Питер Бенсон - Две коровы и фургон дури

— Я рассказал все, что видел.

— И ты не узнал этого повешенного? Никогда раньше его не встречал?

— Нет, не думаю.

— Не думаешь? Полчаса назад ты говорил другое. — Браун снова наклонился вперед. Он играл не так хорошо, как Поллок, слишком прямолинейно и предсказуемо. Он вообще меньше следил за собой, в отличие от Поллока, и успел порядком раздобреть. Мордатый, губы жирные, а глаза стали, как у всех стариков, слезливые и отрешенные, может быть, потому, что они слишком много повидали в жизни и хотят на покой.

— Ну, знаете… — промямлил я.

— Нет, не знаю. Тебе придется объяснить.

— Может быть, я видел его в баре или еще где-нибудь.

— Может быть, ты видел его в баре или еще где-нибудь?

— Ну да. Типа в магазине.

— Типа в магазине?

— Ага.

— А в каком магазине?

— На почте. В Гринхэме.

— Так где же ты его видел — в баре или в магазине?

Я так устал, что слова сами выпали у меня изо рта. Я не мог их остановить.

— В баре, — сказал я не думая.

— Так, значит, ты видел его раньше?

— Может быть.

Браун наклонился ко мне. Он протер глаза, но лучше они от этого не стали. От него пахло кофе, сигаретами и мокрой шерстью.

— Ах, Эллиот, Эллиот. Может быть, а может быть, и нет. Хватит врать, говори правду, понял?

— Я устал.

— Представь себе, мы тоже.

— Хочешь кофе? — спросил меня Поллок.

Я не очень понимал, что он от меня хочет, но на всякий случай сказал:

— Да, спасибо.

— С сахаром?

— Одну большую ложку.

— Сейчас принесу.

Браун наклонился вперед и сказал:

— Допрос прерван в 11 часов 16 минут, 17 августа 1976 года, — и выключил магнитофон.

Поллок пришел назад с чашкой кофе, поставил передо мной на стол и спросил:

— Курить хочешь?

— Нет, спасибо.

— Не возражаешь, если мы закурим?

Я покачал головой, и в течение следующих десяти минут мы сидели молча в маленькой комнате среди клубов сизого дыма. Мне казалось, что мир стал светлее, подернулся дымкой и выцвел. В ушах у меня загудело, глаза начали слезиться. К тому времени как детективы досмолили свои сигареты и снова включили диктофон, я уже плавал среди вертящегося вокруг меня смутного и полузабытого: ряды кустов в парнике, стеклянные глаза повешенного, его хриплый голос, висящие в гараже пучки конопли, висящее тело среди леса, скрип веревки, коровы, спящие на лугу, мои собственные спящие глаза, запах трейлера и навоза, хиппи в баре, мистер Эванс в своем жилете…

— Эллиот?

— Эллиот!

Вздрогнув, я открыл глаза:

— Простите, я, кажется, отключился.

— Допрос возобновлен в 11 часов 31 минуту, 17 августа 1976 года, — сказал Браун.

— Просто расскажи нам, как все было, без вранья, и мы тебя сразу же отпустим, — добавил Поллок. На секунду улыбка слетела с его лица, и я увидел мелкие зубы. Они были белые и отполированы до блеска, как пастилки мятной жвачки.

— Я не вру, — сказал я.

— Но ты, может быть, видел убитого в баре. В каком баре?

— В «Глобусе». В «Глобусе», в Эппли.

— Он был один?

— Не помню.

— Уж постарайся вспомнить!

— Не могу.

— Постарайся, я сказал! — Улыбка совсем исчезла с лица, и Поллок наклонился ко мне, а Браун тоже наклонился вперед, так что мне совсем расхотелось допивать кофе.

— Мне кажется… кажется, он был с человеком в костюме.

— Человеком в костюме? Что еще за человек?

— Такой лысый чувак…

— Что? Лысый чувак в костюме?

— Да.

— Что же, теперь круг сужается. Ладно, о чем они говорили?

— Да не знаю я! Я не слышал!

— Кто еще был с ними?

— Никто, — сказал я и тоже наклонился вперед, пока головой не коснулся стола.

— Ладно, ладно, не умирай.

— Я устал.

— Конечно устал, никто и не спорит. Ну хорошо, Эллиот, так и быть, мы отпустим тебя домой, поезжай и поспи немного, но нам придется снова тебя вызвать.

Они встали, и Поллок пошел к двери, а Браун сказал что-то в диктофон. Я тоже поднялся, но ноги у меня дрожали и качались, как листья на ветру.

— Спасибо, — пробормотал я.

— Нет, тебе спасибо, — сказал Поллок, и улыбка вернулась на его лицо. Он потрепал меня по плечу. — В следующий раз постарайся все вспомнить более точно, хорошо?

— Хорошо, — сказал я, а Браун открыл дверь и сопроводил меня до стойки дежурного.

— Мы попросим кого-нибудь отвезти тебя домой, — сказал Поллок, — подожди здесь.

Он указал на стул. Я сел, не в силах ни спорить, ни возражать, и стал ждать. Сколько я ждал? Не знаю. Пять минут? Десять? Я заснул, а потом проснулся от того, что кто-то теребил меня за плечо.

— Мистер Джексон?

— А? — Я подскочил на стуле. На меня сверху вниз глядела женщина-полицейский. — Да, это я.

— Пойдемте, я отвезу вас домой.

— О, спасибо, — сказал я и пошел за ней, как теленок за маткой.

— Вот сюда.

Мы пересекли парковку и остановились перед проезжей частью, по которой мимо нас проехала белая полицейская машина. Она затормозила, припарковалась на углу, и из нее вылезли двое. Водитель был в форме, пассажир — в штатском. Водитель снял фуражку и вытер пот со лба. Пассажир шел без шляпы. У водителя были каштановые волосы, а пассажир был лыс, совершенно лыс, как колено, с голубыми глазами и тонкими губами. На полицейской парковке он вроде бы чувствовал себя как дома, но не улыбался. Если бы ему в башке просверлили дырку, из нее бы точно пошел дым — так он был зол. В лице его сквозила ярость, словно внутри у него бушевала буря, во рту и позади его глаз и звенела у него в ушах. На лацкане его пиджака я увидел полицейский значок. Кто-то из полисменов сказал ему: «Доброе утро, сэр!» — а он что-то буркнул в ответ, тряхнул головой и тут увидел меня. На мгновение наши взгляды скрестились. Его бледно-голубые глаза сузились, и в них я увидел демонов, настоящих, с красными глазами, сопящими носами и дергающимися хвостами, как рассерженные кошки раздувающих ноздри, орущих на меня, размахивающих трезубцами. Потом угол его рта поехал вверх в безумной ухмылке, судорожно дернулись руки, но тут темноволосый водитель раскрыл перед ним дверь, и он вошел внутрь полицейского участка.

Глава 9

По дороге на ферму у меня внутри впервые заныло от паники, словно в желудке были струны и кто-то дергал за них, наигрывая дрянную мелодию — бессмысленную, немузыкальную, такую жуткую, что от нее и собаки разбежались бы. Я решил было попросить женщину-сержанта отвезти меня обратно в участок, но сдержался. Она явно гордилась погонами и своей машиной, и все, что ей хотелось, — это болтать о погоде. А все, что хотелось мне, — это помолчать и подумать, что тут можно сделать. Лицо лысого, его дергающиеся губы, и шевелящиеся пальцы, и угрожающий взгляд. Я не знал, догадался ли он о том, кто я такой, почему я в полиции и что мне известно, но почему-то не сомневался, что демоны все ему расскажут. Они все знали. Все, что ему нужно, — и он к ним прислушается.

— Ну и когда же пойдет дождь?

Я покачал головой.

— Плохо, наверное, для вас, фермеров!

Я кивнул.

— А теперь и шлангами поливать запретили. Как же вы справляетесь-то?

Я передернул плечами:

— Сложновато.

— Еще бы!

Когда мы добрались до соседней деревни — Столи, — я попросил высадить меня и оставшуюся часть пути до фермы прошел пешком. Я шел медленно, тщательно обходя рытвины и камни, а когда пришел, застал мистера Эванса в сарае. Старик слез с горы душистого сена, вытер руки о штаны, крепко хлопнул ими и сказал:

— Прости, что не поверил тебе, парень. Наверное, ты чуть не умер со страху там, в лесу.

— Да ладно, — сказал я. — Все в порядке.

— А что говорят в участке?

— Они меня допрашивали. Часа два, не меньше, никак не могли остановиться. У меня голова разболелась.

— Они знают, кто это был?

— По-моему, да.

— А кто это сделал?

Я пожал плечами.

— А вы туда ходили? — Я кивнул в сторону леса.

— Нет, они приказали мне туда не соваться пару дней. Похоже, они еще надеются найти улики — следы там всякие и так далее.

— Ну да, им же нужны улики.

— А тебе, парень, нужен хороший, крепкий сон. Ты едва на ногах держишься.

— Да, это точно.

— Давай отсыпайся, поможешь мне в вечернюю дойку.

— Спасибо.

— Тебе что-нибудь принести? Может, чаю? Бутерброд?

Я покачал головой:

— Спасибо, у меня все есть, правда.

И я направился к трейлеру. Из дверного проема обдавало жаром. Я налил себе стакан воды, залпом выпил, лег, закрыл глаза и попытался заснуть. Сон пришел не сразу, но потом навалился на меня так тяжело, что я крепко проспал почти шесть часов. Когда я открыл глаза, то на секунду застыл в одном из мгновений отключенности от жизни, от всего окружающего, от чувств, воспоминаний и мыслей. В следующий миг все это нахлынуло на меня, и я рывком сел в кровати. Первое, что вспомнилось, был лысый чувак с блеклыми глазами — полицейский, блин, который еще неделю назад проводил инспекцию дури в парнике. Тот, кто знал повешенного, кто смотрел прямо перед собой, не оборачиваясь по сторонам, кто при разговоре все время дергал губами и тянул слова.