Майкл Чабон - Вундеркинды
Меня заново познакомили с робким, похожим на эльфа человечком, чьи произведения считаются классикой современной американской литературы, беседа с ним на прошлогодней конференции доставила мне истинное наслаждение, но в этот раз он показался мне напыщенным, выжившим из ума похотливым стариком, который флиртует с молоденькими девушками, всеми силами пытаясь заглушить страх приближающейся смерти. Меня представили женщине, чьи рассказы я вновь и вновь перечитывал в течение последних пятнадцати лет, каждый раз заливаясь слезами как младенец; но сейчас, глядя на нее, я видел лишь сухую дряблую шею и пустые глаза человека, бессмысленно растратившего свою жизнь. Я приветливо улыбался и пожимал руки талантливым студентам, молодым, жаждущим славы писателям, профессорам и преподавателям нашего факультета, не любить которых у меня не было ни малейших оснований; я слышал их фальшивый смех, видел, как они задыхаются в своих тугих крахмальных воротничках и в смущении переминаются с ноги на ногу, и чувствовал идущий у них изо рта отвратительный запах — смесь имбирного пива и виски. Я избегал Крабтри, понимая, что стал для него тяжелой обузой, и старался не смотреть в сторону мисс Словиак — этот переодетый мужчина, расхаживающий на высоких каблуках, явление само по себе столь печальное, что даже не хотелось о нем думать. Я был не в том настроении, чтобы вести светские разговоры. Решив, что пришло время выкурить хороший косячок, я потихоньку выскользнул из комнаты, пробрался на кухню и вышел на заднее крыльцо дома.
Дождь прекратился, но в воздухе по-прежнему висела тяжелая сырость, вода с шумом неслась по переполненным водостокам. Легкий туман радужным облаком окутывал ярко освещенный дом Гаскеллов. С крыльца мне хорошо была видна отливающая влажным металлическим блеском крыша оранжереи. Года три назад у Сары неожиданно проснулась любовь к цветоводству, и она с энтузиазмом взялась за выгонку фуксий и пинцирование хризантем, но у меня возникли опасения, что нежные растения зачахнут, оставшись без внимания хозяйки, если в ближайшие месяцы Сара займется выращиванием младенца. Однако это казалось маловероятным, учитывая тот факт, что ректор колледжа принадлежит к тем людям, карьера которых держится на таких старомодных понятиях, как честность, порядочность и хорошая репутация. До сих пор мне удавалось избегать неприятностей благодаря чистому везению, а также осознанной привычке пользоваться противозачаточными средствами, — ни одна из моих женщин не забеременела, но я знал, что Сара и Вальтер уже давно не спят вместе, и не сомневался: отцом ребенка был я. Я был удивлен и слегка испуган: при слове «аборт» мне казалось, что я вижу сияющий белизной кафель и чувствую специфический больничный запах. «Это простейшая операция, они подкачивают немного воздуха и…»
Мне было жаль Сару и ужасно стыдно перед Вальтером, но больше всего меня угнетало чувство разочарования в самом себе. Большую часть жизни я провел в ожидании: я мечтал, что однажды окажусь в каком-нибудь самом обыкновенном городе, которому предназначено стать моим родным городом, и проснусь самым обыкновенным утром в объятиях женщины, которая предназначена мне самой судьбой; я мечтал общаться с обыкновенными людьми, делать хорошую работу, которая приносит удовольствие, но по сути ничего не меняет в размеренном течении моей жизни. А вместо этого к чему я пришел? Мне сорок один год, я побывал во множестве городов, ни один из которых так и не стал для меня родным, я потратил уйму денег на покупку ненужных вещей, которые потом бесследно исчезли, и на мимолетные развлечения, воспоминания о которых давно стерлись из моей памяти; я безоглядно влюблялся и столь же легко расставался, — их было как минимум семнадцать, моих бурных и бестолковых романов; моя мать умерла, когда я был младенцем, а отец покончил с собой, когда мне еще не исполнилось четырех; сейчас я вновь оказался в ситуации, когда все в моей жизни может перемениться, и неизвестно, к чему приведут эти перемены. Как ни странно, но, несмотря на весь мой богатый опыт, я так и не смог привыкнуть к столь захватывающему непостоянству вещей. Единственным более-менее стабильным явлением среди этого безумного хаоса была моя книга. Мне пришла в голову печальная мысль — само собой, она посещала меня далеко не в первый раз, — что мой роман вполне может пережить своего создателя, так и оставшись незавершенным. Тяжело вздохнув, я полез в нагрудный карман рубашки, где лежал дюймовый окурок сигареты, которую мы с Крабтри курили в машине, дожидаясь пока Эмили покажется на крыльце «Бакстер-билдинг».
Я поднес спичку к разлохмаченному концу окурка и, сделав первую затяжку, начал погружаться в приятное забытье, похожее на голубоватый туман, плавающий в незрячих глазах Доктора Ди, как вдруг справа от меня послышался шорох и легкое поскрипывание, словно кто-то ступал резиновыми подошвами по влажной траве. Я поднял глаза и увидел появившийся из тени дома неясный силуэт; человек прошел через сад и приблизился к освещенной оранжерее. Теперь я смог разглядеть незнакомца: это был высокий мужчина, одетый в длиннополый плащ. Он шел, опустив голову и глубоко засунув руки в карманы плаща. Обогнув оранжерею, он двинулся в направлении двух тускло поблескивающих стальных рельсов, которые пересекали сад Гаскеллов с востока на запад и по которым некогда разъезжал будущий глава консервной империи, осматривая свои скромные владения. В первую секунду я испугался, вспомнив, что пару месяцев назад в дом Гаскеллов забрались грабители, но, приглядевшись повнимательнее, узнал и этот длиннополый плащ, и сутулую спину человека, и его иссиня-черные волосы, гладкие и блестящие, как стеклянная крыша оранжереи. Это был мой студент. Между старыми проржавевшими рельсами, подняв лицо к темному небу, словно ожидая, когда из глубин космоса появится летающая тарелка пришельцев и, выбросив смертоносный луч, сразит его наповал, стоял Джеймс Лир.
Я удивился, увидев его здесь. Если студентов и приглашали на вечеринку в дом ректора, то обычно это были старшекурсники, которым доверяли распечатать программки конференции и раздать их гостям. Правда, иногда для особо одаренных студентов делались исключения, чтобы дать им возможность встретиться с настоящими писателями и посмотреть, как ведут себя в непринужденной обстановке корифеи современной литературы. Джеймс Лир, безусловно, был одаренным студентом, но он не принадлежал к тем милым мальчикам, которые вызывают у окружающих желание сделать ради них исключение из правил. Я попытался напрячь мозги и вспомнить, не мог ли я сам пригласить Джеймса на вечеринку. Он постоял еще несколько мгновений, уставившись в абсолютно пустое небо, на котором не было ни одной звезды, и вдруг резким движением выдернул руку из кармана. В его кулаке что-то сверкнуло — то ли осколок стекла, то ли зеркало, то ли какой-то металлический предмет.
— Джеймс? — позвал я. — Это ты? Что ты там делаешь? — Я спустился с крыльца и, все еще сжимая двумя пальцами окурок сигареты, пошел к нему по влажной траве.
— Это просто игрушка, — сказал Джеймс, показывая лежащий у него на ладони крошечный, размером не больше колоды карт, серебристый пистолет с перламутровой рукояткой. — Добрый вечер, профессор.
— Привет, Джеймс. Не думал, что встречу тебя здесь.
— Это пистолет моей мамы, — произнес он. — Она выиграла его в автомате, знаете, такой, с клешней. Мама тогда училась в Балтиморе, в католической школе. Я раньше стрелял из него пистонами, но теперь трудно найти пистоны подходящего размера.
— Зачем он тебе? — Я осторожно потянулся к пистолету.
— Не знаю. — Пальцы Джеймса стиснули рукоятку. — Случайно нашел в ящике стола и стал носить с собой, на удачу, наверное. — Он быстро опустил пистолет в карман плаща.
Этот знаменитый плащ Джеймса был чем-то вроде его фирменного знака. Одного взгляда на него было достаточно, чтобы понять: такую вещь можно купить только на барахолке; сделанный из водоотталкивающего материала, на клетчатой фланелевой подкладке, с широкими лацканами и большими накладными карманами, плащ выглядел заслуженным ветераном, который многие годы пытался защитить от дождя длинную череду своих сутулых владельцев: мелких бандитов, одиноких бродяг и просто никчемных засранцев. Он настолько прочно пропитался запахом грязных подворотен и заплеванных автобусных остановок, что стоило вам несколько минут просто постоять рядом, и вы понимали: удача в панике бежала от вас и вряд ли когда-нибудь вернется.
— Вообще-то у меня нет официального приглашения, — сказал Джеймс. — Это на тот случай, если вы заинтересуетесь, что я тут делаю. — Он сердито дернул плечом, поправляя лямку висевшего у него за спиной рюкзака, и впервые с начала разговора посмотрел мне в глаза. Джеймс Лир был симпатичным мальчиком: большие темные глаза, казавшиеся влажными, словно в них постоянно стояли слезы, прямой нос, гладкая чистая кожа, красиво очерченные губы, — однако его лицо выглядело каким-то неотчетливо-расплывчатым, словно он находился в раздумьях и пока не решил, какое хочет иметь лицо. В мягком свете, падавшем из окон особняка Гаскеллов, Джеймс казался совсем юным и болезненно хрупким. — Я пришел с Ханной Грин.
