Фигль-Мигль - В Бога веруем

Евгений сидит на кухне и пьет горячее молоко. Царь Дыма — сильнейший из царей мира; его тело неуязвимо, он может становиться невидимым, менять форму, передвигаться в любой стихии и читать мысли. Почему, интересно, дым главнее огня, ветра, воды и тьмы? Царь Тьмы, скажем, — дракон, его демоны — пресмыкающиеся из свинца и олова, но и он уступает летучей тени: легкому пару над кружкой с молоком, дымку зажженной сигареты. Что такое дым? Ничего. Ничегошнее воздуха — воздухом, по крайней мере, можно дышать. (А дымом, правда, можно задохнуться.) Его главное свойство — развеиваться. С ним сравнивают славу, молодость, деньги и другие иллюзии. Он был, был, и вдруг его сразу не стало. Это-то и действует безотказно.

— Папа, привет, — быстро говорит Лиза, заглядывая в холодильник и доставая оттуда апельсин.

— Привет, — говорит Евгений. — Ты сегодня рано. Последний урок отменили?

— Я сама его отменила.

— Почему?

— Потому что она дура.

— Кто?

— Ну кто, училка.

— Не очень это хорошо — прогуливать и обзываться.

— Быть дурой тоже не очень хорошо.

Евгений лишается собеседницы прежде, чем успевает собраться с мыслями.

Быть дурой или дураком не очень хорошо и, главное, очень невесело. Многое выглядит непроясненным. Многое — точнее говоря, вообще все — выходит из-под контроля. У вещей нет имен, у чувств нет имен, что-то всегда остается в мутном осадке бессмыслицы. Существование одних — под вопросом, небытие других — опровергнуто, самокопание не приносит никакой радости. Евгений смотрит в окно. Январский день — ясный, сухой, прозрачный — вот-вот треснет и осыплется осколками стекла, льда, мертвого холодного воздуха. Чей-нибудь внимательный взгляд слегка подтолкнет — и полетит к чертям вся эта порнография, равновесие пространства и времени. Евгений переводит взгляд на появившуюся на кухне жену.

— Маленькая дрянь опять прогуляла, — говорит Мадам, заглядывая в холодильник и доставая оттуда апельсин.

— Зачем ты так, — говорит Евгений.

Вопрос без вопросительного знака, “что делать” со всхлипом в конце. Жалкая интонация тех, кто безуспешно прогуливает уроки жизни. Безуспешно — это как? Да так, что ни себе, ни людям. Нормальный шалопай что делает, сбежав с урока? Идет в мороженицу или курит под лестницей. А наш общий друг стоит столбом и не знает, куда податься: и стыдно ему, и скучно, плюс он предчувствует, что умрет, если постучится в дверь класса. Чем его обидела жизнь-училка? Или почему ему не хочется мороженого? Все нужно уметь (с ударением на “уметь”): жить, радоваться. Даже дрочить нужно уметь. А вы спрашиваете как. Посредством личного опыта, как еще. Да теперь и морожениц-то нет… Ладно-ладно.

— Ну так поговори с ней.

— Может, — говорит Евгений, — лучше ты сходишь в школу и поговоришь с учительницей?

— При чем здесь учительница, — говорит Мадам. — Это что, учительница прогуливает уроки?

Плоды в мире Дыма — соленые. Мы бы подумали, что логичнее им быть горькими — с запашком шашлыка, костерка, гари, — сладкими, если уж пошло на дым и плоды отечества, — но с какого боку тут соль, вкус моря, слез и остроумия. (А наш знаток всего английского вспомнил бы о своих запорах, но для него это уже не актуально. Почему? Ну что вы, какие запоры у покойника. Нет, почему именно запоры? Вот черт, да потому что это слабительное — магния сульфат, английская соль. С глауберовой не спутайте, та тоже слабит. Вот черт.)

— Ты всегда считаешь, что, если у ребенка проблемы, только она сама виновата.

— Не я так считаю, а так и есть.

— Тогда я сам схожу.

— Прекрасно, — говорит Мадам, разглядывая на свет яркую спираль аккуратно срезанной кожуры. — Ты хоть знаешь, где это?

Горькие — как раз плоды мира Тьмы. Это понятно. Черный лес, неосвещенная подворотня — добросовестный источник разочарований и грусти. Как насчет того, что непроглядная ночь в головах тоже хочет быть корнем всех зол? Родная литература надорвалась, пытаясь заменить власть тьмы властью электрической лампочки. Мы не согласны. Невежество — это всего лишь скользкая дорога, на которой легко разбиться. Но не каждый разбивается. С надежной резиной, например, проскочить можно.

Это что за наворот такой? Хотите сказать, просвещение не смягчает нравы? Угу, но оно смиряет. Туземцы неплохо себя ведут, пока карательные войска повсюду расквартированы. Хорошим человеком нужно родиться, все прочие в лучшем случае научатся, в пассивной позиции, приемам дрессировки. Так; Евгений училку построил? Нет, конечно. Она его? Вот это он предусмотрел, поэтому вообще никуда не ходил. Дитя оставлено без прогулки, без сладкого, без телевизора, без Негодяева и с учебником родной литературы — карцер так карцер, по всей программе. Что они в пятом классе проходят, “Бородино”, сказки народов мира? Вот пусть почитает, как в сказках трактуется непослушание. А вы спрашиваете, с какого времени зло, немотивированное зло с человеческими глазами на человеческом лице. Каких угодно царей мира придумаешь — лишь бы не смотреть. У вас тру-ру, а у нас —турфанские рукописи. А также птички, цветики, рыба, дракон, дым, вкус соли. Нет, это невыносимо. Аристид Иванович, ради Брокгауза, расскажите как положено.

Чтобы не было слишком заумно и скучно, говорит Аристид Иванович, манихеи разукрасили свою космологию восточным мифологическим орнаментом. (Говорят, их книги славились иллюстрациями.) История сотворения мира приобрела ботаническую наглядность. Вот такую:

Материя — активное начало Мрака — вырастила пять деревьев. Деревья принесли плоды. Плоды в мире Дыма — соленые, в мире Огня — кислые, Ветра — острые. Воды — сладкие и со вкусом пресной воды. Тьмы — горькие. Созрев, плоды упали на почву, и из них вышли архонты, демоны Мрака. Архонты Дыма — двуногие, с телом из золота; Огня — четвероногие и медные; Ветра — крылатые и из железа; Воды — плавающие, серебряные; Тьмы — пресмыкающиеся, их тело — свинец и олово. Из этих демонов произошли растения и животные. А вот цари мира: лев, орел, рыба, дракон и тот, пятиликий, о котором вы уже знаете. А как же люди? Так же, как все остальное. Допустим; а откуда все взялось в самом начале, в каком пространстве эти деревья росли? Да будто не знаете: все взялось из сверхплотного состояния Вселенной, так называемой сингулярности. (Этим же состоянием все и закончится, по осторожному предположению современной физики. И чем тогда современная физика отличается от варварских мифологий? А понтов-то — сингулярность, тыры-пыры. Черные дыры в карте звездного неба.) Чего хмуритесь, Аристид Иванович? Расскажите нам сказку с картинками.

Ну дела, хлопнул на стол книжку и ушел. Аристид Иванович! Профессор! На что он обиделся-то? Хм, книжка. “Кефалайа”. Опять какие-то восточные выкрутасы. Ладно, почитаем.

— Откуда все взялось? — спрашивает Евгений у Негодяева, когда они идут через площадь и мост над блестящим стеклом Невы.

— Из воды и простейших микроорганизмов, — рассеянно говорит Негодяев. — Где ты эти ботинки купил?

С обувью в родном городе засада, вы знаете: заплатишь двести гринов, но ни в чем не уверен. Со всем остальным — джинсами, трусами и сосисками — тоже нет уверенности, но обжопиться с шузом больнее всего. Обувь первой принимает удар всех стихий, включая мента при исполнении: тот тоже сперва смотрит на ботинки, а уже потом, если нужно, в глаза. Глаза — это ресурсы духа, состояние сознания; ботинки — платежная ведомость. Кредит доверия и просто кредитка. Следствие и причина.

— Да ладно, — говорит Евгений.

Ах, лапа! Неужели ему хочется поговорить обо всем таком и судьбах мироздания? Вы смеетесь, незлобивый друг! Вы говорите, что со столь прискорбным зудом нужно ходить на заседания Философско-религиозного общества и щупать воду, мокрая ли, в кругу таких же страстотерпцев, отнюдь не докучая друзьям. Все это так, но поверьте, и приличные люди порою размышляют по ночам в подушку о смысле жизни. Они стыдятся говорить вслух: зло, добро — абстракциями такого рода легко оперируют только школьные учителя, политики и прочие персоны гомерической бессовестности, — но непроизнесенные слова мучительно застревают в сердце, вообще в теле, и бедному телу очень плохо.

— Да вот, — говорит Евгений небрежно, — Лизе тут сочинение нужно написать, о добре и зле. Как ты думаешь, зло сильнее?

— Интересно, — говорит Негодяев, — с каких это пор ты пишешь ей сочинения. А чем они друг от друга отличаются?

Манихеи верили в непобедимость зла, но не хотели ему служить. Как ответить на вопрос об отличиях? Ложь отличается от правды только тем, что не является ею, вы помните.

— Ситуативно, — говорит Евгений, подумав.

— Как вода и снег, — и Негодяев улыбается. — Тогда это одно и то же. Пока добро, оно слабее. А как победит, уже не добро. То, что побеждает, и есть зло. Но было добром до того, как победило.