Сюсаку Эндо - Море и яд
Вернувшийся в кабинет толстый военврач засмеялся: «Ведь эти типы весь город разбомбили! Пленных уже давно решили расстрелять, но передумали - не все ли равно, где и как их уничтожить! А тут им дадут эфир, так что умрут во сне...»
«Э-э, не все ли равно?.. Может, я согласился просто потому, что задыхался в душной комнате. Может, из-за сигарет Тода. Не все ли равно!.. Не думать, вот что главное! Спать! Теперь думай не думай, все решено. Да и что я могу сделать один?..»
Он засыпал, и опять открывал глаза, и снова забывался... Во сне он видел, как море несет его, словно щепку, по своим черным волнам...
* К у н - форма дружеского, фамильярного обращения.
С того дня Тода и Сугуро в лаборатории старались не смотреть друг на друга. И когда невольно они начинали разговор об опытах, один из них тотчас же менял тему. Ни Сугуро, ни Тода не признавались друг другу, почему они согласились на предложение Сибата. И вообще в эти дни они говорили мало, работали с каменными, напряженными лицами.
Вскоре Асаи передал им тайком план предстоящих опытов. В первый день намечали использовать троих пленных. Их должны были подвергнуть операции в первом хирургическом отделении.
Порядок опытов намечался следующий:
1. В кровь первого пленного вводится физиологический раствор, с тем чтобы установить, какая предельная доза может быть влита до наступления смерти.
2. В кровеносные сосуды второго военнопленного вводится воздух, с тем чтобы установить, после какой дозы наступит смерть.
3. У третьего пленного постепенно удаляются легкие, с тем чтобы установить, какую их часть можно удалить до наступления смерти.
Оперируют: профессор Хасимото и доцент Сибата. Первый ассистент: X. Асаи. Второй ассистент: Г. Тода. Третий ассистент: Д. Сугуро.
Эксперимент, который собирались поставить на первом военнопленном, был важен для военной медицины. Обычно заменяющий кровь физиологический раствор состоит на девяносто пять процентов из поваренной соли. Медицине еще не было известно, до каких пределов можно вводить этот раствор раненым, которым грозит смерть от потери крови. Считалось, что 'можно влить два-три литра, но эта норма была предположительной.
Цель второго эксперимента - определить, какое количество введенного в кровь воздуха приводит человека к смерти. Известно, что обезьяна умирает от пяти кубических сантиметров воздуха.
Эксперимент, который ставили на третьем военнопленном, был очень важен для легочной хирургии.
Частичное удаление легких, казавшееся более перспективным, чем структурная операция, хоть и производилось доктором Сэкигути в Северо-Восточном государственном университете и профессором Код-зава в Осака, являлось новшеством, и необходимо было установить, до каких пределов можно удалять легкие.
Читая план «опытов», Сугуро догадался, что первый и второй эксперименты предложены не стариком, а доцентом Сибата. И он на секунду представил себе его сухое заостренное лицо.
Итак, завтра должна состояться «операция». Сугуро без всяких на то причин прибрал стол и все ящики. Покуривая, Тода молча наблюдал за ним.
- Ну, пойду, пожалуй, - сказал, наконец, Сугуро.
Тода неопределенно хмыкнул.
- До свиданья.
- Погоди... - Тода внезапно остановил Сугуро.
- Что?
- Садись.
Сугуро сел, но говорить ему ни о чем не хотелось. Казалось, скажи он слово, Тода не преминет съязвить.
- Си-га-ре-ту.
Тода протянул ему пластмассовый портсигар с неуклюжими самокрутками. Сугуро чиркнул спичкой и посмотрел на его затухающий огонек.
- Ну и дурак же ты!.. - пробормотал Тода.
- Вероятно.
- Ведь еще не поздно отказаться.
- Гм...
- Откажешься?
- Гм...
- А интересно, есть все-таки бог?
- Бог?
- Да. Я, может быть, несу чушь, но вот, понимаешь, человек никак не может плыть против течения, избежать - ну, как это называется? - судьбы, что
ли. Вот я и думаю: есть ли он, этот самый бог?.. Тогда...
- Что тебе на это ответить? - Сугуро положил на стол погасшую сигарету. - По мне, все равно один конец, есть он или нет...
- Оно, конечно, так, но ведь та старуха была для тебя чем-то вроде бога...
- М-да...
Резко поднявшись, Сугуро вышел в коридор. Тода его не окликнул.
Глава вторая. Те, которых судили.
I. Медсестра
По семейным обстоятельствам я только в двадцать пять лет, и то с трудом, окончила городскую школу медсестер и стала работать в институтской кдинике. Летом того же года я познакомилась с Уэда, которого положили туда с аппендицитом.
Об Уэда я теперь стараюсь не вспоминать, да и наша супружеская жизнь, за одним исключением, к моим запискам не имеет никакого отношения, так что не стоит описывать ее подробно. Единственное, что врезалось мне в память, - это залитая предзакатным солнцем палата на втором этаже больницы, и на койке его тучное тело в рубашке из жатого ситца и набрюшнике чуть ли не до колен. Этот коренастый, не по годам расплывшийся человек был страшно потлив и всегда задыхался от жары.
Я, как медсестра, обязана была вытирать ему пот. Слонообразный, с маленькими, бесцветными глазами, он тогда не вызывал во мне ни интереса, ни любопытства.
Однажды Уэда вдруг прижался к моему животу и сжал мне руку.
Я и теперь не знаю, почему я тогда согласилась. Наверное, подумала, что мне уже двадцать пять лет, а у Уэда хорошее место на Южно-Маньчжурской железной дороге. И еще, как ни стыдно в этом признаться, мне страшно хотелось ребенка. Не то чтобы от любого мужчины, но, на худой конец, можно было и от Уэда.
В больничном дворе до одурения трещали цикады. Руки Уэда были липкими от пота...
Его родители жили в Осака, и потому свадьбу сыграли в доме моего старшего брата на улице Якуин-тё. Я и сейчас помню, как Уэда сидит на свадебном ужине в короткой визитке, взятой напрокат, и все время вытирает потную шею. Сразу же после свадьбы мы на пароходе отправились из Симоносеки в Дай-рэн * - Уэда отозвали из местного отделения компании в главную контору.
Этот пароход назывался «Мидори-мару», весь третий класс был забит колонистами; там воняло рыбьим жиром и соленой редькой.
Для меня, никогда не ездившей дальше Симоносеки, пересечь море и отправиться в незнакомое место, именуемое Квантунским краем, было настоящим событием. Вглядываясь в лица колонистов и их домочадцев, лежавших как попало между корзинок и чемоданов на палубе, застеленной тонкой кошмой, я начинала чувствовать себя одной из тех, кто, оставив родину, едет в далекие края на заработки. Эти люди, как только темнело, принимались во весь голос горланить военные песни. Я изнемогала от качки, а Уэда все приставал ко мне.
- Перестань, стыдно! - говорила я ему шепотом, стесняясь чужих глаз, и незаметно отталкивала
Д а й р э н - город Дальний.
его большие волосатые руки. - Почему мы едем третьим классом? Ведь компания, наверно, оплачивает проезд?
- В Дайрэне будут разные расходы, так что лучше приберечь деньги.
Потом он сузил свои крохотные Слоновьи глазки и оглядел меня всю, словно облизывая.
- Тошнит, говоришь? Но ведь не может быть, чтобы уже... Рано еще...
Целый день черное зыбкое море в иллюминаторе то вздымалось, то снова опадало. Наблюдая за ленивыми волнами, я с горечью думала: «Вот она, супружеская жизнь!..»
На четвертый день утром мы прибыли в Дайрэн. Дождь стучал по крышам портовых складов. На пароход под грубые окрики солдат, широко ступая, подымались тощие китайские кули с огромными мешками сои на плечах.
- Такие и рояль перетащат вдвоем, - смеясь, сказал над моим ухом Уэда, когда я прижалась лицом к иллюминатору.
Повозки, запряженные длинноухими мулами, поджидали пассажиров на пристани.
- Это не мулы, а маньчжурские лошади, - самодовольно разъяснял мне по дороге Уэда, прослуживший в Дайрэне четыре года. - Вот проспект Яма-гата, а это проспект Ояма. Тут все главные улицы названы в честь наших генералов, воевавших с русскими.
- Ас китайцами тут приходится общаться? - спросила я, тревожно сжимая потные пальцы Уэда и убеждая себя, что здесь у-меня нет никого, на кого бы я могла положиться, никого, кроме этого человека.
Казенная квартира находилась рядом с храмом Дайрэн-дзиндзя *. В этих краях зимы стоят холодные, и все дома строятся из камня. Наш одноэтажный дом, как и другие, был из серого кирпича. Обычная двух-
* Д а й р э н-д з и н д з я - синтоистский храм в городе Дальнем.
комнатная квартира, печь вмонтирована в стену, что поначалу удивило меня.
Да и все в этом колониальном городе первое время казалось мне необычным: и ухоженные аллеи, и здания, построенные в русском стиле, отличали его от грязных японских городов. Военные и штатские, если только они были японцы, держались здесь уверенно и высокомерно.
- А где же живут китайцы? - спросила я как-то Уэда.
- На окраине, - засмеялся он. - Там такая грязище!.. А чесноком воняет так, что ты и двух шагов не пройдешь.
В отличие от Японии, где почти все продукты распределялись по карточкам, здесь их было много, и стоили они поразительно дешево. Каждое утро под окна приходили китайцы. «Госпожа, - кричали они, - есть свежая рыба, есть овощи!» Стоило только поторговаться, и они уступали, соглашаясь с той ценой, которую я называла. Помню, всего за десять сенов* можно было купить пару омаров. Каждое утро, заглядывая в тетрадь домашних расходов, Уэда не забывал напомнить: «Смотри, торгуйся, старайся купить подешевле».
