Пьер Бетанкур - Естественная история воображаемого: Страна навозников и другие путешествия

В один прекрасный день, когда они сидели в засаде в одном из самых обширных и лучше всего сохранившихся храмов, рассказывает нам профессор Гуэно де Лаланд, член сделавшей это открытие экспедиции, снаружи послышались тяжелые, размеренные шаги. Они увидели, как в центральную аллею вступает, а потом продвигается по ней какое-то толстокожее с гигантскими бивнями, о преклонном возрасте которого в равной степени свидетельствовали и складки на коже, и торжественность поступи. Так пришелец прошествовал до самых хоров и, согнув по очереди передние конечности, опустился на колени перед куполом слоновой кости, о котором я уже говорил. Проведя несколько мгновений в отрешенной сосредоточенности, что не могло не впечатлить живейшим образом наблюдателей, он поднялся и с известной осторожностью вытянул вперед хобот, так что его жерло в точности прильнуло к проделанному на верхушке яйца отверстию. Затем послышался шум льющейся воды. Подняв наконец хобот, животное отдало им нечто вроде чести и испустило оглушительный рев, который прервал, как сообщил нам профессор, во всех сподобившихся «причащения» медиумическое откровение. После чего «Зверь» развернулся, принюхался несколько раз с разных сторон к воздуху и покинул храм медленным шагом, как и вступал в него.

Члены экспедиции поспешили тогда к яйцу, чтобы исследовать последствия того шума падающей воды, который был слышен всем, — потрескавшееся на всём своем протяжении, яйцо было абсолютно сухим.

Не так далеко от чунчей, на реке Обоск, но ниже по течению, высятся башни-крепости анахореев. Нагромождения глинобитных хижин, наперекосяк налезающих друг на друга длиннющими параллельными дымовыми трубами, тесно спаянными меж собой и сужающимися ближе к верхушке. Громадные комплексы, способные превысить в высоту триста метров. Во время научной экспедиции в эти края сезон дождей вынудил меня зайти в одну из башен, и задним числом я все еще содрогаюсь при мысли, что вполне мог оттуда не выйти.

Каждая клетушка выходила прямиком в несколько соседних, не оставляя ни малейшего общего, переходного пространства, каким для нас являются улицы или коридоры. У анахореев все сообща. Я должен был пройти через альков более чем занятой парочки, чтобы попасть в салон парикмахера, а оттуда — в закуток какого-то типа, смахивающего на погруженного в медитацию анахорета. Благодаря неуловимым перепадам уровня, можно было подниматься или спускаться; подчас к сообщающемуся с верхним этажом отверстию в потолке вели шаткие лестницы. Неразбериха была такая, что, проблуждав несколько часов и потеряв всякое чувство ориентации, я просто-напросто не знал, куда направиться — ни чтобы достичь вершины башни, ни чтобы добраться до одного из изредка выходящих наружу проемов в стене. Шум реки в этом месте, где резкий перепад высот привел к образованию цепочки водопадов, лишь глухо отдавался внутри и сплошь и рядом оказывался заглушен рассеянным гулом, отголоском непрестанной деятельности местных жителей. После бесконечных поворотов, в полутемной маленькой комнатке, которую заливала скудным светом «летучая мышь», я почувствовал, что меня оставляют силы. Две повалившиеся к подножию стены пары были погружены в глубокий сон.

Должно быть, какое-то время проспал и я. Когда же проснулся, комната была пуста; зашел обходчик, подлил в «летучую мышь» керосина, дабы поддержать полумглу, которая, казалось, обеспечивала безопасность всего здания от непрестанного приступа наружного света. Я возобновил свое хождение и, пройдя через в изобилии заполненные провизией комнаты, попал в конце концов на кухни, где угощались разношерстные сборища. Я занял место за одним из столов, и никто не счел нужным ко мне обратиться; восстановив силы, я продолжил свои странствия.

Я планировал добраться до хоть какого-нибудь отверстия, каким бы оно ни было, пусть даже его высота не позволит мне выбраться из города. По крайней мере, я бы понял, где, собственно, нахожусь и, может быть, какого стоит придерживаться пути, чтобы выбраться из лабиринта.

В один прекрасный день, — и как здесь говорить о дне? — когда, устав от своих изысканий, я присел в первом попавшемся углу, размышляя о своем печальном жребии, я вдруг заметил, что обитателей крепости охватило какое-то неукротимое возбуждение: непрерывные вереницы туземцев, влачащих громоздкие тюки, бегом пересекали комнату, в которой я находился, подгоняя друг друга криками и руганью. Глухой гул, казалось, сотрясал здание, оно содрогалось все целиком, словно захваченный циклоном корабль. И тут моих ушей достиг легкий шип, вроде того, что поднимается через капилляры по протокам губки. Я пощупал пол вокруг себя, он был влажен. Вскочив на ноги и не зная, что предпринять (вода теперь заливала комнату), я схватил «летучую мышь» и, словно направляемый течением, устремился к отверстию, поглотившему шумную гурьбу, о которой я уже говорил. Так я поднимался из комнаты в комнату, пока не очутился на высокой террасе, с которой катастрофа предстала передо мной со всем своим размахом. Река вышла из берегов, и башня омывалась со всех сторон течением, которое начинало размывать фундамент. Мгновение-другое — и она бы рухнула. Не теряя ни минуты, я бросился в пустоту среди воплей тех, кто, цепляясь за неровности стен, не находил в себе сил бросить все, чтобы выжить.

У нервных фаллоидов половозрелые женщины просыпаются, чтобы заняться любовью, всего раз в году. Мужчины, всегда в полной боевой готовности (заниматься любовью со спящей приносит несчастье), без конца обивают пороги, карауля событие. Вот они, на такой-то улице, в таком-то доме, где ожидание достигло высшей точки. Красотка еще спит, они сгрудились в соседней комнате. Мать ходит туда-сюда и приносит новости:

— Ее волосы начинают краснеть, — говорит она тихим голосом. — Приливает кровь, это хороший знак.

И снова закрывает дверь.

Фаллоиды пьют, едят, смеются, подначивают друг друга, подчас поколачивают.

— Говорят тебе, я первый.

— Да ну, смотри-ка ты!

Каждый бряцает своим номером, пытается себе его урвать. Это длится уже три дня, и тон не спадает. «Если она еще немного припозднится, — думает мать, — что со мной будет?»

И тут комната внезапно пустеет. Дошло, что вот-вот проснется другая девица, на такой-то улице, в таком-то доме. Все ринулись туда.

Мать сокрушается, ее дочка открыла глаза, а никого не осталось.

Как вдруг замечает сидящего в уголке на стуле невысокого, неприметного молодого человека, который вертит в руках шляпу. Все более и более нервно.

Она впускает его.

«Все лучше, чем ничего», — думает она.

В этот миг на лестнице слышатся шаги. Возвращаются мужчины. Тамошняя девица, набежала целая толпа, полная неудача, всего на четвертом, обратно в объятия Морфея, веснушчатый мешок. Разъяренные мужчины все разнесли, полиция очистила помещение.

Мать говорит им:

— Одну минуту, там уже кто-то есть. Вряд ли надолго.

— Кто-то? — говорят фаллоиды. — Откуда ты его, мать, взяла? Все ушли, а теперь, вишь, вернулись. Давай, старая, не бухти, открывай, а не то будет хуже.

Мать обхватывает голову руками и в слезах удаляется.

Мужчины высаживают запертую изнутри дверь. Смотрят, ищут, внутри ничего не видно.

— Эй, девушка! Куда спряталась?

И тут замечают в тени на стуле неприметного молодого человека, который нервно, все более и более нервно вертит в руках шляпу.

— Ну, сопляк, — говорит ему один, — ты чего тут? Где девка? Ты ее поимел, да или нет? Или хрен?

Неприметный молодой человек по-прежнему нем. Он показывает пальцем на разобранную постель. Фаллоиды ощупывают ее: она еще горяча.

Тогда, как смерч, они выскакивают из комнаты, налетают на испуганную мать:

— Старая хрычовка, либо давай дочь, либо мы спалим твою лавочку.

И тут слышится шум воды, потом тихий голос: «Да тут я!»

Глава VIII

Занимаются любовью по цепочке и, будем точны, с мужчинами-посредниками. У них на тротуарах нередко можно встретить вереницу крепко вперившихся друг в друга афизиан, из которых только первый напрямую связан с афизианкой. Та хлопочет по хозяйству и готовит пищу, тогда как остальной «хвост» растягивается снаружи подчас на сотню метров.

Отметим все же, что вновь прибывшие сплошь и рядом оказываются мечтателями, которые лишь на минуту прерывают свою гонку и тут же распаляются, воображая красавицу красивее реальных красоток. А та зачастую всего-навсего замухрышка-посудомойка.

Дамы у аплакофоров наделены ротовым панцирем, и тот ощутимо затрудняет поцелуи. Этот хрящеватый щит, снабженный шипами и соединенный непарными мускулами с малым резцом, приподнимается, только когда женщина хочет есть. Отсюда и общепринятая практика — приходить к своей милочке с пакетом пирожных, чтобы ей, падкой на эклер в шоколаде, хотя бы заглянуть в рот. Мало кто этим удовлетворяется. И возвращается домой с чудовищно распухшими от шипов на стремительно опущенном щите губами. Благоразумные удерживают его открытым, пользуясь чайной ложечкой, и благодаря этому могут без помех осилить «дивное на взгляд» отверстие.