Томас Фогель - Последняя история Мигела Торреша да Силва
Она склонилась к нему.
— Любовь и истории, — прошептала она ему на ухо, — подходят друг другу. Это честная сделка?
Она покусывала зубами мочку его уха, давая ему время подумать.
— По-твоему, любовь — это торговая сделка?
— Все на свете — сделка, торговая операция. Так говорит мой отец. А он — удачливый человек.
— И ты считаешь, что это хорошо? — В голосе Мануэла прозвучал робкий упрек.
— Хорошо ли, плохо ли… Я считаю, что это честно.
Она поцеловала его таким долгим поцелуем, как будто хотела на этом поставить точку.
— Твой отец обычно надолго уезжает? — спросил Мануэл, чтобы сменить тему.
— Иногда на несколько дней, иногда на много недель. Иной раз он всех нас берет с собой.
— И куда вы ездили?
— В Париж, в Амстердам, в Испанию и Марокко, где у нас, как ты знаешь, есть друзья и где у меня была Джамиля, моя лучшая подруга. Но все это позади.
По лицу Марии прошла тень.
— Почему позади? Что это за история? — заинтересовался Мануэл. — В конце концов, насколько я понимаю, я теперь владелец драгоценной плитки из этого дома.
— А я даже знаю место, где она находилась, — прямо над входом в чайный домик, стоящий посреди розария. В действительности существуют две плитки подобного рода. Все остальные образуют вокруг них искусно переплетающийся цветочный орнамент.
— Она и вправду очень красива и, вероятно, представляет собой нечто особенное, — сказал Мануэл и подумал об игре с числами профессора Рибейро. — Я буду дорожить ею.
Мария печально посмотрела на свои безвольно лежащие на коленях руки, потом прислонилась головой к плечу Мануэла.
— Может быть, когда-нибудь я расскажу тебе побольше об этом доме и об этой семье. Расскажи мне лучше о своих путешествиях, о своем отце!
— О каких путешествиях? О каком отце? Тут нечего рассказывать. Мой отец отправился в Бразилию, когда мне было два года… и не вернулся назад. От него не было ни письма, ни весточки, он не давал знать о себе. В какой-то момент мы перестали ждать его. А мои путешествия?! Не о чем и говорить. Пару раз по стране с дедушкой, на море и в Порту. А потом в Коимбру. Весьма скромно!
— Таким образом, твой дед был тебе вместо отца…
— Мигел Торреш да Силва! Я думаю, он был мне больше чем отец… и теперь я лучше, чем когда-либо, понимаю, почему мне все завидовали.
— Он сделал тебя богатым.
— Что значит: сделал богатым?
— Своими историями… которые он подарил тебе и которые теперь принадлежат тебе. В определенном смысле это твой капитал!
— Что ты хочешь этим сказать? Что мне, пойти на рынок, раструбить о них на весь мир и ждать, пока кто-нибудь бросит в шляпу пару грошей?
— Почему ты представляешь это так упрощенно? Если идти, как и все, обычным путем, то ничего не добьешься. Если хочешь выиграть, ищи пути, которые пока еще покрыты мраком.
— Я думаю, что твой отец — действительно удачливый коммерсант. И у него, судя по всему, способная дочь.
— Да, он успешлив. Потому что он всегда ищет новые пути и не боится рисковать. И никогда не побоится.
— А ты?
Мария рассмеялась:
— А я? Что ты имеешь в виду? Я послушная дочь своего отца!
— А теперь, когда он уехал в Марокко или в Порту? — с любопытством спросил Мануэл.
— Ни слова о Порту! — почти разгневанно сказала Мария и внезапно опять стала печальной.
Мануэл заметил, что ее глаза наполнились слезами.
— Не такая уж и послушная, — беззвучно добавила она.
— Что случилось?
— Ничего. Об этом тоже лучше потом… может быть.
— Чем «может быть», лучше сейчас, — не отступался Мануэл, вставая.
— Да, ты, вероятно, прав, почему бы и не сейчас. Но ты должен верить мне.
— В чем?
— Что это так, как я тебе говорю.
— Обещаю. Буду верить всему, что ты скажешь.
— Я тебе не все рассказала… не хотела показать тебе, что… что я действительно непослушная. Если будет так, как хочет мой отец, то я в недалеком будущем буду жить в Порту, потому что у него имеются достаточно четкие представления о судьбе своей дочери. Один состоятельный судовладелец… у которого… — Мария запнулась.
— У которого что? — нетерпеливо спросил Мануэл.
— …у которого есть сын, в общем, как принято говорить, «блестящая партия».
Мануэл смотрел на нее, объятый ужасом. Потом сказал печальным голосом:
— Значит, все напрасно.
— Ничего не напрасно.
— То-то и есть, что у нас только сделка…
— Что значит только? Это все. Больше, чем все.
— А Порту?
— Это ничто, совершенно ничто.
— Ты знаешь его?
Мария усмехнулась:
— Мы еще детьми играли вместе — и часто дрались.
— Ты его скоро увидишь…
— Ну и что. Не думай об этом. Просто забудь!
— Это значит…
— Что я сделаю все, чтобы остаться непослушной.
— Но это бессмысленно. Твой отец твердо знает, чего он хочет, — с горечью пробормотал Мануэл.
— Ничего не бессмысленно, — упрямо сказала Мария. — Выход есть, и я его найду… или — одному Богу известно, что будет!
Она с любовью обняла его за шею.
— Ты захотел знать, и хорошо, что ты теперь знаешь. Но ты пообещал, что будешь верить мне на слово. Итак, не унывай!
— Но ведь…
— Доверься мне, что же еще.
* * *— Лабиринт может состоять из кругов или квадратов. В центре — крест.
Математик рисовал мелом на доске. Из штрихов и линий возникала схема лабиринта. Студенты должны были мысленно представить себе стены и узкие неосвещенные проходы.
Указательным пальцем Рибейро провел по извилистым линиям.
— Ты то приближаешься к центру, то опять почти у выхода. В готическом церковном лабиринте расстояние от входа до центра шесть метров. Но тот, кто пойдет истинным путем по одиннадцати отсекам, пройдет расстояние в двести сорок метров. Таким образом, дорога получается в сорок раз длиннее, сократить ее нельзя. Античный лабиринт, самая древняя из известных нам форм лабиринтов, имеет семь отсеков. Как гласит легенда, Дедал был тем самым архитектором, который по заданию Миноса построил этот лабиринт.
Рибейро рисовал на доске, объяснял и вычислял число поворотов, которые человек делает вокруг своей оси, пока не достигнет цели. Потом он с восторгом отозвался о лабиринте, выложенном на полу Шартрского собора во Франции в 1216 году, и дал волю своей досаде, когда говорил о ста тринадцати лучах, окружающих лабиринт, число которых до сих пор не имеет удовлетворительного объяснения.
— Решение этой загадки — главное задание на завтра! Но если серьезно: древние источники утверждают, что римляне, основавшие неподалеку отсюда Конимбригу, выкладывали полы своих вилл лабиринтами из мелких мозаичных камней.
Потом математик нарисовал большой квадратный лабиринт, поделенный, в свою очередь, на четыре квадрата.
— Кто вглядится, тот узнает четырехугольники, треугольники и крест. Таким образом, середина окружена небольшими дугами, нужно полностью пересечь квадрант, прежде чем дорога приведет тебя в следующий.
Случавшиеся иногда дополнительные послеобеденные занятия с профессором математики были очень популярны и вызывали зависть у студентов других факультетов.
Мануэл знал легенду о Минотавре, он читал ее вместе с отцом Бонифацио, потом пересказал своему деду, в связи с чем тому пришли на ум несколько историй.
— Есть знаки, символы и образы, которые говорят нам больше, чем тысячи слов, — сказал Рибейро. — Они существовали задолго до изобретения письменности. Запомните: лабиринт — одна из древнейших абстрактных фигур человечества. И тот, кто входит в него, ставит на карту очень многое, чуть ли не свою жизнь, но потом может первым все выиграть.
В своей речи Рибейро изобразил весь мир как лабиринт, как в малом, так и в большом, говорил о маршрутах первооткрывателей и караванных путях через пустыни, о разветвленных дорогах западноевропейских паломников и быстро развивающейся сети торговых путей.
— Возможно, что самое сложное путешествие, которое предпринимает человек, это изнуряющее путешествие по переплетающимся тропам, где необходимо раздумывать, искать обходные пути; оно поглощает все твое время, требует долготерпения и хладнокровия.
Студенты зашумели, не соглашаясь.
— У насильников прямые пути, — считал один.
— Пуля летит к жертве не из-за угла, — сказал другой.
— У кого власть, тот смеется над лабиринтом!
— Или сидит внутри него.
— Или, вернее сказать, разрушает лабиринт, как Александр разрубил гордиев узел.
— Через несколько лет Александр был мертв, а его империя распалась. — Рибейро обратил внимание студентов на этот факт. — Евреи сорок лет блуждали по лабиринту пустыни, прежде чем нашли Землю обетованную. Одиссей странствовал десять лет по тогдашнему миру, прежде чем снова встретился с Пенелопой, а Колумб пересек Мировой океан, прежде чем открыть Америку. А кто не отправляется в загадочные лабиринты математики, тот на самом деле не заинтересован в результате. Кто не намерен проиграть, проиграет. Но тот, кто готов к этому, к тому, как чудесная спутница, присоединяется любознательность, которая учит на все обращать внимание, что, в свою очередь, является предпосылкой любого решения. Чему мы можем научиться у Пифагора, как и у Абрахама Закуто, так это путешествовать в глубину вещей. Кто возьмет себя в руки, в чьем распоряжении шутка и разум, тот найдет выход, у того решение в кармане.
