Ник Хорнби - Как стать добрым

— Просто поразительно, — сказала я.

— Он только дотронулся — и все прошло. С первого раза, — сообщила довольная Молли. — Прямо у меня на глазах.

— Он не дотрагивался, — встрял Дэвид. — Он мазал кремом.

— Ничего он не мазал, папа. Я же смотрела. Он вообще ничего не делал. Просто прикоснулся.

— Прикоснулся, но с кремом.

— Он просто притронулся, мамуля.

— Кто притронулся?

— Диджей «доктор ГудНьюс».

— Ах, ГудНьюс. Знакомое имя. Есть вообще что-нибудь на свете, чего не может диджей ГудНьюс?

— Он как-то сказал, что с экземой у него получается лучше всего, — заметил Дэвид. — Так что я подумал, стоит попробовать.

— Сначала спина. Теперь экзема. Довольно необычное сочетание. А как же специализация? Обычно медики годами учатся, чтобы освоить хоть что-то одно.

— А еще он снял папе головную боль, — похвасталась Молли.

— Что за головная боль? — спросила я у Дэвида.

— Обычная головная боль. У меня просто вырвалось, что временами побаливает голова, так он… просто помассировал виски. Это было здорово.

— Так. Значит, голова, экзема, спина. Да он просто волшебник, этот ваш доктор-диджей. Стало быть, еще двести фунтов?

— Ты считаешь, это не стоит того?

Недоверчиво хмыкнув, я отвела глаза в сторону, хотя определенно не знала, что хотела этим выразить. Откуда это во мне? Ведь я заплатила бы и в два раза больше, только чтобы Молли стало хоть немного лучше, но уж больно привлекательная возможность — невзирая на обстоятельства, пройтись по поводу Дэвида.

— Тебе тоже надо сходить к нему, Том, — заявила Молли. — Это так здорово. Все как будто нагревается изнутри.

— Это крем, — упорствовал Дэвид. — Он мазал им мне спину.

— Никакого крема у него не было, папочка. Ну почему ты все время говоришь про крем, которого не существует?

— Ты просто не видела, что он делал.

— Видела. И потом, я знаю, что такое крем, я бы почувствовала…

У Тома вырвалось какое-то междометие. Молли не обратила на него внимания.

— И в руках у него я никакого крема не видела, — как ни в чем не бывало сказала она.

Происходило нечто странное и для меня — непостижимое, потому что Дэвид что-то явно скрывал. Ясно, что этот спор будет продолжаться до бесконечности, пока Молли не откажется доверять собственным ощущениям.

— Это совершенная чепуха, Молли, пойми же ты. Читай по губам: он… мазал… тебя…

— Какая разница? — миролюбиво втиснулась я в разговор.

— Еще какая!

— Но в чем дело?

— Она выдумывает. А нам же не нравится, когда выдумывают, не так ли, Молли?

— Да, — вынес свой вердикт Том, пользуясь удачно сложившимися для него обстоятельствами: — Выдумщица! Врунья!

Молли ударилась в слезы, крикнула:

— Так нечестно! Ненавижу! — После чего убежала к себе.

Таким образом, ГудНьюс за несколько недель ловко превратился в еще одну причину семейных ссор. Узнаю руку искусного волшебника, который это сделал. Назвать вам его имя?

— Хорошо сработано, Дэвид. У тебя снова все получилось. Поздравляю.

— Пусть не врет, правда, папа?

— Он мазал ее кремом, — заключил Дэвид, обращаясь в пустоту. — Я сам видел.

Дэвид извинился перед Молли (замечу, вовсе не по собственной инициативе: я внушила ему, что он должен поступить как взрослый человек, руководствуясь в первую очередь тем, что он отец), а вслед за ним принес свои извинения Молли и Том. В заключение Молли попросила прощения у них, и все пришло в норму. Таким образом, мир был достигнут ценой двухчасовой жаркой дискуссии о докторе-знахаре и его чудодейственных мазях, а также обсуждения моей любовной связи на стороне, в том смысле — знаменует ли она конец нашего брака или нет.

— Ну что, теперь поговорим? — обратилась я к Дэвиду, когда дети были уложены в постели.

— О чем?

— О том, что я сказала тебе в обед.

— И что ты намерена обсуждать?

— Мне кажется, ты мог бы высказаться по этому поводу.

— Нет.

— Значит, ты хочешь пустить дело на самотек?

— Я ничего не собираюсь пускать на самотек. Я просто хочу, чтобы ты в ближайшие дни оставила этот дом.

Это было что-то новое. Такого от Дэвида я не ожидала. Но что с ним произошло? Я не могла понять. Дэвид должен был поступить по-дэвидовски, что означало очередной поток обличительных речей, гневных нападок, несколько миллионов ядовитых замечаний и чертову уйму презрения, обращенных к Стивену. Но все это отсутствовало — такое впечатление, что ему все было по барабану.

— Там у меня все в прошлом. Все кончено.

— Не знаю, не знаю. Никто не просил Элвиса Пресли играть задаром.

Я почувствовала раздражение и панику — я не понимала ни его слов, ни тона.

— Что все это значит?

— Так сказал полковник Том Паркер[10] администрации Белого дома.

— Поясни, пожалуйста.

— Люди Никсона как-то позвонили полковнику Паркеру с просьбой выступить с воспоминаниями перед президентом в Белом доме. И знаешь, что ответил Паркер? Он сказал: «Прекрасно, о какой сумме идет речь?» Референт Никсона ответил: «Полковник Паркер, еще никто не просил денег за выступление перед президентом». И тогда Паркер сказал: «Не знаю, как насчет президента, но Элвиса никто не просил играть задаром».

— Я не понимаю! Перестань, пожалуйста! Это важно!

— Знаю. Мне просто вспомнился этот анекдот с полковником, так что я подумал, отчего бы тебе его не рассказать. Мне хотелось объяснить тебе этой историей то, что сейчас происходит между нами. Ведь ты поступаешь так, будто не желаешь ни с кем считаться. У меня такая манера изложения мыслей. Ты президент, я король рок-н-ролла. Я в тюрьме, ты на мотоцикле. Что ж, счастливого пути.

— Ты вовсе не это имел в виду.

Я сказала так, хотя почти наверняка знала, что именно это он и имел в виду. Видимо, это единственное, в чем мужчины нашего района не претерпели изменений. Они научились менять пеленки, рассуждать о чувствах, женской эксплуатации и прочих основах своего быта, но ни за что не признаются, что испытали хоть тень смущения или обиды — чего бы это ни стоило, он молчаливо проглотит все, что бы я ему ни сказала.

— Почему ты считаешь, что я имела в виду что-то другое? Помнишь? Мы же говорили об этом.

— Помню.

— Ну вот.

Мы лежали в постели, переводя дух после занятия любовью — тогда у нас был только Том, и я даже еще не забеременела Молли, так что это происходило эдак году в 1992-м, — и я спросила Дэвида, как он смотрит на перспективу до конца своих дней заниматься сексом только со мной и больше ни с кем другим: не удручает ли его, дескать, такая перспектива? Дэвид стал непривычно задумчив и не сразу ответил на этот вопрос, что, вообще-то, ему не свойственно. Да, признался он, временами это его угнетает, однако альтернативы слишком ужасны, чтобы их рассматривать и отводить им место в будущем. И потом — в любом случае он не сможет допустить, чтобы я нарушила нашу узаконенную моногамию. То есть мне он ни за что не позволит распуститься — а значит, вряд ли найдет в подобной ситуации оправдание себе. Конечно, мы все завершили игрой, жонглированием полушутливыми признаниями — забавой, которой время от времени развлекаются влюбленные. Еще я спросила, может ли произойти так, что вдруг — ну, допустим — возникнут обстоятельства, в которых он бы мог простить мне неверность? Например, я осталась ночевать в гостях ввиду того, что напилась и не смогла добраться домой. Безусловно, с незамедлительным и пронизывающим раскаянием на следующее утро. Дэвид заметил, что мне столько просто не выпить, что это на меня совершенно непохоже, и вообще, я ни разу в жизни не оставалась ночевать в гостях, так что ему трудно вообразить такие необычайные обстоятельства — они представляются ему в высшей степени фантастичными. Однако, случись такое, пусть по каким-либо другим мотивам, это бы вызвало проблему, о которой он предпочитает даже не задумываться. Я крайне редко доверяла проницательности Дэвида, но теперь снимаю перед ним шляпу: я в самом деле не была пьяна. И это оказался не вынужденный ночлег в гостях. Я спала со Стивеном по совершенно другим причинам, каждая из которых вызывала проблему.

— Ты думала, где будешь теперь жить? — поинтересовался Дэвид.

— Нет, конечно же. А ты считаешь, что уехать должна я?

Дэвид посмотрел на меня, и его взгляд был преисполнен такого убийственного презрения, что мне захотелось убежать, бросив все — мужа, дом, детей, — и никогда не возвращаться.

По преимуществу я хороший человек. Однако теперь мне кажется, что быть хорошим человеком «по преимуществу» — нельзя. Эти слова ничего не значат, если ты плох хотя бы в одном отношении. Быть хорошим во всем — кроме одного, в чем ты плох, — что это и как называется? Ведь люди все в основном — хорошие, не так ли? Они помогают своим близким, знакомым, сослуживцам, просто прохожим, наконец, и, если работа не позволяет им помогать другим, они просто поступают, как могут — как позволяют сложившиеся обстоятельства. В крайнем случае для очистки совести посещают спонсорские мероприятия. Нехорошо с моей стороны представляться доктором и все время напоминать об этом, потому что доктором я бываю только по будням. Профессия доктора сама по себе не является искуплением прочих грехов, сколько ни пялься на фурункулы в заднем проходе…