Кингсли Эмис - Я хочу сейчас
– Давай. Мне там надоело. Тут вроде ничего, хоть и не Бог весть как.
– Ты что съешь?
– Ничего не хочу. Я пирог ела.
– Надо заставить тебя есть как следует. – Он сам принялся за еду. – Если я не ошибаюсь, это будет наше гнездышко.
– Верно. Мама всегда…
– Всегда? – сказал он, тщательно жуя, не нарочно, по необходимости. – Полагаю, у тебя всегда кто-нибудь гостит в твоем гнездышке, не подумай, что я злюсь. Просто интересно.
– Ты говорил, что у тебя были девушки…
– Я сказал, что не злюсь. Просто не пойму, почему твоя мать так устраивает. Всегда.
– Смотрит сквозь пальцы на мои романы. Но хочет быть в курсе. Понимаешь, помешать мне она не может. И, наверно, думает, что, чем больше знает, тем лучше. Меньше будет тревожиться, и все такое.
– Да, вероятно.
– Ронни, как здорово, что ты здесь. Я и не надеялась, что ты приедешь.
– А я был уверен. Но ты-то почему так добра ко мне? После того как я привез тебя домой в тот вечер и когда я…
– Я понимаю. Мама преображает людей. Они всегда меняются после того, как я знакомлю их с ней. Но я боюсь, что ты себя не пересилишь. Ты надолго?
– Я должен вернуться в Лондон через неделю, в понедельник утром.
– Столько времени на дорогу ради одной недели!
Ронни устал. Он пожирал взглядом торс Симон, руки и ноги (не такие уж волосатые!) и лицо. И придумал, как отвечать на неизбежный вопрос людям вроде Чамми Болдока (если тому придет в голову полюбопытствовать. Да и где он?). Его, Ронни, заставили совершить утомительную поездку ради нескольких дней – так он нужен! – и уговорили бросить работу хоть на то время, на которое он может, ведь он так нужен, так нужен! Он с трудом одолел кожицу помидора и сказал вполне искренне:
– Я бы не сделал этого ни для кого другого.
– А! Я начинаю тебе нравиться, да?
В дверь коротко постучали, и она открылась. Вошел юный туземец с чемоданами Ронни. Когда он поставил их, Симон что-то сказала по-гречески. Судя по тону, обидное, по лицу юноши было видно, что и он так считает. Дверь тихо закрылась.
– Ай да лингвист ты, Симон!
– Ты что, рассердился?
– Парень только сделал свое дело. Что ты ему сказала?
– Чтобы впредь стучался и не совался без спросу.
– Он постучал и сразу вошел, решив, что мы его ждем. Так и было бы, подумай мы об этом. Нельзя грубить слугам.
– Тебя это не касается. – Голос ее на миг стал лондонским.
– Очень даже касается, – сказал Ронни, снова вполне искренне.
Конечно, пустяк. Важен принцип. Пусть грубят слугам и прочему люду в ресторанах и отелях типы уровня леди Болдок – чего от них еще ждать? Но не Симон. Обуздать агрессивность Симон можно, начав с пустяка. Но пока еще рано. Он принялся за виноград.
– Не пойму, почему это может тебя касаться.
– Все, что происходит с тобой, касается меня. Ясно?
– Да.
Он проглотил виноградинку.
– Какая у нас программа?
– Скукотища. Завтра прогулка на корабле, мы… – К удивлению Ронни, она оборвала себя и продолжала новым тоном, менее сонно: – Мы должны приплыть на соседний остров. Там будет обед.
– Звучит не так уж скучно. Но я имел в виду сегодня.
– Сегодня ужин.
– Я подразумевал – раньше. Начиная с этого часа.
– Ну… ничего. Мама хочет, чтобы ты надел смокинг и всякое такое и был в гостиной в полседьмого. Вот и все.
– Чудесно. Куча времени.
Он прикончил виноград, взглянул на чемоданы, открыл один и вынул шведский несессер, черный, замшевый. Достал по очереди зубную щетку и пасту, почистил зубы. Потом подошел к Симон.
– Ронни… О…
– Я ведь сказал, Симон, сейчас будем отдыхать.
– Ты хочешь лечь в постель в одежде в такую жару?
– Конечно, нет, мы должны…
– Ну так вот. О, милый…
– Слушай, ради Бога… будь…
Пытаясь удержаться, Ронни отступил, стукнулся о чемодан и чуть не упал навзничь с Симон наверху. Тогда он схватил ее за руку и встряхнул, не очень сильно.
– В чем дело?
– Слушай. Мне не нравится. Не хочу так, как в прошлый раз. Ты тряслась, точно миксер, пытаясь скрыть, что тебе это неприятно.
– Почему ты решил, что неприятно? Обожаю это, с ума схожу. Я…
– Ладно, ты обожаешь, а я нет, когда оно в таком роде. В постели командует не девушка, а мужчина, и так оно и будет на этот раз.
– С чего это ты про тот раз и про этот? Ты же сказал, что мы просто отдохнем.
– Но не так, как ты настроилась. Ничего не делай. Я сам. Вот когда ты честно не сможешь с собой совладать, тогда – пожалуйста. Ясно? Ничего не делай нарочно.
– А как насчет того, чтоб раздеть меня? Разденешь?
– Нет, раздевайся сама. Так легче.
Ее лицо вытянулось, она медленно повиновалась. Наполовину стянув свою рубашку, Ронни увидел, как Симон выступила из шорт; ноги были гораздо чище, чем при первой встрече. Потом он почти ничего не видел, пока они не оказались на голубой простыне, да и тогда не намного больше.
Он не мог вспомнить, что подразумевал под отдыхом. Какое-то смехотворно долгое время прилагал все свое искусство, чтобы пробудить в ней те невольные симптомы страсти, которыми велел ей ограничиваться. Ничего не получилось. Она лежала в его объятиях, притихнув, видимо, уютно устроившись; вела себя так, словно смотрела через его плечо «Взгляд», посвященный введению в Англии десятичной системы.[6] Наконец он остановился.
– Время отдыха, да? – спросила она.
– Время для всего, что тебе чертовски нравится.
– Ты подразумеваешь ЭТО?
– Что ЭТО?
– Я могу делать все что хочу?
– Нет. А что ты имеешь в виду?
Симон показала, что она имеет в виду. Хотя он познакомился с этим еще в Лондоне. Как и тогда, трепетала, напрягалась, скорее задыхалась, чем дышала. Словом, развела суету. Большая часть всего этого была знакома, но он подумал, что на сей раз может окончиться иначе. Частично так и было. Вместо того чтобы втащить его на себя, она энергично влезла наверх, и прежде чем он сообразил, что хочет чего угодно, только не этого, и потерял всякий интерес, ее тело ринулось в путь. За рулем никого, автомобиль съехал с шоссе по ускоряющейся спирали. Черный ящик в мозгу Ронни регистрировал, вероятно, нечто беспрецедентное. Наконец стрелки прибора остановились.
Богатую даже трахнуть невозможно, прошептало что-то в Ронни, когда мисс Квик слезла с него почти так же охотно, как влезала. Приходится давать им трахнуть тебя. Иначе вместе не трахнешься. Нет уж! Даже в такой момент, когда все сексуальное кажется далеким, как высадка на Луне или просьба о французском гражданстве, он отверг этот вариант.
– Ронни, тебе было хорошо?
– Да, хорошо.
– То, чего ты хотел, да?
– …Да.
– Ладно, Ронни, если не возражаешь, я пойду к себе. В этой комнате после обеда ужасно жарко, в ней солнце. Не забудь, что в полседьмого во всем параде. Если опоздаешь, мама рассердится.
Яхты, подобные яхте Болдоков – всего на двенадцать пассажиров, но с капитаном, который рапортует в мундире, – могут дойти от Малакоса до острова Пустое за три часа. Прибавим полчаса на купанье в пути, и, если отплыть в разумное время, компания прибудет на место к часу дня – законной поре предобеденной выпивки в этом кругу общества. Именно так было год назад. Но теперь человек, дающий обед, экспортер поддельных древностей, по имени Василикос, сказал, что не желает, чтобы его друзья с Малакоса вскакивали в богопротивную рань и мчались к нему сломя голову. Они на отдыхе, дайте им отдохнуть, не торопиться, прибыть к двум. (Законное время для не слишком обильной выпивки – половину примут сразу, а закончат за обедом.)
Наблюдатель мог бы сказать, что Василикос, у которого в 1950-м было пять тысяч драхм, все меньше пускал пыль в глаза, был не столько nouvo, сколько rich.[7] И все лучше обращался с деньгами.
Однако леди Болдок сказал, что ее гостям претит валяться в постели половину утра, они кончают завтрак в полдевятого. На это Василикос ответил, что она забыла о том, что нужно успеть взять на борт всех и еще сделать остановку для купанья. (Хотя он прекрасно знал, что она ничего не забывает.) Леди Болдок не спорила и согласилась на два часа, так как он был богаче ее.
Знай Ронни обо всем этом, он бы не удивился, когда рыжий дворецкий (теперь в белых штанах) отворил в салоне яхты около часа дня шкаф для крепких напитков. Логически этого следовало ожидать. По правилам, когда богач играет роль хозяина для другого богача (даже для бедняка) и приходит традиционный час освежиться, то первый богач должен обеспечить освежающее, как бы горячо ни желал свалить это дело на кого-нибудь другого. Но Ронни был несколько поражен, понимая, что непохоже на леди Болдок пускать в свой погреб свору гостей, чтобы они там застряли на несколько часов, вдобавок среди них не один заядлый пьяница.
На корме под тентом сидели или лежали девять человек. Леди Болдок, ее дочери и пожилой женщины, которую, кажется, звали просто Биш (никем не закадренной, и понятно почему), не было. Эти трое после купанья ушли полежать под солнцем на крыше кабины. Дворецкий обслуживал восьмерых, только потом пробрался к Ронни и спросил, что он выпьет. Спрашивая, он заплетался на обе ноги и на язык. Для себя он начал откупоривать намного раньше установленного часа.
