Александр Киров - Последний из миннезингеров (сборник)

Об этом думала Настя, пока виноватый кавалер вез ее по улицам и улочкам города К***. А вот Дмитрич, пробираясь сквозь сугробы домой, думал о другом.

Впрочем, о чем именно думал Дмитрич, так вот сразу понять вряд ли получится. Для этого нужно чуть подробнее поговорить о самом Дмитриче.

Утром следующего дня, наскоро глянув расписание и с удовольствием отметив в нем «Литература – а/з», воодушевленный Дмитрич уже за пятнадцать минут до начала первого урока был в указанном месте, то есть в актовом зале. Поскольку доски там не предполагалось, Дмитрич принес с собою даже карточки с выведенными на них трудными словами «драма» и «драматургия». Слова эти до полуночи выводила тушью пятнадцатилетняя дочь литератора. То ли от недостатка художественного опыта, то ли от избытка внимания со стороны младшей сестры четырнадцатилетнего возраста, она безо всякого успеха извела почти два ватмана, и ровно в полночь за работу взялась жена Дмитрича, некогда профессиональная художница, теперь оформитель афиш – и за пять минут обеспечила своего бедового мужа наглядностью. Супруга своего эта женщина любила, но детей любила еще больше, поэтому, когда Дмитрич начинал время от времени вести себя неподобающим образом, то есть, попросту, пить – указывала ему на дверь и говорила:

– Вернешься, когда пропьешься.

Впрочем, у преподавателей не должно быть ничего личного, поэтому давайте-ка лучше вернемся в актовый зал. Прозвенело дважды, а народу не прибыло, то есть на приступочке сцены одиноко горбился Дмитрич и смущенно почесывал бородку, понимая: что-то здесь не так.

Через пять минут после начала урока Дмитрич робко заглянул в учительскую.

Над черновым расписанием сурово горбился завуч. Пиджак завуча был накинут на плечи завуча, что придавало завучу некоторую жуков ость с ульяновским оттенком.

– Слушаю, – обратился он к Дмитричу с той интонацией, с какой обычно отвечают по телефону приятелю, имеющему обыкновение просить в долг и вовремя не отдавать; с той интонацией, которая дает мистически предчувствовать еще не высказанный инфинитив «нет».

– Ребята чего-то пропали… – забормотал Дмитрич.

– Откуда пропали, – не понял завуч и на всякий случай принюхался, одновременно внимательно вглядываясь в большие и наивные глаза Дмитрича под очками. Глаза литератора вдобавок были еще и красными.

Идея с заменой Марьи Ивановны запойным директорским корешем завучу нисколько не нравилась. И он постоянно подчеркивал, что не имеет к этой затее ни малейшего отношения, даже если никто не спрашивал завуча, имеет ли он какое-либо отношение к этой затее.

– Из актового зала, – уже увереннее ответил Дмитрич, неожиданно подумав, что завуч – тоже человек и мог вчера, например, взять да и чекалдыкнуть.

Последнее слово настолько понравилось самому Дмитричу, что он самым простецким образом хмыкнул.

– Из какого актового зала?! – медленно загрохотал завуч.

– Ну из зала актов! – развел руками всепонимающий Дмитрич и дружески подмигнул завучу.

– А что дети должны были делать в актовом зале? – вновь поинтересовался завуч, перейдя почему-то на шепот.

– Ждать меня, – пожал плечами Дмитрич, а про себя подумал, что, мол, шел бы лучше завуч домой, а то не ровен час – запалят: с должности снимут, вкатят выговор.

– Зачем ждать? – прошелестел завуч одними губами.

– На урок литературы, чудак-человек, не на репетицию же, – хохотнул Дмитрич и хлопнул завуча по плечу. – Да ты не грузись. Не знаешь, так и скажи. А еще лучше, поди поспи часок. Поможет. Точно говорю! Даже полчасика когда кимарнешь – и то свежее чувствуешь.

– А почему они должны были ждать вас на урок литературы… в актовом зале? – проскрипел вновь обретший голос и шум завуч, глядя почему-то в окно.

– Так в кабинете-то – курсанты. Забыл, что ли? – брякнул Дмитрич слегка укоризненно, впрочем не держа на больного начальника не то что особенного, а вообще никакого зла.

– Простите… – завуч окончательно собрался с шумом и голосом и заговорил нейтрально, разве только чуть холоднее, чем обычно.

– Да ладно!

– …а вы были сегодня перед уроком в кабинете литературы? – как-то слегка зловеще осведомился полководец школьного расписания.

Кстати, в этот момент в учительскую заскочил и рядовой, который, хотя бы в единственном числе, но каждому полководцу необходим, иначе полководец не полководец. Вернее сказать, это была рядовая по имени Ирина Петровна. А завуч, кстати, Петр Петрович, но в родственных связях завуч и диспетчер по расписанию не состояли. Тридцатилетняя миловидная Ирина Петровна за спиной у завуча стала делать Дмитричу какие-то умоляющие знаки и обещать глазами, что даже рожать детей от него, Дмитрича, согласна, только бы он не говорил завучу о том, что… А вот о чем именно не говорил, этого Дмитрич понять не мог и от досады замолчал, так как, несмотря на то, что у него уже было двое детей, он был бы не против, чтобы Ирина Петровна родила ему еще троих, но только так, чтобы об этом никто не знал и чтобы ему не приходилось совершать дополнительных поездок в Подмосковье для пополнения внесемейного бюджета.

– В кабинете были? – нетерпеливо повторил завуч, отодвинув расписание к Ирине Петровне, занявшей место за канцелярским столом по левую руку от своего босса.

Но Дмитрич был нем как рыба.

– Не были! – ответил за него завуч. – И курсантов, следовательно, вы там сегодня не видели. А то, что вы их видели вчера, это еще ни о чем не говорит. Потому что, к примеру, сегодня курсантов там нет. Курсы повышения квалификации у них закончились, и кабинет литературы освободился. Поэтому, любезнейший Алексей Дмитриевич, не пойти бы вам на урок, который идет, кстати сказать, уже…

– Пятнадцать минут, – подсказала Ирина Петровна…

«Да они тут все долбятся», – успокоил себя Дмитрич, быстро шагая в кабинет литературы. Народу там оказалось немного, но все же больше, чем в актовом зале. Из присутствующих не спала только девочка Рита, которая вчера поблагодарила Дмитрича за урок. Желая дать Рите возможность помочь понравившемуся учителю, Дмитрич осторожно выяснил, можно ли попросить ее сходить на вахту за мелом.

– Попросить – можно, – холодно ответила Рита и отвернулась.

После первой пары, которая была также и последней парой для Дмитрича в этот морозный декабрьский день, литератор, скоро одевшись в гардеробе, вышел из здания школы и широко зашагал на восток, то есть, конечно же, не на Дальний Восток, а просто в восточную часть городка. При этом Дмитрич несколько раз внимательно смотрел по сторонам и даже разок оглядывался, словно для того чтобы проверить, нет ли за ним хвоста. Хвоста не было. Крыльев тоже не наблюдалось. Улица была практически безлюдной, лишь по дороге бойко сновали машины, однако окна их были затонированы, и увидеть в салоне человекообразных существ или даже гуманоидов просто не представлялось возможным.

Дмитрич подошел к церкви, двери которой, несмотря на мороз, были приоткрыты, протер затуманенные холодом очки, перекрестился у дверей Рождества Богородицы и шагнул внутрь.

В церкви не произошло ничего примечательного. Литератор купил в лавке у старушки самую дешевую свечку и поставил ее у лика Андрея Первозванного. Почему именно этот святой вызывал у Дмитрича наибольшее почтение, сказать сложно. Однако старушка из церковной лавки могла бы пролить свет на эту загадку или еще больше запутать любопытствующего, если бы сказала, что школьный учитель появляется здесь один раз в неделю и ставит свечки у той или иной иконы и что, как она ни пыталась уловить какую-то закономерность в действиях Дмитрича, ничего у нее не получалось, а когда однажды она осторожно спросила, не нужно ли мил человеку подсказать, куда поставить свечечку, литератор открыл было рот, но тут же раздумал говорить, покачал головой, наскоро поставил свечу на киот Христа Спасителя и опрометью выбежал из храма.

Выйдя из церкви в этот день, Дмитрич направился домой. По дороге он встретил кочегара Иорданова. Йорданов спросил у Дмитрича, будет ли тот похмеляться, на что Дмитрич возразил, что не употреблял вчера и не употребляет уже больше месяца. Кочегар Йорданов, хлопнув Дмитрича по плечу, посмотрел на литератора так, как смотрят на человека, у которого только что умер очень близкий родственник, а то и вовсе на покойника, и тяжелой поступью двинул дальше – к живым.

Дмитрич дошел до дому. Жена, рисовавшая плакат для новогодней дискотеки, поинтересовалась у супруга, сколько получают здоровенные мужики, у которых двухчасовой рабочий день. Дмитрич вопрос жены проигнорировал, взял с полки томик Афанасия Фета и направился в туалет готовиться к завтрашнему уроку.

На этом самом уроке, на который Дмитрич, наконец-то, не опоздал, произошел некий казус, связанный с формальным подходом к пониманию текста.

Ту самую Риту, которая давеча оказалась человеком настроения, Дмитрич вызвал к доске и попросил определить в одном из стихотворений Фета все, что отличает поэтическую речь от прозаической, то есть размер, рифму и прочие неведомые для многих хороших людей вещи. Остальные ребята без особого успеха пробовали сделать все то же самое, только не у доски, а за партами.