Екатерина Шпиллер - Я Боюсь…
Мои страшные фантазии, с одной стороны – безумны, а с другой – разве не живем мы в мире абсурдного кошмара? Мать, выбрасывающая младенца на помойку, – это не кошмар? Отец, насилующий свою маленькую дочь, – не абсурд? Женщины, убивающие молодую мать и сжигающие ее 4-месячного младенца живьем, – это что? Так почему же мои страхи безумны? А если они не безумны, то как же можно жить, не боясь?
Разговор с мужем:
– Я запрещаю тебе смотреть эти криминальные хроники! Посмотри на себя – опять вся белая! Переключи на другую программу!
– Но ведь это есть. Это надо знать.
– Зачем?!
Разговор с мамой:
– Мама! Вот зачем нас так мучают: показывают весь этот ужас, пугают? Что я-то могу сделать?
– Эту массу народа надо расшевелить. Она должна ужаснуться тому, что происходит.
– А как же быть мне, таким, как я? Ведь нам этого не надо, мы и так все понимаем, ты же знаешь. Меня ведь это убивает.
– Сейчас не до таких нервных, рефлектирующих особ, как ты. Надо что-то делать с сонным отупением большинства…
Забавно, даже в новые времена, когда обществу уже есть вроде бы дело до конкретного человека, ему все равно абсолютно плевать на меня. Это нечестно!
***Ах, моя мама! Ее, как обычно, как всю жизнь, интересовали лишь проблемы общества, судьбы родины и состояние умов народных масс. А потому, когда дочь плакала и говорила, что ей плохо и страшно, это не пробивало женщину, которая вся в политике и в борьбе за очередное светлое будущее. И обществу не до меня (да и фиг бы с ним, с обществом!), и маме родной тоже (а вот это уже больно!).
Но продолжим чтение главки «Фобии». Если просто рассказывать о моих «фантазиях», которые росли, как грибы в сырости, то это, в конце концов, станет скучно. Если только так, фрагментарно…
ФОБИИ
1. Дифтерия. Мы с Алисой гуляем в парке. К дочке подбегает ребенок лет шести с абсолютно забитым соплями носом, тяжело дышащий. Короткий диалог, и они разбегаются. Страх нагрянул минутой позже. Я вспомнила, что иногда дифтерия бывает в виде «упорно протекающего насморка со слизисто-гнойным отделяемым» (между прочим, шпарю наизусть). А у дочери нет прививки!
Дома начинается фильм ужасов. Лезу в энциклопедию, уточняю инкубационный период… Меня колотит. В 24.00 звоню в «Службу доверия», выслушиваю вежливое хамство… Не помню как, но вышла я из этого состояния довольно быстро, по-моему, на следующий день. Каково?
2. Ограбление. Я была уверена, что нас ограбят. Пару раз муж оставлял ключи в замке с наружной стороны двери. Я была убеждена, что слепок уже сняли. Но кстати, на сей раз моя фобия сослужила полезную службу – нам поставили (в обход многотысячной очереди – это услуга пристроившейся к милиции фирмешки) охранную сигнализацию. Здорово?
3, 4… ∞. Еще был этот чертов Сашкин военкомат, Алискин ларингит, ну и что-то там еще… Но как оказалось, и это было только начало.
ОДНА
Конечно, не совсем: с Алисой, с родителями на другом конце города. Но по существу, одна… Потому что набежали призраки, и не было рядом человека, который помог бы отогнать их. И это помогло им занять в моей жизни главенствующее место.
Саша уехал на полгода. Это было очень тяжелым моральным ударом по моим уже и так расшатанным нервам.
Видимо, груз ответственности за ребенка, свалившийся на меня одну, раздавил меня. Я слегка спятила на дочкином здоровье (слегка?). Уже слышу: а как же другие, остающиеся без мужей? И растят детей, и работают, между прочим, и не жалуются. Но я же говорю о себе! В чем-то я хуже этих самых «других», в чем-то, наверное, лучше. Но это я. Как будем сравнивать? Ерунда же…
Так вот, мне было очень тяжело. И не физически, а морально. Как я уже сказала, поначалу я «съехала» на здоровье Алисы. Это было и ужасно, и смешно. Но правда, как не посмеяться над тем, что я была уверена: одноразовый шприц, которым Алисе сделали прививку от дифтерии, но не при мне вскрыли, уже был использован однажды (а может, и не однажды). Я не сомневалась в этом ни минуты, а главное, чувствовала себя во всем виноватой, так как не смогла настоять на использовании своего шприца, с которым пришла в процедурный кабинет. (О, это чувство вины, как оно разрастется потом, каким большим станет – почти как страх. Собственно, они станут близнецами-братьями: страх и чувство вины.)
Смешно сейчас. А тогда… Тогда, уверовав в бесчестность медсестры, заразившей мою дочь СПИДом (и не меньше) и в свою стопроцентную вину в этом, я решила твердо… больше не жить. Этого не знал никто. Только Бог…
БОГ
Мой первый ропот, но какой! «Я уже все двадцать раз поняла, я наказана, я повинилась – что тебе еще надо? Что душу мою ешь? Где твое хваленое милосердие? Или я такая страшная грешница, что в наказание из меня надо нервы по ниточке вынимать? Но уж если я такая дрянь, то… мне не о чем с тобой разговаривать!»
Тогда придумалась фраза: я-то в Бога верю, да вот Бог не верит в меня. А это страшнее, чем наоборот.
Кто-то скажет: это типичное психическое нездоровье. И я, честно говоря, растеряюсь: да, тогда, действительно, мои навязчивые идеи не поддавались, а точнее, с трудом поддавались моему анализу и владели мной безраздельно, как реальность. Но! Тогда одно большое НО! Такая болезнь, насколько я знаю, не может пройти сама, без лечения. А у меня в этом виде – прошла. И превратилась в нечто другое, «раздвоенное», о чем я уже писала – с полным пониманием происходящего и анализом. Хотя вроде бы и так у психов бывает… Не знаю…
Итак, страшные дни. Я ничего не ела, ничего не могла делать. Я лежала и смотрела на играющую дочь. Даже врагу моему не пожелаю пережить такие мгновения, часы! В какой-то момент Алису забрали к себе мои родители, и я осталась одна. Я твердо решила уйти, уйти из жизни навсегда, воспользовавшись отсутствием дочери.
Но на четвертый или пятый день что-то произошло, какое-то просветление. Пара телефонных звонков – маме, подружке детства, умнице и доброй чрезвычайно – и вдруг свобода! Отпустило! Кто меня спас? Что меня спасло? Бог? Но это напоминает спасение утопающего тем, кто сначала связал жертве руки, бросил в воду. А ведь таблетки уже были у меня в руке, огромная куча таблеток, чтобы заснуть навсегда. О, господи, не знаю, как с тобой разговаривать! Что ты есть в моей жизни?
Поздней ночью того же дня на левой ладони у меня появилось довольно крупное черное пятно, которое держалось недели две. «Стигма», – сказала мама и объяснила, что это такое. Но она не знала причины ее появления.
Потом было еще и еще многое, связанное с Алисой. Страх до одури… Но об этом, пожалуй, хватит. Слишком тошно…
Так как я жила? Страх стал моим постоянным спутником, с ним засыпала, он же первым говорил мне «Доброе утро!». Мне кажется, он был даже материален и ощущался, существовал вокруг меня. Вот однажды дочка спала ночь со мной и утром ее вдруг стало рвать желчью при абсолютно нормальном желудке – типично моя психическая реакция на стресс. Страх, как комар, ночью покусал и ее…
***Да, помню эти свои фобии, которые навалились на меня тогда огромной кучей, каменным оползнем. Я вообще не понимала, как можно жить, если вокруг столько опасностей и ужасов. Я должна была все контролировать, обязана была обеспечить дочери полную гарантию безопасности. А это означает – все предусматривать, везде успевать, бегать за каждым микробом и вирусом, блокируя их приближение к Алисе на дальних подступах. Больше всего на свете мне хотелось посадить дочь под прозрачный колпак и чтобы она так и жила.
Да, припоминаю, как я терзалась страхами нападения на мою квартиру, за мужа по разным поводам… Ну, в записках я не очень распространилась на эту тему, а в памяти, оказывается, не все удержалось. Тем более, что через годы, когда бывали рецидивы, случались и другие кошмары, новые, свеженькие, часто «перекрывающие» старые. Словом, помню не все.
Чем сильнее меня вымучивали страхи, тем более одинокой я становилась. Делиться с близкими не только не было смысла (не реагировали), но я уже даже стыдилась этого. Почему стыдилась? Да потому, что здоровая моя натура прекрасно понимала: все это дурь и бред! Да, понимала. Но ничего с собой поделать не могла и, как обычно, относила это к собственным ничтожеству, трусости и позорной слабости.
Я все больше замыкалась в себе, уходя куда-то в глубь своего подсознания (если все же такое имеется), прислушивалась лишь к своим ощущениям, все меньше обращая внимания на мир, на жизнь вокруг, на события, не касающиеся меня, а уж тем более не реагируя на что-то радостное, светлое, позитивное. Подобному не было места в моей душе, да и потом это было в полном противоречии с моим настроением, в неразрешимом противоречии!
Вот, что я поняла за годы и годы страха: человек, сломленный им, не может не стать эмоционально глуховатым ко всем окружающим его людям. Он слишком зациклен на себе и своих демонах, что съедают его изнутри, ему слишком больно! Он не в состоянии проникаться чужими проблемами и горестями, ему бы со своими справиться. Он даже не может правильно и даже вежливо реагировать на чужие жалобы или информацию, к примеру, о чьей-то болезни. Он может выдавить из себя: «Да? Какой ужас!», но при этом глаза его пусты, даже эмоций в голосе нет. Он в себе, в своем собственном персональном аду, сидит и поджаривается на сковороде, разве есть ему дело до боли чужой? Когда вы огнем обожжете палец, в самый момент и сразу после ожога способны ли вы слушать чей-то рассказ о проблемах и болячках, возникнет ли у вас жалость и сострадание? В эти минуты вы пищите только лишь от своей боли. А человек, живущий в аду страха, не пальчик обжег. У него внутри полыхает вечный пожар, жгущий все его органы, ему постоянно невыносимо больно. И естественно, что он становится эмоционально глухим. И жить может лишь в пространстве своего страха.
