Пер Энквист - Визит лейб-медика
Сколь же естественно в сценарий этого сумасшедшего дома вписывались, вероятно, в глазах потомков приступы и странные поступки душевнобольного Кристиана.
Как только ни соединялись благочестие, распутство и уничтожение людей.
По поводу половой жизни Кристиана было много волнений.
У современников часто повторяется особое объяснение возникавшим у Кристиана странным вспышкам ярости, меланхолии, необъяснимым приступам отчаяния и, наконец, длившимся целыми днями периодам апатии. Ему было всего лишь тринадцать лет, когда фаворит Сперлинг, который после этого исчезает из истории, приобщил его к пороку, парализовавшему его волю и послужившему причиной его душевной болезни и все возрастающей телесной слабости. Об этом пороке неоднократно говорится в свидетельствах современников. Порок этот редко называется прямо, но в некоторых, более смелых свидетельствах термин все же прорывается; пороком этим был онанизм.
Маниакальная тяга Кристиана к заглушению меланхолии при помощи этого порока постепенно ослабила его позвоночник, поразила его мозг и содействовала происшедшей в дальнейшем трагедии. Часами он маниакально пытался, онанируя, постичь взаимосвязь или устранить сумбур. Но этого, казалось, было мало. Прибытие маленькой англичанки все только усугубило.
Что-то в нем надломилось. Он, казалось, совсем не знал, что ему делать.
Записи Ревердиля выражают скорбь и не только ее. «По прошествии значительного времени я заметил, что то, что я называл „воспитанием“, в мире его представлений состояло из „закаливающих“ переживаний, с помощью которых он должен был добиться „успеха“. Они в значительной степени заключались в протестах против всего, что было связано с его развитием, а может быть, и против королевского двора в целом. В качестве средств он не упускал никаких заблуждений, извращений или жестокостей. Он включал все это в выражение „быть сильным“, то есть свободным от предрассудков, достоинства и педантизма. Я заклинал его, что задача заключалась в том, чтобы поставить государство на ноги. Унаследованное им государство, после восьмидесяти пяти лет мира, было куда более обременено долгами и налогами, чем если бы оно все это время воевало. Он должен был, — заклинал я его, — попытаться разобраться с долгами и облегчить тяготы народа, и цели этой он мог бы достигнуть, упразднив совершенно ненужные расходы своего королевства, уменьшив армию, освободив датских крестьян и поспособствовав, при помощи разумного законодательства, развитию рыболовства, горного дела и лесного хозяйства в Норвегии».
В ответ на это он пошел в свои покои и занялся онанизмом. Посещать королеву он не хотел. Она вызывала у него только страх.
Кристиан был многолик. Одно было исполнено страха, отчаяния и ненависти. Другое было сосредоточенным, спокойным, склоненным над письмами, которые он писал Вольтеру, человеку, который, по его собственным словам, научил его думать.
На пути в Роскиле в королевской карете сидел и Эневольд Бранд.
Когда-то он принадлежал к альтонскому кружку, к кружку просветителей, в начале 1760-х годов образовавшемуся вокруг графа Рантцау и молодого немецкого врача Струэнсе.
Теперь Бранд находился в Копенгагене. Теперь он был карьеристом.
Им двигало необузданное желание нравиться дамам и, в то же время, делать карьеру при дворе, и поэтому он подбирал себе такой титул, который помог бы ему наилучшим образом удовлетворить оба эти стремления. В одном из своих последних писем к Вольтеру Ревердиль пишет, что датский королевский двор, как никакой иной, управляется жадными до титулов людьми. «Есть такая притча. Во Франции спрашивают: он образованный человек? В Германии: он из хорошей семьи? В Голландии: насколько велико его состояние? А в Дании: какой у него титул? Здесь жизнь целиком и полностью подчинена иерархии. Если здесь переходят из одной комнаты в другую, то это происходит согласно иерархии, если садятся за стол — тоже; слуги меняют тарелки в соответствии с титулами, и если вам встречается талантливый и знающий человек, входящий в дверь последним, короче говоря, не имеющий титула, то на ваш вопрос, кто он такой, ответом будет: никто. Следует сказать также, что те, кто являются кем-то, имеют прекрасную репутацию, высокое жалованье и полное отсутствие обязанностей, будучи откровенными паразитами, блюдущими свое место в иерархии».
Эневольд Бранд, однако, считал себя художником, обладал живым характером, играл на флейте и сумел добиться должности директора театра, а позднее — «Maître de plaisir», то есть министра культуры и Главного Гардеробмейстера, с правом именоваться Его Превосходительством.
Роль министра культуры, в отличие от остальных ролей, включала практические задачи, а значит, давала власть. В его задачи входило приглашение французских театральных трупп, а также организация при дворе увеселений и маскарадов. Он имел, к тому же, влияние на дамскую часть театральных трупп и доступ к ней, что для многих становилось вынужденной причиной приобщения к театральному искусству.
Должность «Maître de plaisir» была поэтому особенно вожделенной.
Бранд тоже беспокоился по поводу интимной жизни короля. Следует сказать, что за пять месяцев, прошедших со дня бракосочетания Кристиана VII с Каролиной Матильдой, полового контакта между королевскими особами так и не произошло.
Был только страх.
Тут Бранд как раз организовал во дворе перед дворцом рыцарский турнир. Для этой цели были выстроены деревянные трибуны, на которых, в строгом соответствии с иерархией, разместились приглашенные персоны. Облаченные в доспехи рыцари мчались на конях навстречу друг другу, но были также и разного рода состязания.
Одно из состязаний заключалось в том, что уланы скакали к подвешенным кольцам, которые следовало пронзать копьем. Кольца висели на веревках и раскачивались, что усложняло задачу соревновавшихся.
Одному из состязавшихся не удалось с первых двух попыток пронзить кольцо, но третья попытка оказалась удачной. Он триумфально развернул своего коня и поднял его на дыбы, держа копье под углом вверх.
Королева сидела рядом с королем Кристианом. Позади, наискосок от нее — Эневольд Бранд. За королем сидел гувернер Гульберг; он, казалось, за последние месяцы каким-то странным образом приблизился к центру, но был все еще совершенно незначительным.
Королевская чета взирала на соревнующихся с ничего не выражающими лицами. Кристиан, который при других обстоятельствах, наверняка бы порадовался этой выходке, казался парализованным от смущения и неприязни, вызванными столь тесной близостью королевы; она сидела всего лишь в пяти дюймах от него. Бранд наклонился вперед и прошептал королеве на ухо:
— Я уже предвкушаю то мгновение, когда королевское копье окажется столь же победоносным.
Королева при этом резко поднялась и ушла.
Потом Гульберг стал выспрашивать у Бранда, что тот изрек. Бранд все чистосердечно рассказал. Гульберг не стал порицать его, а лишь добавил:
— В своем великом страхе и смятении Его Величество нуждается в поддержке и помощи.
Бранд воспринял это как указание, бывшее, возможно, и советом. Но ведь Гульберг был человеком незначительным. Как же можно было счесть это советом, исходившим к тому же от кого-то столь незначительного?
Возможно, Бранд увидел его глаза.
На следующий день королева сидела в кресле в дворцовом парке.
Кристиан медленно приближался к ней.
Когда он прошел мимо, не сказав ни слова, а только слегка поклонившись, она тихо произнесла:
— Кристиан?
Он сделал вид, что не слышит.
Тогда она уже громко, почти крича, повторила:
— Кристиан!!!
Он лишь ускорил шаг.
Дело было в страхе. Но не только в нем.
Фру фон Плессен во время своего визита в Англию имела продолжительную беседу с матерью Каролины Матильды. Они обнаружили, что их представления во многом совпадают. Королевский двор был рассадником чумы. Процветала безнравственность. Чистота нуждалась в защите.
По мере того как проходили месяцы, фру фон Плессен проникалась глубокой, быть может, даже пылкой преданностью к этой юной девушке. У них возникла общность, укрепляемая холодностью короля. Фру фон Плессен отношение короля не печалило. Она, напротив, видела, как оно увеличивает привязанность к ней королевы, ее зависимость от нее, а со временем, возможно, придет и любовь.
Фру фон Плессен разработала для королевы стратегию, чтобы «усилить» любовь короля и пробить ту необъяснимую стену холода, которая, казалось, выросла между супругами. Королева должна была казаться неприступной и этим вызвать его любовь. Произошедшее через пять месяцев после прибытия королевы в Данию сыграло решающую роль.
