Николай Иванов - «Операцию «Шторм» начать раньше
— Я немного знаю о работе вашего отряда, в какой то степени догадываюсь, в каких условиях вы работаете, и знаете, что подумал?
Брови мгновенно вернулись на прежнее место, и Черданцев вновь подумал о желтом спорткостюме.
— Я подумал, что вам просто необходимы саперы.
Хотите сорвать неизбежное наступление — начинайте… отступать. И первое, чего вы добьетесь — психологического перевеса: вы станете делать то, что наметили сами, а не что станут диктовать другие. К вам в союзники перейдет также определенное количество времени и пространства — готовьте ответный маневр.
Рухнул замысел и Желтиковой: наступать просто стало некуда, противник исчез или, что совсем невероятно, превратился в союзника. Как к этому относиться? Это подвох, маневр или истина? Бояться или радоваться?
Чтобы сдержать улыбку от растерянного вида пионервожатой, Михаил Андреевич прошел к шкафу с книгами, переставил несколько брошюрок. Однако надо отдать должное и Лене: как ни была она шокирована встречным предложением, все же сумела не только сохранить некоторое самообладание, но и уловить усмешку майора.
— Вы… смеетесь?
Брови, два маленьких грозовых облачка, вновь накрыли черные озерки глаз. Теперь они будут защищаться до последнего.
— Немного, — не стал лукавить Михаил Андреевич. Подвинул стул, сел рядом с девушкой. — Но тем не менее согласен с вами полностью. В прошлом году на чем вес остановилось? — взял к себе на колени папку с «делом Желтиковой».
— На переписке с десантниками — это самая ближняя воинская часть, где есть саперы. Вот, это я писала, это — военком, — узнала она некоторые бумаги.
— Я посмотрел — ваш отряд обнаружил более двадцати взрывоопасных предметов.
— Вот я и боюсь, как бы кто нибудь не подорвался. Сама то я могу обезвредить любой… — увидев, что военком опять улыбнулся, запальчиво взвилась: — Да, любой! Я, между прочим, обезвредила такую мину, которая до сих пор во всех справочниках идет как не подлежащая разминированию, — перешла она, видимо, на язык документов. — В военных академиях преподавали, что единственный способ — подрыв, а я ее разрядила. Ее в Москву и увезли, в академию ту самую.
— Это я тоже читал. Но хвалить вас не буду и не хочу. Каждый должен заниматься своим делом.
Когда вы планируете начать работу отряда?
— С лета. И около болот подсохнет, и ребята со школой управятся.
— А я до этого времени все постараюсь узнать насчет саперов. Идет?
Михаил Андреевич встал.
— Но я вас в покое не оставлю, — встала и Лена. — Я буду каждый день к вам приходить.
— Каждый день не надо, у меня кроме ваших и другие ведь дела есть, а в двадцатых числах загляните.
— Ладно, — согласилась на срок Лена. — До свидания.
«Чистая Сонька Грач, — подумалось Черданцеву, но представить Лену в возрасте Сони не смог и уточнил для себя: — По характеру».
Еще раз, теперь уже внимательно, просмотрел лежащие в папке бумаги. Развернул карту района с красными пятнами карандашных штрихов — места, не проверенные еще с времен войны.
Внизу, в самом углу, район захватывали синие полосы — заповедник. На следующей карте достаточно умелой рукой была нанесена схема боевых действий на территории района. Рябило от красных и синих стрел, множества пометок. Третья карта, вернее срисованные под кальку контуры района, принадлежала отряду «Память» и была подписана, надо полагать, Леной.
Места, где следопыты нашли останки воинов, помечались крестиками.
В дверь постучали, на этот раз робко, может быть, даже с надеждой, что он не услышит и посетителю тогда можно будет с чистой совестью уйти восвояси.
— Входите! — крикнул Черданцев.
За дверью опять замешкались — собирались с духом.
— Входите, — повторил майор.
— Можно? — на всякий случай еще переспросила, входя, посетительница.
Сонька, Сонька, что ты там говорила, как бы это он не узнал Аннушку?! По одной стеснительности бы узнал, по смущению. По открытому широковатому лицу, по взгляду, по рукам, теребящим край платка, да просто сердце бы подсказало, стукнуло — она! Аня!
— Аннушка…
— А я Лену встретила, она похвасталась, что у вас была, — начала торопливо оправдываться Аня, замерев у порога. — Говорит…
— Здравствуй, — перебил ее Черданцев. Торопливо вышел из за стола навстречу. Она протянула руку — может, даже для того, чтобы он не подходил близко, а он взял ее в свои ладони, легонько сжал, задержал.
— А я Лену знаю, мой Сашка с ней в лесах ковыряется, — продолжала оправдываться Аня, осторожно вытаскивая руку из ладони Черданцева и оглядываясь на дверь. — Дай, думаю, загляну, раз мимо иду. Поздороваюсь.
— Здравствуй, — повторил Михаил Андреевич.
— Здравствуй.
— Проходи, садись. Нет нет, вот сюда, к этому столику. На самое удобное место.
Аня осторожно опустилась в низкое кресло, прикрыла колени ладонями. Потом потянула с журнального столика газету, повертела ее для приличия и оставила у себя. Увидев, что
Черданцев понял ее уловку, зарделась, наклонила голову.
— Ты знала, что я уже здесь? — замял неловкость майор.
— Да, конечно, Сонька тогда, до праздников, сразу зашла, сказала, что встретила тебя. Я… я потом ходила к грушенке, но ты уже уехал…
— Аня, — Михаил Андреевич взял ее руку, но она вновь оглянулась на дверь, занялась газетой.
— А я в район насчет комбикормов… А тут Лена похвалила тебя, понравился ты ей… А ты теперь вон какой стал. Начальник.
— Я в село собирался после праздников приехать, сейчас просто много всяких мероприятий, праздники один за другим. Тебя очень хотел увидеть.
— А Лена хоть и молодая, а справедливая…
— Я поставлю чай, — поднялся Черданцев.
— Нет нет, я уже и так засиделась, — остановила его за руку Аня. На мгновение задержала ее — на самое малое мгновение, но майора обдало жаром. Словно почувствовав это, Аня отдернула руку, вновь схватила газету спасительницу. — Я пойду, я же не одна приехала. А то девки будут искать по всем магазинам. Повидались — и пойду.
— Теперь часто будем видеться, да?
Аня ничего не ответила. Встала, оглядела кабинет: хорошо ли, уютно устроился, почтительно и бережно дотронулась до стекла на столе. Чувствовалось, что и ей, как и Соньке у грушенки, не хотелось расставаться, уходить. Завтрашние встречи только молодым сулят трепет, а таким, как она, уже и тревогу: а как разочаровала? И тянется, тянется миг, который сейчас, сию минуту, твой. В сегодняшнее еще верится, в завтрашнее — уже с трудом…
— Это ничего… что я зашла?
— Было бы плохо, если бы прошла мимо.
— Правда?
— Правда.
Улыбнулась, пригладила волосы. Вновь провела пальцами по стеклу, но теперь уже как человек, которому можно это сделать.
А у Черданцева мелькнуло, озарило воспоминание из его последнего приезда в село.
Председатель попросил, и он помогал колхозу грести сено. А вечером, возвращаясь с луга, чуть приотстал с Аннушкой от остальных. Бабы несколько раз оборачивались, громко говорили и громко смеялись — может, даже и про них, но они не стали никого догонять, даже делать вид, что рядом оказались случайно. Это была их последняя встреча, и они дарили ее себе хотя бы так.
Шли, изредка касаясь плечами друг друга. Вспоминали то немногое, что было у них. Вернее, было многое, но — мало. Совсем мало. А теперь выходило, что судьба разводила их совсем, навсегда. И тогда перед самым селом, выставив для доказательства и оправдания пыльные потные руки, он сказал:
— Надо бы искупаться. Ты не пойдешь?
— На озеро, что ль? Еще грязнее станешь.
— Нет, я сейчас сразу на Тару. Как в детстве — в темноте, по лунной дорожке.
— И в двенадцать часов ночи…
— Да, в двенадцать вода теплее.
Аня промолчала, не дала никакого намека, но он, придя домой, схватил полотенце и поспешил к Таре. Искупался раз, второй, залез в третий — Аннушка не появлялась. Не поняла его или просто не смогла? Или не захотела? К тому времени прошло уже два года, как не стало ее мужа, и ее ничто не держало, разве только скотина в хлеву. Но корову подоить, поросятам задать корм — час времени.
Но Аня не пришла ни через час, ни через два. Дрожа от холода, он пришел домой, попытался согреться парным молоком.
— А я уж забеспокоилась — ненароком не залился б: нету и нету. Картошку вон потолкла со смальцем, накладывать? — спросила мать.
— Не, мам, ничего не хочу. Пойду спать.
— Куда ж на пустой желудок то — ерунда присниться. Да и целый день вилами махал.
— Не хочу.
Лежал, думал об Ане. Прощался. Несколько раз приподнимался, готовый, как в юности, идти к ее дому, но что то останавливало. Да и мать не ложилась до полуночи, ходила по дому и сенцам, перебирала вещи — что брать с собой в далекую Дальнюю Востокию, что раздарить подругам.
