Игорь Гриньков - Белый пиджак ; Люди из тени

Зычный голос сержанта, вошедшего в палату (не в камеру, а в палату, учреждение — хоть и милицейское, но с гуманным медицинским уклоном) заставил похмельную братву, кряхтя, постанывая и откашливаясь, встать с коек и проследовать в коридор. Здесь всю публику, облаченную в трусы (от семейных, застиранных и обтруханных до крайности или стоящих колом до кокетливых плавок, которые были в явном меньшинстве), разделили на две неравные части. Первым надлежало просто заплатить штраф за ночлег и «услуги» и катиться к чертям собачьим. Меньшая часть по пьянке натворила что-то предосудительное, и ей предстояло теперь еще пройти через горнило суда, который должен был определить степень тяжести содеянного и вынести решение о наказании. Я, к великому огорчению, оказался именно в этой второй, меньшей части. Нам выдали в смерть измятую одежду, засунутую на ночь в полотняные мешки, и стали оформлять бумаги для предстоящего суда.

Вам известен способ превращения человека в бесправное, пугливое существо со всеми имеющимися в природе комплексами неполноценности? Достаточно не дать ему утром побриться, почистить зубы, чтобы уничтожить зловонное, как логово стервятника, дыхание, облачить в одежду «а ля клошар»[2], отобрать документы, и результат достигнут.

Наконец, я все же выяснил причину, по которой мне выпал удел наверняка быть осужденным за мелкое хулиганство. Раздутый от важности возложенной на него ответственной миссии, источающий крайнюю брезгливость и презрение по отношению к «клиентам отрезвительного заведения», буквально сочившиеся вместе с потом и жиром из его пор, толстопузый лейтенантик примерно моего возраста зачитал протокол, согласно которому, вчера, около полуночи, я, находясь в состоянии алкогольного опьянения сильной степени, имел наглость справить малую нужду непосредственно на угол РОВД Кировского района. Был ли это фасад или задняя часть учреждения, в протоколе не уточнялось. Но то, что место не оказалось центральным входом, хоть в малой мере служило слабым утешением и не грозило самой радикальной расправой. Конечно, ужасно стыдно и недостойно помочиться на стенку милицейского участка или отдела, поэтому пузатый не по годам лейтенантик воспринял дерзостный факт не только как проявление крайнего неуважения к власти, но и как личное оскорбление. Со злорадной мстительностью в голосе он предположил, что меньше чем 10–15 суток за такое правонарушение суд мне не определит: «А еще студент-медик! Хотя, может быть, уже бывший!?»

Этого парня в детстве, по всей вероятности, перекормили рыбьим жиром, отсюда проистекала его явная нелюбовь к медицине.

Неприятности никогда не приходят одни: это затертая банальность, но в то солнечное, хотя и очень пасмурное в душе утро, все было именно так. Кто-то дернул меня за рукав. Обернувшись, я увидел еще одного служителя по отрезвлению масс, старшину-татарина, худого и неказистого, на котором милицейская форма висела, словно на вешалке: «Меня ты разве не помнишь? Меня зовут Анвер? Когда ты вчера сопротивлялся и брыкался, то ударил меня ногой по лицу. Что я скажу начальству, своей жене и взрослым детям?»

Действительно, на роже старшины Анвера под левым глазом расплывался синюшно-багровый кровоподтек. Но недаром я уже прошел цикл судебной медицины, чтобы сразу определить, что это далеко не свежий вчерашний фингал, а срок его образования соответствует не менее трем суткам. Глаз не был заплывшим, отек мягких тканей полностью отсутствовал, а по периферии подглазничного украшения явственно просматривалась кайма с прозеленью. Но вступать в полемику по актуальным вопросам судебно-медицинской экспертизы в моем положении было нецелесообразным.

Вымогатель Анвер продолжал с унылыми интонациями: «Я, конечно, могу написать рапорт, тем более, что и свидетели есть. Тогда вряд ли ты пойдешь по мелкому, тебе светит другая, серьезная статья: сопротивление сотруднику милиции при исполнении. Но мне тебя жалко, ты такой молодой, не хочется портить тебе жизнь!»

Общение с Романом Давидовичем Козловым научило меня конкретике при решении некоторых финансовых вопросов, поэтому я спросил кратко: «Сколько?»

Оказалось, что для компенсации физического и морального ущерба, «причиненного» старшине медицинского вытрезвителя Анверу, находившемуся в момент причинения ему телесных повреждений при исполнении служебных обязанностей, требовалось 100 рублей (по тому времени — почти месячная зарплата врача), причем, именно сегодня к 16-ти часам дня.

Нашу партию, ожидавшую суда и мучимую похмельем, долго мурыжили в райотделе, пока, наконец, не подкатил автозак облегченного типа, и нарушителей общественного порядка стали посписочно грузить в это средство перевозки неблагополучных и крайне беспокойных граждан. Я благодарил Небеса, что нас не повели в это раннее утро под конвоем пешком; расстояние от районного отдела милиции до суда той же инстанции было сравнительно невелико. Но даже на этой короткой дистанции при пешей «прогулке» шанс встретить кого-нибудь из знакомых или преподавателей был необычайно высок, а при моей природной застенчивости выдержать такое было просто невозможно.

В народном суде Кировского района молодой судья-татарин, лет на 10 постарше меня (везло мне в утро на представителей этой национальности), очень внимательно прочитал две или три бумажки-документа (мое дело), осмотрел иронически мой растерзанный вид и неожиданно начал рассуждать вслух: «Если я определю Вам несколько суток административного ареста, то этот факт, наверняка, станет известен в институте, что в обязательном порядке породит определенные, нежелательные для Вас проблемы. Да и негоже студенту-медику, без пяти минут врачу, мести тротуары нашего не слишком чистого города. Поэтому я постановляю, Вам надлежит уплатить штраф в размере 100 рублей. Вы согласны?»

Еще бы, не согласен? Я готов был по-братски сжать в своих объятиях этого наимудрейшего, несмотря на молодой возраст, из судей. Какое тонкое понимание человеческой психологии и натуры! Как он предугадал, что мне лучше заплатить любую сумму денег (впрочем, на текущий момент в моих карманах не завалялась даже жалкая копейка), чем стоять, как у столба гражданской казни, посреди тротуара с метлой в руке, с позорным, хоть и невидимым клеймом осужденного за мелкое хулиганство!

На радостях я даже забыл, что на мне висит штраф за пользование благами вытрезвителя; в итоге набегало около 215 рублей, включая «ясак» вымогателю Анверу.

Судья вежливо продолжал: «Молодой человек! Позвольте дать Вам один совет, хотя это и не входит в мои функции. Я понимаю, что вчера у Вас был достаточно веский повод, чтобы выпить. Но постарайтесь держать себя в руках, Вы не производите впечатления потерянного человека. До свидания!»

Выйдя из здания суда, я стал ворочать тяжелыми мозгами, где же мне раздобыть, причем, быстро, такую кучу денег? Только «фирма»! У меня под ногами с утра, еще с вытрезвителя, суетился тщедушный мужичок, потиравший теперь от удовольствия потные ладошки: «Хороший человек, судья! Мне тоже выписал штраф. А то жрать десять дней ихнюю баланду, язву заработать можно. Пойдем, братан, опохмелимся. У меня есть место, где мне наливают в долг. В другой раз, коли доведется встретиться, ты угостишь меня».

Вот оно алкогольное братство! В тяжелую минуту тебе всегда нальют, причем только из одного соображения — человеку худо.

Похмелье, даже отсроченное по непредвиденным обстоятельствам, не утрачивает от этого своей необходимости, а наоборот, нужность и желанность его многократно усиливается. Поэтому я решил немного повременить с решением финансовых вопросов и отправился со своим новым знакомым в его «место». Место это оказалось задним двором кафе-стекляшки на берегу Волги, где мы расположились на пустых деревянных ящиках — таре из-под водки, а мой товарищ отлучился на несколько минут. Я же погрузился в тяжкие раздумья. Деньги я, разумеется, найду, в этом я не сомневался.

Но впервые в голове стали возникать вопросы, которые раньше я себе еще никогда не задавал. Прежде всего, меня, словно древесный червь, точила мысль, что при любом самом благоприятном раскладе (в плане полной конспирации имевших место событий) так дальше дело не пойдет. Даже если все утрясется (или устаканится) наилучшим образом, я, оказывается, уже настолько втянулся в пьянство, что это стало создавать серьезные проблемы, мешающие мне нормально учиться и жить. Кроме всего прочего, пришлось признаться себе как на духу, что период психологической зависимости от спиртного, создающий ощущение комфорта, плавно и незаметно стал перерастать в зависимость физическую, к счастью, еще не сформировавшуюся окончательно.

Мои вполне разумные мысли были прерваны победоносным возвращением товарища по вытрезвителю, держащего большой палец правой руки, словно плебей на трибуне Колизея во время гладиаторских боев, торчком вверх, а левой рукой удерживающего за горлышки две бутылки винища и до безобразия залапанный стакан. Жажда и общее недомогание, а также перенесенные волнения, заставили отбросить в сторону знания, которые внедряли в наши не очень толковые головы на кафедрах микробиологии, инфекционных болезней, организации здравоохранения и общей гигиены, поэтому, экономии ради, лишь для видимости, слегка ополоснув стакан жидкостью из одной бутылки, мы приступили к процессу «оживления».