Виктор Дьяков - ВЗОРВАННАЯ ТИШИНА сборник рассказов
Сергей стал приходить к Лене едва ли не всякий раз, когда ночью отсутствовал Фаиль. Теперь "кабельные" фильмы они смотрели вместе, лёжа рядом... обнажённые. С Фаилем Лена никогда не лежала без ночной рубашки, как и не ходила перед ним совсем без одежды. Сергей раздевал её сам и требовал выполнять его прихоти: "А ну-ка повернись... заведи руки за голову... выгни бедро... в позу спящей Венеры..." Она повиновалась не без удовольствия, ибо видела как он "балдеет" от созерцания её тела. Ей совсем не было стыдно, она совершенно не стеснялась его глаз и своей наготы. Она впервые чувствовала себя красивой женщиной, сводящей с ума весьма искушённого мужчину... Впрочем, так казалось ей, с ума же скорее сходила она.
Мастер "прелюдии" Сергей в "главном действии" оказался, в общем-то, не так уж и силён. Но изощрённость его "приёмов" доведения партнёрши до экстаза производило на неискушённую Лену сильное впечатление. Если бы она имела "опыт" соития не со вторым мужчиной, а c несколькими, она бы наверняка осознала, что в "боевое положение" Сергей приводит себя слишком долго, а "кончает" напротив слишком быстро, что мужская сила у её Фаиля куда значительнее, чем у искусного, но потасканного бабника Сергея. Но, увы, она этого понять не могла...
Сергей уходил в середине ночи, проскальзывал в свой подъезд и, морщась в предчувствии "сердечной" встречи, поднятой с постели Ирины, звонил в свою квартиру...
4
"Застукали" их где-то через полтора месяца. Один из офицеров, живший в том же подъезде, что и Насыровы возвращался домой заполночь, после проверки несения караульной службы солдатами его подразделения. Он увидел выходящего от Лены Сергея. Сергей спокойно улыбнулся и приложил палец к губам, не сомневаясь, что невольный свидетель не проболтается из мужской солидарности. Но тот не удержался и рассказал своей жене, та... В общем, дошло до Ирины. Она стала следить и... выследила, перехватив мужа у самой насыровской квартиры.
Орастая прапорщицкая дочь никак не могла обойтись без вселенского шума. Встретив на следующий день на улице Фаиля, пребывающего в полном неведении, она вывалила на него всё «ведро» ... Она предложила ему жаловаться на Лену в руководство Военторга, а на Сергея в Политотдел... Побледнев как полотно Фаиль, однако, твёрдо ответил:
- Я никуда не пойду... В своей семье я сам разберусь.
Ирина всё же не могла так просто успокоиться. Она побежала в магазин и принародно вцепилась Лене в волосы, порвала на ней рабочий халат... Напарница Зинка, баба здоровенная, вытолкала Ирину из магазина и тут же закрыла его, объявив технический перерыв. Она, как могла, утешала подругу... А Лена боялась идти домой, ведь разъярённая Ирина, брызжа слюной поведала, что Фаиль всё знает и тоже ей "выпишет"...
После работы с опухшими, заплаканными глазами Лена пошла в садик за Олеськой. Но там ей сказали, что девочку уже забрал отец. Предчувствие придавило её. Лена медленно на нетвёрдых ногах шла домой. Абсолютно здоровая, не знавшая как болит сердце, она впервые ощутила боль в груди. "Вот и конец моей семейной жизни",- стучало в голове.
Стоял конец декабря, после морозов наступила оттепель. Офицеры тащили домой ёлки, дети играли в снежки, лепили снеговиков. Все вокруг весёлые, радостные, будто ждали, что после новогодних праздников, что-то в их жизни изменится. Что именно никто не представлял, но всё равно почему-то верили, надеялись. Лена, как и большинство аполитичных советских людей, Новый год любила больше других, идеологических праздников, ведь это был праздник семейный, уютный, тёплый...
Дверь открыли Фаиль с дочкой...
- А вот и наша мама!... Посмотри, какую ёлку мы с Олесей нарядили!
Лена ожидала чего угодно... Однако Фаиль вёл себя так, будто ничего не случилось. В комнате стояла уже наполовину наряженная ёлка. Дочка с восторгом перебирала игрушки, взахлёб убеждала отца, что этого петушка надо обязательно прицепить вот туда... На кухне совсем оторопевшую Лену как обычно ожидал разогретый ужин... Немного оправившись, она приняла "игру", стала помогать наряжать ёлку. Но от неё не укрылось, что в поведении мужа сквозила явная нарочитость. Он был чрезмерно предупредителен, заботлив, даже весел – таким он не бывал никогда. Лишь Олеся предавалась искренней радости – никогда ещё отец с матерью не уделяли ей так много внимания. Они словно сговорившись попеременно заигрывали с ней, разговаривали, интересовались, что было в детсаду – они словно убеждали друг-друга, что у них семья и дочь это связующее, скрепляющее её звено.
Но вот Олеся начала зевать и Лена отвела её спать. Они остались одни, и в квартире воцарилось молчание... Первым его нарушил Фаиль:
- Ты мне ничего не хочешь сказать?...
Лена, чтобы занять дрожащие руки, взялась штопать дочкины колготки. Она так и застыла с этими колготками, не говоря ни слова в ответ.
- Неужто, это правда?...
Лена по-прежнему молчала, но на её щёку выкатилась слеза... Лицо Фаиля стало серым – до этого момента он ещё на что-то надеялся.
- Ты его... он, что так тебе нравится?... Леночка я прошу тебя, скажи же что-нибудь?!- Фаиль вдруг резко повысил голос.
Лена, словно разбуженная этим восклицанием, судорожно, сбивчиво заговорила:
- Прости... прости меня... Сама не знаю... будто разум отшибло... Но ты не думай... никаких чувств, или ещё чего... наваждение какое-то. Я не знаю как... я так...
Она сидела на диване, не утирая слёз, бессильно опустив руки со штопкой...
Фаиль, немного помедлив, сел рядом
- Нам надо найти какой-то выход... Наверное, во всём есть и какая-то моя вина... Ты... ты скажи. Я, наверное, слишком неласков... или ещё что?
Лена утерла слёзы и удивлённо посмотрела на мужа, а он напротив избегал смотреть на неё, блуждал взглядом по стенам комнаты и говорил:
- Мы... мы же уже пятый год вместе... неужели всё впустую... Я не представляю, как я буду без тебя, без Олеси...
Фаиль хоть и сбивался, но не мямлил, не канючил, а как всегда говорил просто и ясно, без высокопарных слов, без надрыва. И это ещё ярче отражало, как он мучается и переживает.
Лена вновь залилась слезами и с рыданиями кинулась ему на шею. Фаиль сначала сидел отстранённо, потом неуверенно осторожно обнял её за талию.
- Сильнее... сильнее обними меня,- вдруг сквозь слёзы попросила она.
Фаиль инстинктивно прижал её... Она сверху положила свою маленькую ладошку на его широкую кисть... потянула её вниз, себе на бедро. Фаиль покраснел словно от натуги, но повиновался... Он понимал, что это необходимо сейчас сделать... необходимо этому научиться, как и многому другому, вытекающему из особенностей психологии его жены...
МЕТАМОРФОЗА
Зыков проснулся с головной болью. Она не отпускала его уже несколько недель, растекаясь от затылка, медленно заволакивая виски и лоб. Зыков начал с ней свыкаться: боль существовала как бы параллельно его сознанию, совсем не мешая думать. Только вот думы всё больше рождались тягостные, обращённые в прошлое – обычное самокопание нездорового человека, разменявшего шестой десяток лет.
Заглянув в комнату сына, Зыков убедился, что Андрей так и не приходил ночевать. К этому он тоже уже привык и потому излишнего волнения не испытал, если не считать, что голова отреагировала едва ощутимым выбросом ноющей лавы в направлении правого виска. Звонок телефона застал Зыкова в ванной. Наскоро вытершись, он взял трубку и услышал нарочито подобострастный голос Кузькина:
- Доброе утро Николай Семёнович, как спали, как самочувствие?
Холодная вода не принесла облегчения и Зыков не смог изобразить бодрость:
- Да так, неважно.
- Что такое, заболели!? - в голосе компаньона проскользнула подспудная радость.
- Да есть немножко,- уклончиво ответил Зыков
- Ну, так мне за вами заезжать?- теперь в голосе Кузькина чувствовалось и беспокойство.
"Боится сучёнок, что самому с работягами объясняться придётся", - без злости, равнодушно подумал Зыков, а в трубку сказал:
- Заезжай конечно, как вчера решили так и будет. Меня на завод подбросишь, а сам в банк.
- Ну, тогда лады, через двадцать минут я у вас,- ответил Кузькин, тоном подтверждая догадку шефа.
Кузькин опаздывал. Зыков в плаще, зябко ежась от порывов пронизывающего осеннего ветра, прохаживался возле своего подъезда, в надежде проветриться и взбодриться. Под ногами хлюпала грязная жижа, а в воздухе ощущался кисловатый привкус очередной порции отравы, втихаря выброшенной под утро в атмосферу на каком-то из близлежащих предприятий. Зыков взглянул на свои "Роллекс", пожалуй, единственной вещи, по которой в данный момент его можно было причислить к категории "новых русских". Кроме времени часы выдали информацию, что сегодня 29 сентября 1998 года, вторник. Всё способствовало безрадостному умозаключению: "вот и ещё одна осень... осень жизни".
