Свен Лагер - Фосфор
А заодно я нахожу и совершенно другие вещи. Лаура вечно совала мне в карманы маленькие записки вроде: «Мой маленький матрос, я люблю тебя». Или вот: «Не сердись на меня, уж сегодня мы оторвемся и будем оба хорошо себя вести, о’кей?» А я на нее и не сердился вовсе. А теперь вот нахожу я эти бумажки и задумываюсь, почему я, собственно, их сохранил? Мне нравятся эти записочки, и теперь, у меня не осталось никого, кто совал бы мне в карманы записки. Эти маленькие, сложенные пополам листочки на время возвращают во мне ощущение влюбленности, и я размышляю, чем уж она была так плоха, эта Лаура. Довольно глупые мысли, особенно когда ты в доме один. Вот если встречу ее, тогда снова пойму чем. Тогда опять вернется то чувство. Чувство пустоты.
Итак, я снова думаю о Лауре. Ее записочки валяются повсюду, погребенные под завалами, и однажды я каждую из них отыщу. Хотел бы я знать, о чем тогда подумаю. Тут мне приходит в голову, что, наверное, существуют две Лауры. Их всегда было две. Одна, о которой я думаю, и вторая, которая существует в реальности. И которая сильно отличается от первой. Я с удовольствием думаю о той Лауре, о которой я думаю. А когда Лаура здесь, я не думаю ни о чем. Иногда я даже думал: как жаль, что Лаура здесь, а не то я мог бы подумать о Лауре, что было гораздо приятнее.
Я думаю о той девушке, которая мне так понравилась. Которая мне действительно понравилась. Не просто из каприза или потому, что с большим удовольствием лежал бы сейчас в постели с девушкой, а не тупо таращился в потолок. Вот о чем я размышляю, но продолжаю лежать, глядя в темноту, в которой медленно растворяюсь. А еще я размышляю о сферическом пространстве, о котором говорят буддисты: понятие «Я» исчезает и остается лишь свободная энергия. Я могу его себе представить, только надо полежать подольше. Так долго, так невыносимо долго, чтобы перескочить тот момент, когда я подумаю, что либо схожу с ума, либо давно уснул. Но так долго я лежать не могу: в конце концов у меня ведь и планы кое-какие есть. Например, встреча в час дня у часов Всемирного времени. А до тех пор — думать о той девушке и одновременно о Лауре, голой. Я тоже голый, и мы лежим в постели.
Я встаю и выглядываю в окно. Даже и не заметил, что на улице прошел дождь. Кое-где вода еще струится с крыши и гулко ударяется о землю в темноте. Наш двор по звуку напоминает пещеру. Кто-то стонет, наверное, занимается любовью или гимнастикой. Четыре раза он кряхтит, и эхо бьется о стены. Тихо гудит синтезатор — «ЭЛО» — «Электрический Легкий Оркестр». Удивительно, что кто-то это еще слушает. Кажется, будто звук появился издали, словно он и правда эхо восьмидесятых. Щелкнула зажигалка — уже совсем близко. Бормотание и крик птицы. Такова любая тишина: всегда чуть больше, чем ничего. Здесь тебе звук, и там тебе звук, а пустота все разрастается. Я уже вижу, как светлеет небо. Утро, как промокашка, впитывает в себя ночь. Напротив сидит парочка в оранжевом свете торшера. Не говоря ни слова, они просто держат свои бокалы.
28. Молоко. Раздевания
Позднее, с распухшей, одурелой от снов головой я выползаю из мягкой кроватки. Хотел бы я иметь такой материал, которого касаешься, как нагретого постельного белья. Гладкий и мягкий, словно отпечаток воска, но податливее, точно кожа. Нужно просто не стирать его подольше, и от этого постельное белье только лучше становится. Но ведь это лишь отпечаток моей спящей кожи, дышавшей в белье всю ночь. А я уже принюхиваюсь к нему, к своему одеялу, я — к согретому собственным телом одеялу. Черт, думаю я, плохо дело. Пора бы уже положить что-нибудь подле себя. Желательно ту девушку. Интересно, какая у нее кожа? Прохладная и мягкая? Или скорее горячая и шероховатая? Возможно, она пахнет цветами? Или нагретым деревом корабельной палубы? О подобных вещах мне сейчас и думать нельзя. Итак, завтрак для героя. Немедленно. Крепкая, ароматная сигарета. Чашка кофе. С горячим молоком, сахаром, два куска, и я уже мчусь по комнате. Если сейчас не найду сигареты… Это испоганит мне весь день. Тогда придется ковылять вниз, в табачную лавку, а там уже сидят себе реалисты, поднявшиеся в четыре часа утра, и буравят взглядами, которые должны извести тебя до их убогого представления о реальности.
* * *Не сейчас. Сейчас мне это совсем не нужно. Пустая, пачка пустая. Вот, одну нашел и разминаю ее между пальцами. Хорошая девочка. Все окна настежь. Город опять гудит, как стая жуков. «Р-р-рн, р-р-рн», — рычат автомобили. «Цок, цок», — отвечают пешеходы. Придурки недоразвитые.
С памятью плоховато. У кого я украл эту прекрасную мысль? То, что люди ходят и ходят, машины ездят и ездят, снова и снова, и равное число во всех направлениях, чтобы вся система не вышла из равновесия и не опрокинулась, плоскость, земной диск. Бредятина. Конечно, все это не так. В какие-то моменты больше машин едет влево, в какие-то, наоборот, вправо. Вот какими соблазнительными бывают мысли, пускай даже и ложные. А какие еще? Пойду на кухню.
Засыпать в кофеварку черный порошок. Подогреть молоко на плите. «Кхе-кхе», — говорит газовая плита. «Чик-чик», — отвечает моя зажигалка. Я подношу маленькую бумажную палочку к взметнувшемуся пламени… И вот оно уже прожирает себе дорогу сквозь табак — тлеющий хруст. Приглушенно, как стадо оленей в подлеске, подо мной потрескивают и похрустывают половицы, а во рту у меня гуляет дым. Что сейчас произойдет я не знаю. Кто-то мне однажды рассказывал, что, когда закуриваешь, первая затяжка не пускает кровь в мозг.
А мне и дела нет. Она ведь младшая сестра героина — сигарета. Геринетта. Роинка. Чувствую себя тупым, как деревяшка. Прекрасное ощущение. Выпитый кофе начинает обратное восхождение, вверх по прямой. Младший брат кокаина. Мимолетная утренняя забава. Просто чудесно! Если я сейчас резко встану на ноги, то едва не грохнусь в обморок, все побелеет, на меня накатится море шипучей пены! Первая сигарета после сна. Она словно матка в улье. Она гудит и гудит у меня в голове, и от этого мне становится совсем тепло. Я думаю о лаве, о светящемся меде, и вот я уже на пути обратно, в постель, чтобы погрузиться в недолгую, обволакивающую полудрему. И вдруг звонок. Я вижу свою кровать, мягкую прохладу, с которой еще вспоминает моя постель обо мне. А у кровати — грязные тарелки. И две бутылки пива. И когда это я их выпил?
На пороге Микро стоит с пластиковым пакетом в руке.
— Чего стряслось, вонючка? — осведомляюсь я. — Мы вроде как через час встречаемся, на Алекс [4].
Только Микро мне здесь не хватало, но он уже двинул прямиком в кухню.
— У тебя кола есть? — интересуется он, заглядывая в мой пустой холодильник.
— Не-а, — отвечаю я, — а чего?
— Мне нужно место поспать, — поясняет он.
Что с ним стряслось? Микро ведь не спрашивает разрешения, когда ему нужно выспаться. Просто ложится и засыпает — не важно где. Непременно на середине фильма. Так что если пришел вечером, то скорее всего застрянет до утра, если заснет в кресле или на диване. Но что он забыл здесь в полдень, как раз в тот момент, когда я решил снова прилечь? Он делает глоток молока и достает из пакета кассету.
— А что с твоей комнатой? — спрашиваю я его.
Он только пожимает плечами. Я говорю ему:
— Огурец съехал… можешь занять его комнату. Там и телик хороший.
Странно вообще. Вся эта суета… у Микро круглые сутки. Обычно, когда он приходит, мы либо сразу опять сваливаем, либо смотрим телик.
— Короче, бери что нужно, — говорю я ему, будто он здесь просто проездом и его нужно где-нибудь устроить.
Подобных вещей я ему тоже никогда не говорил, лишь подумал, что Микро еще совсем не знаю. Что он за человек? С ним вообще можно жить? Возможно, даже в одной комнате, когда Огурец снова вернется? Нельзя, чтобы он вернулся! Надо быстренько это обмозговать и решить поскорее, немедля, потому что вопрос-то серьезный.
Спокойно, кровь, уговариваю я себе. Я смотрю на него, смотрю, как он сидит у кухонного стола и пьет молоко — молча, по-своему обыкновенно; с ним всегда так: сидит себе весь день где-нибудь и молчит. До недавнего времени мне было наплевать. Но от того что, теперь он тут намерен этим заниматься, мне становится не по себе. Черт, размышляю я, дай несчастному Микро выспаться. Он ведь сейчас гол как сокол, без своей провонявшей конуры. Родительница его, видимо, снова попала в желтый дом или исчезла. Впрочем, я всегда думал: ох, не миновать ей дурки. Только вот никогда не задумывался, что в таком случае будет с Микро.
Но для начала иду в туалет.
— Вот, здесь чистые шмотки, — говорю я по возвращении. — Возьми что-нибудь из шкафа, там полно вещей. Тебе должны сгодиться.
Идейка, кстати, неплохая — подарить Микро пару новых вещей. Может, ему станет полегче, если он их наденет, и мне удастся развязать ему язык; связать, так сказать, его мыслительный центр с речевым аппаратом. Хотелось бы знать, действительно ли его мать попала в психушку. Или его просто вышвырнули.
