выдал себя за ответственного работника, приехавшего на посевную.
Он спросил, как дела. Дал кое-какие указания. Выпил молока, потребовал лошадей до станции и скрылся, как вы уже догадываетесь, в пирамидальных структурах финансово-политических сетей, чтобы продолжить своё опасное дело на благо народа, страждущего под мрачным игом проклятого суверенного самодержавия.
«Туфту гонишь!» – раздался вдруг над ухом узника свирепый рык охранника. Желанная свобода и праведное продолжение борьбы растаяли как дымка, ибо были ничем иным, как плодом богатого, но ущемлённого жизненными неудачами воображения. И снова склонился он над швейной машинкой, чтобы покончить с очередной парой крайне необходимых в народном хозяйстве рукавиц. Проказница-судьба знала, что истинное предназначение этого ранее высокопоставленного гражданина – прочные и надёжные рукавицы. Потому что без них народному хозяйству нашей могучей страны никуда…
Слушатели расхохотались и, гремя посудой, кинулись к выходу, потому что поезд затормозил перед станцией, богатой дешёвым молоком и курами.
– Но послушайте, вы всё шутите, – обиженно заметил сверху круглолицый паренёк. – Ведь ничего этого вовсе так не бывает.
– Да, я шучу, молодой человек, – вытирая платком лоб, хладнокровно ответил дядя. – Шутка украшает жизнь. А иначе жизнь легка только тупицам да лежебокам. Ге! Так ли я говорю, юноша? – хлопнул он меня по плечу. – А вон, насколько я вижу, идёт и наш добросердечный металлист.
Дядя остался караулить вещи, а я взял нетяжёлый чемодан и пошёл вслед за Жаном провожать в мягкий вагон старика Якова, который нёс с собой завёрнутый в наволочку портфель, полотенце, апельсин и газету.
В купе, которое оказалось всего на два места (видимо «ЭСТ» заняли три купе, ведь кроме музыкантов с ними ехали и техники), витал характерный для музыкальных групп дух свободы. Было накурено, причём явно не только табаком, на столе дружными рядами стояли бутылки с разнообразными этикетками, а на полках в непринуждённых позах сидели две размалёванные девчонки-группи, неизвестно как проникшие на поезд.
– Немного не прибрано, – заметил Жан, кивком предлагая одной из девушек освободить полку для героя-орденоносца и гения джаза. – Но вы не беспокойтесь, мы переместимся сейчас в другое купе. Я вернусь сюда только на ночь.
Старик Яков торопливо закивал головой – мол, ладно, ладно. Сразу укладываться спать он, однако, не захотел, а надел очки и взялся за газету.
Я помялся и пожелал ему спокойной ночи. Тот ответил едва заметным движением головы, а мы вместе с Жаном и девчонками завернули в соседнее купе, где нас встретило ещё более живописное рок-н-ролльное безобразие. В таком же купе на два места набилось человек десять самого неприкаянного люда. Из-за табачно-марихуанного дыма, стоявшего плотной пеленой, лица не угадывались. Кто-то играл на гитаре, ему активно подпевали. Мне сунули в руки бутылку пива и посадили на колени к одной из девок, которая тут же не преминула воспользоваться моментом и засосала мой почти невинный рот своими большими и алчными губами.
Веселье продолжалось до середины ночи. Наконец рассерженный дядя, оставив на соседку весь свой ценный груз, заявился в нашу тёплую компанию и, отбив непутёвого барабанщика от жаждущих юного тела дьяволиц хард-рока, потащил меня, пьяного, но неимоверно счастливого, в наше жёсткое купе. Металлистам он посоветовал угомониться, так как за такой шум и гам их запросто могут высадить с поезда.
– Эх, Серёжа, Серёжа! – слышал я сквозь пелену его исполненный скорби голос. – Ты не подумай, что я собираюсь винить тебя в чём-то, осуждать и прибивать к позорному столбу. Юность, раздолье духа – всё понимаю. Сам был таким. Но ты за всё это время даже не заглянул в соседнее купе, не поинтересовался, как там старик Яков, в добром здравии ли ветеран. А вдруг его хватил удар, вдруг он корчится на полу от острой сердечной недостаточности, вдруг седая старуха с косой уже склонилась над ним и заглядывает в его поникшие очи?
– Я больше не буду, – с пьяным бесчувственным сожалением отвечал я ему.
– Хорошо, что я сам навестил старика, поправил его подушку, подоткнул одеяло, помассировал плечи и шею. Старики, они ведь как дети, им нужны внимание и забота.
Напрасно меня пугал дядечка, понял я. Всё со стариком Яковым в порядке. Крепок дуб и пошумит ещё кроной.
Тотчас же заснуть мне не удалось. Слишком переполнено эмоциями было нутро, слишком бушевали они. Окно в купе было приоткрыто. Ни луны, ни звёзд. Ветер бил мне в горячее лицо. Вагон дрожал, и резко, как выстрелы, стучала снаружи какая-то железка.
«Куда это мы мчимся? – глотая воздух, подумал я. – Рита-та-та! Трата-та! Летс гоу… Летс гоу ин спейс тракин… Эх, кажется, далеко поехали!»
– Хочешь есть – вон на столе колбаса, булка, яблоки, – предложил укладывающийся в постель дядя.
От колбасы я отказался, яблоко взял и съел сразу.
– Вы бы мальчика спать уложили, – посоветовала до сих пор не спавшая старушка-соседка. – Мальчонка за день намотался. Еле сидит.
– Ну, что такого! – ответил ей дядя. – Это просто так: выпивка, курево. Мальчонка взрослый, дядя ему не указ. Дай ему волю, он своего дядю, который о нём заботится и сопли подтирает, выкинет из поезда на ходу. Его другое манит – легкодоступные женщины, железобетонная музыка, сомнительные компании, Прометеи всякие. Реальность ему не нужна, ему запредельность подавай со всеми её излишествами.
– У меня сын, Володька, такой же, – вздохнула старушка. – Эх, говорит, мама, на кой чёрт ты меня на свет белый родила! Был бы я вечным отсутствием и покоился бы в прунах непроявленности. Да, прямо так и говорит… Так самовольно на Камчатку и уехал. Теперь там, шалопай, в религиозной секте живёт, вроде бы японской. От советской власти прячется.
Вагон покачивало, я сидел в уголке, пригревшись и задумавшись. Как странно! Давно ли всё было не так! Били часы. Кричал радиоприёмник. Наступало утро. Шумела школа, гудела улица, и гремела барабанная дробь. Это неслась из динамиков по школьным коридором лихая зарядка – «Locomotion» в исполнении «Гранд Фанк Рейлроуд». Четвёртый наш отряд выбегал на площадку строиться, и каждая из стен, каждое из лестничных перил и каждый из столбов служили мне материалом для извлечения ритма линейками, карандашами и ладонями. И уж непременно кто-то там начинал кричать и дразниться:
Сергей-барабанщик,Солдатский обманщик,Что ты бьёшь в барабан?Ещё спит капитан.«Но! Но! – говорю я. – Не подходи ближе, а то отобью на спине соло Джинджера Бейкера из кримовской «Жабы».Ту-у! – взревел вдруг паровоз. Вагон рвануло так, что я едва не свалился с полки; жестяной чайник слетел на пол, заскрежетали тормоза, и пассажиры в страхе бросились к окнам.Вскочил в купе встревоженный дядя. С фонарями в руках проводники кинулись к площадкам.Паровоз беспрерывно гудел. Стоп! Стали. Сквозь окна не видно было ни огонька, ни звёздочки. И было непонятно, стоим ли мы в лесу или в поле.Все толпились и спрашивали друг друга: что случилось? Не задавило ли кого? Не выбросился ли кто из поезда? Не мчится ли на нас встречный? Но вот паровоз опять загудел, что-то защёлкало, зашипело, и мы тихо тронулись.
– Успокойтесь, граждане! – унылым голосом закричал проводник. – Это какой-нибудь пьяный шёл из ресторана, да и рванул тормоз. Эх, люди, люди!
– Напьются и безобразят! – вздохнул дядя. – Уж не твои ли дружки, Сергей?
Я сурово взглянул на него: не выдумывай, дядя!
И вдруг какая-то острая и тревожная мысль озарила оба моих мозговых полушария. Я отчего-то вспомнил то знакомое лицо сатаниста, что мелькнуло передо мной на платформе в Серпухове. Мне стало не по себе. Предчувствие чего-то нехорошего легло на плечи.
Вскоре поезд снова тронулся, застучали стрелочные крестовины, и колёса вновь принялись исполнять свою монотонную колыбельную мелодию. Я прилёг на полку и не заметил сам, как погрузился в глубокий, но исполненный непонятной тревоги сон.
Наутро мы прибыли в Липецк. На вокзальном перроне я намеревался встретить ребят из «ЭСТ», но дядя отчего-то заторопил меня. Даже старика Якова ждать не хотел – мол, сам найдёт нас.
