Дмитрий Каралис - Чикагский блюз
– Осторожно, осторожно!
Дядя Жора с отцом тихонько потянули матрас.
Мы с шофером приподняли свой край: бабушка была как пушинка. Мы внесли ее в холодное, сладковато пахнущее помещение и положили матрас на обитый кровельным железом стол.
Сначала из морга вышел отец. Он горестно покачал головой и вытер слезы. Затем вышел дядя Жора с каменным лицом.
Он вытащил из портмоне деньги и сунул шоферу две десятки:
– Бери, бери! Спасибо тебе. Всё нормально!
Грузовик с урчанием уехал, и мы пошли к дому.
4
Вечером мы все собрались на веранде, и папа с дядей Жорой стали разбирать бабушкин чемодан с документами и фотографиями – они искали какую-то справку, чтобы можно было похоронить бабушку на зеленогорском кладбище.
– Чертовы бюрократы! – ворчал дядя Жора. – Как будто зеленогорское кладбище – Кремлевская стена!
Мама с тетей Зиной строчили на машинке саван из новой белой скатерти, нитки на котором почему-то нельзя было завязывать узелком, и ходили в бабушкину комнату, где в темноте лежали на кровати серое бабушкино платье, тапочки и платочек, в которых ее отправят на тот свет.
Чемодан, который не спеша разбирал дядя Жора, был небольшой, с желтыми потертыми боками, но в нем, как я понял, уместилась почти вся бабушкина жизнь.
Стопка почетных грамот. Две медали – со светло-зеленой ленточкой – «За оборону Ленинграда», одна с красной – «За доблестный труд в годы Великой Отечественной войны». Один орден – китайский, витиеватый, с голубой и красной эмалью, – на нем поднималось из-за гор солнце, реял китайский флаг, внизу замерла короткая гусеница иероглифов. Бабушка получила его в пятидесятые годы за строительство металлургического завода.
Комсомольский значок, но не такой, как у меня, а тяжеленький – латунный. Такая же тяжеленькая капелька крови – донорский значок. Удостоверение Почетного донора СССР – бабушка сдавала кровь в блокадном Ленинграде, за что ей полагался дополнительный паек и скудный обед в день сдачи. Красивый значок ГТО – «Готов к труду и обороне».
А вот фотоальбом. Наша бабушка – молоденькая девушка в гимнастерке, берете, с сумкой противогаза через плечо – в осажденном Ленинграде. Вот бабушка уже в санатории – кипарисы, лестница с колоннами и львами – групповое фото, 1948 год.
– Господи, – вздохнула тетя Зина, – одни женщины. Мужиков-то почти всех на войне поубивали.
Вот сыновья обнимают свою маму с двух сторон: они в белых рубашках с комсомольскими значками, смотрят задиристо, не сразу и разберешь, где мой будущий папа, а где дядя Жора. Бабушка смотрит чуть тревожно, на ней светлая кофточка, массивный гребень в волосах…
Вот бабушка за кульманом: у нее строгое лицо, но заметно, что сделать строгое лицо ее попросил фотограф или начальство и она рассмеется, как только щелкнет затвор фотоаппарата. Вот бабушка на ноябрьской демонстрации с сослуживцами. Скромное пальто, шарфик, рядом высокий красивый мужчина пытается подстроиться к бабушке в кадр. На заднем плане провисший транспарант: «Да здравствует 37-я годовщина Великой Октябрьской Социалистической Революции!»
Пачка писем.
– Тут и наши с тобой. – Дядя Жора протянул отцу конверты с крупным детским почерком. – Помнишь, как из пионерлагеря писали?
– Помню, – кивнул папа. – Мама просила, чтоб писали по отдельности, а нам все некогда было – хором строчили: «Дорогая мамочка, мы ведем себя хорошо, привези, пожалуйста, ирисок…» Дураками были. Откуда у матери деньги на ириски? На хлеб едва хватало.
– Смотри-ка! – Дядя Жора осторожно извлек из вощеного конверта вышитую золотом звезду на картонной подкладке и два золотых шеврона. – Отцовские нашивки, – задумчиво проговорил он и взглянул на брата, – к военно-морскому кителю.
Отец надел очки, положил звезду на ладонь и принялся ее разглядывать. Мне показалось, он не только разглядывает, но и пытается вспомнить что-то важное; может, своего отца, которого арестовали, когда они с братом были совсем маленькими…
– Больше там ничего нет? – спросил отец, насмотревшись на звезду и перекладывая ее в мою раскрытую ладонь.
– Нет. – Дядя Жора заглянул в вощеный конверт. – Хорошо, хоть это сохранилось…
– Ничего не помню, – сказал отец. – А ты, Жора?
Звезда была вышита толстыми золотыми нитками, от нее струился отраженный свет люстры, она приятно грела руку, словно была живой… Я подержал ее и передал Катьке.
– Что мы можем помнить, если нам и пяти лет не было. Зато последующее хорошо помню…
– Ну и время было! – всхлипнула тетя Зина. – Кошмар!
– Да ладно тебе, – покосилась на нее моя мама. – Чего теперь вспоминать! Да еще при молодежи…
– А чего? Пусть знают. – Тетя Зина заморгала глазами. – Репрессии, культ личности – об этом писали…
– Писали, – холодно повторил дядя Жора. – Только не всё написали… Где же эта несчастная справка?..
Я вышел на улицу. Фонарик, который я не успел перевесить, не давал мне покоя. Чарлик выскочил за мной и побежал к дальней калитке, ведущей в лес, – проведать, не нарушает ли кто-нибудь наши границы. Самое обидное, что именно сегодня я собирался его перевесить, именно сегодня… Я обошел дом и остановился напротив темного бабушкиного окна. Если бы бабушка всего один раз почитала свою «Роман-газету» под перевешенным фонариком, мне и то было бы легче. А теперь… Мне вдруг представилось, что сейчас раздвинутся шторы, за стеклом покажется бабушка и с немой укоризной посмотрит на меня…
Прошуршал в темных кустах Чарлик, ткнулся носом в мою ногу. Я взял его на руки, прижал к груди так, что ощутил, как бьется его доброе собачье сердце, и понес в дом. Чарлик лизнул меня в нос – мне показалось, он понимает, что мучает меня.
…Справку нашли – она была приколота к последней странице бабушкиной трудовой книжки.
5
Гроб опустили в могилу и стали сыпать рыжий песок. Было слышно, как гулко отзывается крышка гроба, обтянутая кумачом, а потом – только шелест песка, звяканье лопат и сопение могильщиков. Они сноровисто соорудили над бабушкиной могилой холмик, уложили венки и цветы, получили деньги и ушли, сверкая штыками лопат и волоча за собой крепкие веревки.
Мы сели в автобус и поехали домой. Светка тоже пришла на похороны, хотя и не была знакома с моей бабушкой, и осталась на поминки. Я познакомил ее с родителями. Отец рассеянно поздоровался, а мама покивала головой и погладила Светку по плечу: «Спасибо, что пришли, спасибо…»
На поминках я узнал, что бабушку очень любили и ценили на работе; что ей сто раз предлагали выйти замуж, но она отказывалась; что на поминках не чокаются; что бабушка за всю блокаду – как бы холодно и голодно ни было – ни разу не позволила детям пропустить утреннее умывание, а мой будущий папа зимой сорок первого съел пластилинового зайца, которого вылепил его брат; узнал, что бабушка была из семьи потомственных учителей и хотела стать педагогом, но не получилось. Я много чего узнал на поминках про свою бабушку Елену Ивановну…
Еще узнал, что первые три дня после смерти человека его душа пребывает в доме, все видит и слышит, и только на сороковой день отправляется на небеса.
…Через день после поминок, когда все немного пришли в себя и в доме установилась гнетущая тишина, я взял инструмент и перевесил бра в форме тюльпана на то место, которое отметила крестиком бабушка.
V. Космонавт
1
Отцу с дядей Жорой исполнялось по сорок пять, и юбилей было решено справлять на даче.
Мы сидели на дяди-Жориной веранде, куда днем заглядывало солнце, и прикидывали, что предстоит сделать в оставшееся до торжеств время. Гостей предполагалась пестрая туча: друзья-геологи, ученью из Сибири, моряки-подводники, школьный приятель-эквилибрист, мастер спорта по боксу, тети-Зинин брат-чечеточник. Человек тридцать, не меньше. Куда всех усадить, чем накормить и где потом разместить?
Отец с дядей Жорой сказали, что материально-техническую базу, то есть столы, скамейки и ночлег, они возьмут на себя, пусть женщины не волнуются.
– Надо сколотить П-образный стол и лавки, – предложил дядя Жора, поглаживая Чарли между ушей.
– Из каких досок ты собираешься делать стол? – спросила тетя Зина. – Не из тех ли, что на беседку?
– А из каких еще? Не покупать же новые! Зато сделаем шикарный стол – внукам останется! И на мои поминки еще сгодится, если бережно относиться и от дождя прикрывать. Вы же без меня потом не сколотите!
– Типун тебе на язык! – сказала тетя Зина. – А беседка? Вы же собирались строить новую беседку для чаепития и бильярда!
– Хорошо, – согласился дядя Жора, – не будем сколачивать стол. Вытащим со второго этажа ковры и постелем на траве.
– Ну да! – сказала тетя Зина. – Чтобы соседи подумали, что мы какие-нибудь узбеки. И как будут сидеть женщины в праздничных нарядах?
– За узбекским столом женщины не сидят, – сказал дядя Жора. – Они только приносят кушанья и спрашивают мужчин, не надо ли еще чего.
