Анатолий Азольский - Афанасий
О себе она говорила мало, но и недомолвок хватало для полной картины, и Афанасий жалел не эту, рядом лежавшую женщину, а девчушку-десятиклассницу, осознавшую непригожесть свою, не умевшую так представать перед мужскими глазами, чтоб те неотрывно следили за ее бедрами, руками, поворотами головы; тогда и научила Овешникова свое тело, сцепленное с мужским, тому, чего не найдешь ни в одном пособии по любви в постели. На заводе же пряталась, в спецовку рядясь, волосы, не потерявшие жгучести и пышности, скрывала косынкой и беретом, куртка и юбка — размером больше, чтоб ткань обвисала. В консерватории (она любила Гайдна, Баха, Берлиоза) на нее, с изыском одетую, но с налетом легкой распущенности, оглядывались в фойе; в гардеробе она торопливо совала руки в подставленные рукава пальто, стремительно увлекала Карасина за собой, шли по Герцена, оба улыбались, — так хорошо было им, так приятно!..
Мать, очки опустив и губы поджав, осматривала его, домой возвращавшегося. Она была очень дурного мнения о той, которая так и не станет матерью ее внуков, а уж то, что сын на этой не женится, знала точно, и сколько лет этой — угадала. Беспощадная материнская проницательность давно уже пугала Афанасия. Сразу после выпуска и на пути к месту службы приехал он домой, не один, с одноклассником, другом всех курсантских лет, и мать, провожая их на вокзале, отвела Афанасия в сторонку и шепнула, что друг-то его — подлец, от друга держись, сынок, подальше!.. Он тогда рассмеялся, а оказалось (прочитал потом у следователя), что мать-то — провидица. О сущей мелочи упомянул друг, они как-то кутили с девицами в привокзальном буфете, долгожданного пива тогда завезли на станцию, с пива Афанасий и провозгласил, из-за стола выбираясь: «Ну, пусть лучше лопнет совесть, чем мочевой пузырь!..» А друг слова понял иначе: «Что касается нравственного облика Афанасия Карасина, то могу с уверенностью сказать: мораль нашу он презирал. Так однажды…»
13
Передовой завод, осыпанный знаменами и благодарностями, удостоился и денежных премий, выдали их под ноябрьские праздники, и пятый этаж заводоуправления справедливо полагал, что дежурные смены могут сильно поредеть, просачиваясь через бдительное сито проходной, либо, просочившись, не отвечать ни на какие вызовы, а те неизбежны, поскольку некоторые цеха обязали трудиться в утреннюю смену 8 ноября: продукция за этот день пойдет в счет октября, только тогда выполнится месячный план, о нем, кстати, отрапортовали заранее.
Работать в этот день 8 ноября никто, конечно, не желал, пришлось раскошеливаться, всем обещали выплатить праздничные да еще и за якобы аварийные работы с двойной оплатой, и уж чтоб никаких подмен не было — полный состав утренней смены 8 ноября объявили приказом.
Афанасий подал на пятый этаж график праздничных дежурств: кто будет на заводе в какой день и час, Овешникова расписала сменных энергетиков; в отделе кадров с графиками согласились: все утвержденные приказом электрики — относительно мало пьющие, в котельной и компрессорной — бабы в годах, в рот ни грамма не примут.
Без спиртного на дому работягам не обойтись, но к утру 8 ноября хмель улетучится, заухает компрессорная, на станки подстанция подаст энергию, и завод постепенно втянется в обычный ритм.
Около девяти вечера 6 ноября завод обошло руководство, Овешникова попросила женщин, остававшихся на ночь до утра, присматривать за мужчинами. Диспетчершам внушила: пьяных электриков к работе не допускать, заменять их из резерва! В крайнем случае — вытаскивать из дома начальника подстанции, предварительно поставив в известность ее, главного энергетика.
И поехала домой, Афанасий чуть позже, сошлись и расстались в метро.
Договорились: он побудет у матери до двух ночи, потом смоется на Лесную, в их квартирку, и она тоже там будет около трех утра. Что скажет мужу — да побоку ей, сказала, все эти семейные дела и обязанности. На Лесную приехала раньше трех, обнялись в прихожей и так, обнявшись, пошли к уже расстеленной кровати. Упали. Иногда удавалось заснуть на час-другой, дважды Афанасий звонил Белкину и успокоенно опускал трубку. Никаких замечаний, отвечал сменный энергетик, один «тысячник» отключен, как положено, компрессорная тоже, дежурная смена бдит, котлы исправно дают пар.
На часы не смотрели, по темени за окнами догадались, что уже вечер 7 ноября. Вновь сомкнулись. Не разъединялись долго; когда у него затекала спина, Юлия переворачивалась. Афанасий наконец пошел под душ, хотя рука Юлии пыталась его удержать. Ледяная вода охладила окончательно, но настоящее отрезвление пришло позже, когда Овешникова полезла плескаться и Афанасий набрал номер подстанции.
Ответил Белкин, что было уже неприятной новостью: по праздничному графику Володя смену свою сдавал в 20.00 7 ноября, сутки уже кончались, а Белкин продолжал тянуть лямку шестнадцать часов подряд, что запрещалось всеми инструкциями и приказами. Остался же он на работе по обычной праздничной причине: сменщик пьян был так основательно, что даже своя в доску проходная его на завод не пустила. Еще хуже дела на подстанции: дежуривший на ней монтер перед самым концом смены (то есть около восьми вечера) упился, благополучно миновал проходную, вахтеры же мимо глаз и ушей пропустили столкнувшегося с ним сменщика, который оказался вроде бы и пьяным и трезвым, сам Белкин понять не мог, но ябедница и доносчица Люська (диспетчерши дежурили посуточно) о пьянке в отделе главного энергетика успела уже звякнуть кому-то «наверх».
— Сам-то ты где гудишь? — для виду поинтересовался Белкин, доподлинно зная, как историограф завода, кто где и с кем «гудит».
— В БУРе, — сказал Афанасий и, не надеясь, что друг Володя лагерным жаргоном овладел, разъяснил: — В бараке усиленного режима… Постараюсь добраться до Овешниковой, — добавил он, прислушиваясь к шуму в ванной; голова тоже шумела, не от коньяка и вина: ненасытность женщины будто влила свинец в затылок.
Был уже час ночи, когда плеск воды перешел в журчание, оборвался тишиной, и укутанная в полотенца Овешникова подошла к окну, поводила носом по озябшему стеклу и направилась к кровати, считая перерыв затянувшимся и готовая насыщаться и опустошаться. Заводские новости мгновенно погасили в ней уже разгоравшееся пламя. Десять минут ушло на обдумывание всех вариантов, несколько брошенных слов показали Афанасию, что дела тем еще плохи, что главк и министерство простить не могут ей гибели их сотрудника, в чем только сами повинны. Ее, короче, готовы схарчить в любой подходящий момент, и угроза тем боле реальна, что Рафаила уже подзабыл Дымшиц, под которым, кстати, кресло шатается, чем-то он не мил Косыгину.
По поводу того и другого Афанасий выругался по-лагерному, блатными словечками, уши любимой женщины не оскорблявшими, но решительно оторвал ее руку от телефонной трубки, когда понял, что та звонит на завод: так скоро она звонить не должна, никто не знает ведь, насколько они близки, Рафаила выгнали еще 6 ноября к родственникам в Одессу, сама же супруга его находится — официально — на даче у двоюродной сестры. Выпили по бокалу вина. Скорое решение близилось, потому что Овешникова кое-что надела на себя, мысль о продолжении постельных радостей ее уже оставила.
Выдержали еще полчаса, только тогда Овешникова связалась с Люськой, и к тому, что было уже обоим известно, та добавила гадость: дежурного на подстанции нет, дежурный сбежал, такие вот дела, дорогая Юленька, принимай меры, иначе…
Назревал скандал, тем более громкий, что назначаемый обычно в праздничные дни ответственный дежурный, из руководящего состава ИТР, ни черта в заводских реалиях не смыслил, поскольку работал всего второй месяц и опасался что-либо решать сам.
Белкин (Афанасий позвонил ему тут же) подтвердил истинность услышанного Овешниковой и после продолжительной тревожной паузы вдруг как-то вяло и безразлично заявил, что вызван Немчинов, живет тот рядом, в километре, автобусы уже не ходят, пёхом доберется до завода; более-менее трезв он, в крайнем случае Белкин встретит его у проходной и протащит, заговорит зубы охране; можно вообще обойтись без дежурного по подстанции, он, Белкин, сам все необходимое включит утром, но этот идиот, ответственный дежурный, способен стукнуть в главк, и тогда уж со всех ИТР отдела снимут премии, а впереди Новый год, намечается кое-что повнушительнее тридцатипятипроцентной прибавки, в любом случае урон они понесут значительный; да и, сам понимаешь, мистикой попахивает от этих пьянок…
Как понимать «мистику» — Карасин догадывался; положив трубку, жестом усадил привставшую Овешникову и еще более решительно попросил ее сидеть, молчать и ждать, когда он до чего-нибудь додумается.
А было о чем думать. Достаточно полистать графики дежурств за все месяцы истекающего года, чтоб убедиться: в катастрофические для завода, Карасина и Белкина часы всегда за столиком дежурного подстанции сидел электромонтер 5-го разряда Иван Алексеевич Немчинов! Да, он. И в день прихода Карасина на завод, и при изгнании бывшего главного энергетика. И при вывозе припрятанных сокровищ из подвала, и в минуты взрыва, когда погиб этот хмырь из главка, не пожелавший прислушаться к советам бывалого философа Белкина. И в трагический для самого Афанасия день, когда эта, чего уж скрывать, закоренелая стерва Овешникова выгнала с завода Таню. Поэтому они, в конце октября составляя графики, сделали так, чтобы смены Немчинова и Белкина не совпадали, а Карасин организовал себе отгул на 8 ноября, в восемь утра которого на смену заступит Немчинов. И тогда утром 8 ноября не встретятся на подстанции Карасин, Белкин и Немчинов — три последовательных звена той цепи, которая включит некий механизм пожара, взрыва, убийства. Но график развалился, результат чего может быть плачевным, а если еще Белкин сейчас обнаружит, что три звена смыкаются с Люськой, то, подавленный этими совпадениями, он закроется наглухо в помещении подстанции, запускать завод не решится, а Люську предварительно…
