Николай Байтов - Зверь дышит
Затем… Но поставить чайник нельзя: вода в пластиковой канистре замёрзла. Взял пустую канистру, вышел на лестницу и зажёг там свет. Спустился со второго этажа и вышел на улицу. Ночь. Луны нет. Звёзды мерцают между кронами сосен. Подошёл к колонке, повернул ручку, подставил горлышко канистры — через секунду полилась вода. Странно, вот уже и это мгновение прошло, и следующее сейчас пройдёт, когда наполнится канистра. Только что я шёл вдоль дома по снегу, озарённому звёздами, а сейчас мне уже закрывать кран и возвращаться… Возвращаясь, запер изнутри входную дверь на ключ (потому что выходить на двор уже не понадобится сегодня). Поднялся, выключил свет на площадке второго этажа, вошёл к себе и запер дверь на крючок.
Снова на кухню. — Налил воды в чайник и поставил на плиту… Всё это делается для того, чтобы создать первоначальные жилые условия в промёрзлой даче. Но вместе с тем всё это очень кстати, ибо эти непрерывные мелкие действия как бы кутают твою фигуру, отдаляя момент, когда ей так или иначе придётся остаться голой (в промёрзлой даче) перед бессмысленным взглядом пустоты.
Пошёл в чулан, из которого затапливается печка. Открыл трубу, открыл дверцу топки, стал укладывать внутрь сосновые поленья, лежащие тут рядом — принесённые в прошлый раз из сарая. Снизу подложил тонкие щепки и бумагу. Чиркнул спичкой, зажёг. Подождал, сидя перед печкой на корточках, пока разгорелись щепки и от них дрова. Закрыл дверцу. Что теперь? —
Тут услышал, что засвистел чайник на кухне. Пошёл, снял его с огня. Достал из холодильника пачку пельменей, двенадцать штук положил в кастрюльку, залил кипятком из чайника, поставил на огонь, помешал. Дождался, пока закипят, убавил огонь, посолил, бросил лавровый лист и накрыл крышкой… Достал из сумки батон и тюбик майонеза. Больше сумка здесь не понадобится. Отнёс её в комнату. Пощупал печку — холодная, ещё и не думала нагреваться. Пощупал масляный обогреватель — он чуть тёплый. Слабая конвекция: снизу масло нагревается, но плохо проходит в верхние, застывшие слои. Положил несколько раз обогреватель набок и снова выпрямил, слушая, как внутри журчит, перетекая, масло. Пощупал — ну вот, уже теплее… Что теперь?..
Об этом всегда имеется несгораемый шкаф высказываний.
Простейшее возражение против техники «потока сознания» состоит в том, что сей «поток» не регистрирует всех событий в психической жизни персонажа, а есть результат авторского отбора — что «важно», что «не важно», — так что, по сути, получается снова фабула, только с другими избирательными критериями. Однако это возражение имеет силу лишь в том случае, когда отношение между романом и реальностью мы считаем имитацией. Если же предположить редукцию реального универсума к произведению, то получится, что внутренний монолог действительно регистрирует весь поток сознания персонажа…
В принципе, было б недурно, если б статья закончилась сенсационной мультисекционной сентенцией.
«Прошу меня поддержать, а то я погибаю» — так он говорит или мыслит. Но он же смеялся над вещами! Сердан Офелет. Ведь это его высказывание: «Мир лежит возле вокзала». Вот и непонятно теперь, всерьёз ли он погибает. Что имел в виду мальчик, когда кричал «Волки!»?..
Летим в метель. Чёрная собака пробежала через сад, заваленный снегом.
Нет, мне это не нравится, я уже много с ними пил. — Так что? один? — Да. Лучше одному.
Однажды, много лет назад, зайдя к Сержу, я застал его собирающимся уходить. «У Анфима именины. Поедем вместе?» — «Поехали». (16 сентября). Мы спустились по тускло освещённой лестнице, и когда проходили мимо квартиры в первом этаже, дверь вдруг приоткрылась и из полумрака выглянула женщина. «Таня, ты одна? — сказал Серж. — Вианора нет? Поехали с нами. К Анфиму на именины». — «Подождите пять минут, я оденусь», — сказала она тотчас, без раздумий (при этом мне показалось, что она всхлипнула). — «Выходи. Мы пока будем ловить такси».
Потом на улице, когда мы ждали её, к нам обратился пожилой человек: «Вы не знаете, а где здесь ремонтируют музыкальные инструменты?» Я взглянул недоумённо: уж очень было похоже на пароль. (Это при том, что никакого музыкального инструмента у него в руках не было.) — «Не знаем, — небрежно отозвался Серж, — знаем только, где продают». — «Где же?» — «На Верхней Масловке». Опять похоже на отзыв к паролю, и я ещё более насторожился…
Всё это напрасно. Я отвлекался и быстро забывал свою настороженность. Это сейчас, задним числом, мне вырисовываются контуры неких знаков. А тогда…
«Если ты взялся описывать, как предмет выглядит издали, — объяснял Людовик, — то твоё описание не станет точнее, если ты примешься рассказывать о деталях, которые можно в нём заметить вблизи („при ближайшем рассмотрении“)».
— Всю жизнь прожить для того, чтобы так ничего и не понять!
— А кто что-нибудь понял? Хайдеггер? Деррида? Я тебя умоляю! Не надо мне вешать тут пьяных слёз! К тому ж, ты жизнь ещё не прожил, даже половины. Тебе сколько лет? Тридцать шесть? А ты уже складываешь лапки, хнычешь.
— А я тоже, знаешь ли, не люблю таких вот бодрячков-оптимистиков, каким ты тут мне пытаешься быть!
— Ну, договорились! По-твоему, понимание — это мистика?
— А что же? Даже Эйнштейн…
— Оставь умного человека в покое! Если будешь жить, как живёшь, — скромно, без истерики, — тебе, может быть, что-то откроется.
— Ага! Как же! Ещё один учитель жизни! Обещатель открытий!
«И что они хотят показать мне этим разговором? — думал Миша. — Да это и не разговор, а реприза двух ковёрных, произносимая неестественно возбуждённым тоном (чтобы на галёрке было слышно)».
И вдруг Миша поёжился: «Они говорят — для меня? Это я — галёрка?»
Он был в этом почти убеждён. В раздражении захлопнул он записную книжку и встал, подложив 20 франков под блюдечко.
Странно, что Окосов сегодня не пришёл.
Если некто со дня на день обещает другому: «Завтра я тебя навещу», — говорит ли он каждый раз одно и то же или каждый раз нечто новое?
Говори что хочешь — до тех пор, пока это не мешает тебе видеть происходящее.
У Анфима собралась обычная компания. Все свои. Плюс ещё Гога с Блезе налетели в Париж в том месяце. Был и Пев, сей вечный таинственный странник, но, кажется, вскоре ускользнул куда-то, по своему обыкновению.
Таню здесь все знали, оказывается, кроме меня. Выпив сколько-то, Таня пожаловалась на головную боль. «Я могу снять рукой головную боль», — сказал я. «Попробуй». Переместились на диван. Я стал осторожно оглаживать её затылок. Отряхивал руку, когда наливалась тяжестью. Но вскоре Таня обернулась, прикрыв глаза. Губы приблизились, подрагивая. Я поцеловал, она впилась жадно…
Входи! Однако знай: нельзя войти в те воды,в каких уже тонул: река течёт исправно.Темна страна теней: оттуда жди невзгоды,там каждый звук —уже испуг,а если знак —подавно…
Потом, совсем поздно, часть гостей разъехалась, и Делия, жена Анфима, стала располагать оставшихся на ночлег — кого где. «Я лягу с ней», — сказал я, указав на Таню. Делия взглянула на Анфима. Тот с секунду лишь подумал. «Я дам вам ключ от мансарды. Здесь же, в этом подъезде. Художник-приятель мне оставил — сам улетел в Америку…»
Так, на виду у всей компании, т. е. засвидетельствованное всеми, пусть и не трезвыми, — началось наше с Таней безумное знакомство.
…а если бликто лишь на миг —неясно и неявно…
«Я как будто от чего-то очнулся, и снова забыться для отдыха мне трудно. Мозг днем и ночью перевозбужден. Время проходит между добросовестными и тщетными попытками ничегонеделанья, бурным рабочим подъемом и бессильным болезненным утомлением, причем все это вплотную друг к другу, вроде кроличьих оргазмов (по рассказам). То есть труды и дни перетолклись в порошок и мелко смешались, и я, метафорически, только присяду, как вскакиваю, а как вскочу, так оседаю. Отражается на количестве и качестве. Сейчас, например, чувствую, как заносит на медленных поворотах и как язык непослушен, суконен. Не выспался, тугодумен с утра, и разговаривают, Катрин с матерью, под боком два часа; не очень мешает, но все-таки…» —
Миша наконец вынырнул из записной книжки, в которую ненароком погрузился, и вернулся к разглядыванию прохожих. Потом закурил.
Он увидел Лидочку, выходившую из кафе с каким-то высоким бородатым господином.
Здравствуй, мяфа, я тоже хороший, я известен под кличкой Сурок!
— Так что там про нашего безлошадного Пева? — уточнил он у сидящего рядом Вианора. — «Состояние непрерывной душевной боли», ты говоришь? Гм, что-то сомнительно…
Но её уволок за порог пожилой сатана в макинтоше…
