Энтони Бёрджес - Однорукий аплодисмент
Было как бы жалко, что Говард лишился работы в центре торговли подержанными автомобилями, так как очень многие заговорили, что он ее бросил, думая, будто теперь чересчур для нее хорош, а гордыня приходит перед падением; и было видно, что кое-кто до смерти хочет, чтоб Говард провалился с вопросом за тысячу фунтов. Я об этом все знала, потому что, в конце концов, работала в супермаркете на Гастингс-роуд, слышала разговоры людей за полками с булками в упаковке, и со стиральными порошками, и с прочим, а многие из них не знали, кто я была такая. А некоторые меднолобые, дерзкие, говорили мне прямо в лицо, что Говард, бросив работу, сделал большую ошибку, придет пора считать цыплят, птица в руке лучше двух в кустах и всякие подобные вещи. Я, конечно, старалась свой норов сдерживать, но это было немножечко трудно, особенно когда кое-кто из других девушек в супермаркете начали, в свою очередь, немножко посмеиваться, что я до сих пор работаю, пока Говард дома пошевеливает угли в камине, а одна девушка, Эдна Симоне, назвала меня «ваша светлость». Саркастические вещи подобного типа были уже совсем ни к чему, и я грубо на нее набросилась, исцарапала бы физиономию, если б стоило на нее тратить силы, поэтому я удовольствовалась, развалив груду банок с уцененными персиками в сиропе, которую она только что поставила на пол, и тогда она раскричалась, как самая обыкновенная тварь. Казалось, что весь супермаркет в тот день на меня ополчился, и, когда я вернулась обедать домой и увидела, что квартира у Говарда чистая и красивая, с пылающим вовсю камином, и он приготовил что-то вроде смешанного жаркого из сосисок, яиц, бекона и картошки, оставшейся от вчерашней жарки, все очень симпатичное и горячее, хоть и чуточку пережаренное, мне действительно захотелось последовать словам Говарда и послать супермаркет к чертям, потом закрыть парадную дверь, просто целый оставшийся день просидеть с ним вдвоем у камина, и пускай весь оставшийся мир себе катится, как поется в песне. Но после обеда я, как обычно, пошла на работу.
Когда я вечером пришла домой, Говард как бы танцевал по всему дому и кричал, что он выиграл, выиграл. Я сначала подумала, у него крыша поехала, викторина будет только завтра (в четверг), но он потом объяснил. Говард, как я уже говорила, был всегда полон сюрпризов, и вот что он сделал, ничего мне не сказав: открыл счет у комиссионера на скачках, у Джорджа Уэлбека («Уэлбек Никогда Не Обманет») на Стэйшн-роуд. Сделал это он утром тайком, а потом поставил пять фунтов на выигрыш и на проигрыш лошади по имени Прыгучий Молочай, потому что припомнил, когда-то искал молочай в словаре, и там был упомянут миртовый молочай, и Говард подумал про мою сестру Миртл и поставил пять фунтов на выигрыш и на проигрыш той самой лошади, которая бежала в Донкастере в три часа. Лошадь пришла, как вы можете себе представить, при ставке сто к восьми, так что у Говарда определенно был повод для радости, да и у меня тоже, если на то пошло. Это было как-то типично для Говарда, но все-таки не подумайте, будто Говард везучий. И, радуясь этому его выигрышу, я никак не могла отделаться от ощущения небольшой пустоты где-то глубоко в желудке. Не знаю почему, но я ее ощущала. Может быть, это все-таки было хорошим предзнаменованием на завтрашний вечер. Говард так и сказал, самоуверенный, как не знаю что.
На следующее утро пришла «Дейли уиндоу», и там было немножко про Говарда. В «Дейли уиндоу» был так называемый «Телеуголок» с обрывками сплетен про звезд, выступающих по ТВ, и с рассказами про программы, которые вечером можно смотреть. Там было сказано: «Сегодня вечером в «Снова и снова» уволенный продавец подержанных автомобилей Говард Ширли попытается ответить на вопрос за тысячу фунтов про книги». (Я догадалась, что Говард, наверно, кому-то рассказывал в телестудиях о своем увольнении, что было глупо.) Больше там ничего сказано не было, только это, точно увольнение Говарда очень уж важная вещь, и меня это как бы задело, и я поняла, что идти на работу в тот день не хочу. Я сказала про это Говарду, и он сказал:
– Не ходи на работу. Поезжай со мной в Лондон. Когда я выиграю и шоу кончится, сможем пойти где-нибудь пообедать, а на ночь остаться в отеле. – Ну, мне это показалось разумным, думаю, что ж, может, в студии среди студийной публики меня не станет так тошнить, вместо того чтоб сидеть тут одной и смотреть. И я сказала да. Говард отправился на угол в телефонную будку, позвонил, сообщил в супермаркет, что я сегодня не приду. Так он, по крайней мере, доложил, вернувшись из телефонной будки. А фактически на самом деле сказал, что я в супермаркет больше вообще не вернусь, но об этом он мне лишь потом рассказал. Это была его обычная скрытность.
Так или иначе, было видно, отныне у нас начинается новая жизнь, что бы там ни случилось. Мы теперь были обязаны перемениться, что б ни случилось, стать другими, чем раньше, и это было очень странное и какое-то очень грустное чувство. Я приготовила завтрак, хороший, питательный, потому что нам предстояла поездка, яичницу с беконом для нас обоих; после завтрака очень старательно приоделась в свой светло-коричневый костюм, под него надела чистое белье, да и не совсем чистое, только новое, которое никогда раньше не надевала. Говард тоже надел все чистое, очень начищенные коричневые ботинки и самый лучший костюм. Было такое чувство, будто мы идем жениться в бюро бракосочетаний. Я надела шубу из крашеного опоссума, очень тщательно подмалевалась, мы, наверно, казались очень симпатичной супружеской парой, когда шли к автобусу. А когда мы шли к автобусу, Говард вдруг сказал:
– К черту! Зачем мы это делаем? Я вызову по телефону такси.
Автобусная остановка была прямо немножечко за телефонной будкой, и, наверно, при виде телефонной будки эта мысль и втемяшилась Говарду в голову. Так или иначе, он отправил меня обратно домой дожидаться, а потом вернулся, а потом прибыл один из служащих «Гринфилда», чтобы доставить нас на вокзал.
Говард определенно сегодня был в бесшабашном расположении духа, или в слишком самоуверенном, потому что, когда мы вошли в кассовый зал вокзала на Лондон-роуд, опять сказал: «К черту!» – и потом взял для нас первый класс. Я никогда раньше не ездила первым классом, по крайней мере, билета не покупала; пробиралась по примеру всех прочих в отделение первого класса с билетом второго, но только при очень коротких поездках, когда по поезду не ходил контролер, да и делала это не часто. Поезд немножечко был переполнен сегодня, в Лондон ехала целая куча деловых людей, и в отделении, куда мы вошли, сидели четверо очень старых, благополучного вида мужчин, которые читали «Таймс», но не настолько внимательно, чтоб по старинке не оглядеть меня с самой макушки до пят. В отделении стоял запашок вроде того, что бывает на пантомиме в День подарков,[10] портвейный и сигарный; носы у тех мужчин были сплошь покрыты пятнышками и синими сосудиками, а вены на руках, державших газеты, за милю бросались в глаза. Эти старые богатые мужчины ехали в Лондон взглянуть, как идут дела на бирже, или еще что-нибудь, или подать заявку на оформление права собственности, или что-нибудь типа того. Говард мне купил очень шикарный журнал «Вог», сообразив, что тут не место для женских журналов за пять пенсов, а себе купил «Таймс». Поэтому в одном отделении «Таймс» было пять штук, и никто не просил: «Дочитаете „По родной стране“, передайте, и можете читать мои „Курьезы“. Говард тоже читал „Таймс“ как следует, хмурясь, и мне тогда пришлось напомнить себе, что, в конце концов, Говард учился в грамматической школе; пусть даже у него действительно были фотографические мозги, он кое-что знал, интересовался вещами, о которых никогда со мной не говорил. Хмурился он над статьей про Стравинского, или про кого-то с похожей фамилией, пока поезд вылетал из грязного города в чистую сельскую местность и мчался к Лондону.
Мы очень мило позавтракали в вагоне-ресторане первого класса, невзирая на очень сильный стоявший там запах брюссельской капусты. Заказали мясной суп, потом телячьи котлеты с томатным пюре и мороженым горошком, потом пудинг по-министерски. Вдобавок взяли полбутылки под названием «Медок», а когда принесли кофе, выпили также и бренди. Я после этого стала немножечко сонной; когда вернулись в отделение, все решили, по их словам, чуть-чуть всхрапнуть, только бедному машинисту нельзя было спать, доставляя нас в Лондон. Один старик-собственник в отделении храпел по-настоящему громко. Я вздремнула, несмотря на это, а когда проснулась, то было темно, и Говард сказал, что как раз подъезжаем к Юстону. Я немножечко удивилась, когда Говард сказал мне вдобавок, что мы еще не доехали до конца. Нам надо было добраться до Чаринг-Кросс, там сесть в поезд до какого-то пригорода или чего-то такого, за Лондоном, так как тот самый телецентр там и был.
Когда мы со временем добрались, телецентр оказался действительно очень большим и очень современным, рядом стояла целая куча фургонов и автомобилей. Мужчина в больших стеклянных дверях, похоже, узнал Говарда и мило мне улыбнулся. Потом Говард, зная дорогу так, будто он тут работал, повел меня по коридорам, и в конце концов мы пришли типа в гостиную с очень толстыми коврами и с пепельницами вроде больших стеклянных колес, а потом нам дали чаю. Было очень уютно, и все были очень милыми. Вскоре пришла пора Говарду идти гримироваться, а потом я почувствовала старое сердцебиение. Но все были очень милыми. И очень хорошо одетыми.
