Юля Лемеш - Убить эмо
– Подлая скотина. Никакого уважения к высокой идее. Вот если бы я его кормил, шансы бы увеличились. А так – срет, сволочь, как слон, и шугается от одного моего вида.
С запретом произносить без необходимости имя Господа Танго справился легко. Он теперь чаще чертыхается. Но потом обязательно извиняется перед Господом.
Местные бабки считают Танго убогоньким, но верующим, что его страшно злит. О чем он не перестает сообщать бабкам. Которые неизменно крестят его вслед пятнистыми перстами.
– А как быть с «почитай мать и отца»? Отца нет и, возможно, не было, хоть это противоречит природе. Думаю, он был казах или киргиз, иначе в кого у меня такие черные прямые волосы? Мать даже садировать невозможно. Она самосадирующееся существо. Да и с заповедью про лжесвидетельство как-то нехорошо получилось.
Это он скромничает. Как только Танго в первый раз согласился помочь правоохранительным органам, выступив лжесвидетелем, они на него плотно насели. Теперь он самый главный очевидец всех сомнительных преступлений. Иногда его прямо из школы забирают. Танго теперь считается почти профессиональным юристом. Он столько раз бывал на судах, что помнит наизусть номера статей и за что их можно схлопотать. Все показания он начинает со слов «Я присел отдохнуть…». Глядя на его лицо, даже закоренелые преступники не сомневаются, что так оно и было.
– Моисей был не дурак. Прописав запреты, он сразу создал соблазны их нарушать, – проводя рукой по густым волосам, подытоживает Танго.
Танго и в уныние впал, вычитав, что это состояние является смертным грехом. Хотя, насколько мне известно, он и в детском возрасте постоянно всем долдонил о том, что уже старый. Такая смехатура. Его мамаша, когда оказалась в разговорчивом настроении, рассказывала, как он кряхтел для убедительности, чтоб ему поверили.
Танго тогда здорово разозлился. Особенно когда начался показ его младенческих фотографий.
Вот и живет такое чудо с вывернутой психикой. Влюбляется не меньше раза в неделю. Специально, чтоб снова оказаться в положении отвергнутого. Хотя девочки из наших здорово на него западают. С ним на любой тусовке показаться не стыдно. И он очень внимательный. И помнит, что ты ему говорила раньше. Кроме того – красивый. Мне кажется, ему надо не в науки лезть. Его фото любой продвинутый модный журнал печатать захочет.
* * *Ноги сами несут меня в нужном направлении. Танго сейчас на больничном. У него ребра потрескались в какой-то кошмарной драке. Хотя с виду по нему не скажешь, что он способен завалить комара.
Если тот сам от его лекций не окочурится. Танго по натуре проповедник. Он обладает феноменальной памятью и помнит все, что хоть раз читал или слышал. Он несет идею эмо в народ. А народ пытается отнести Танго куда подальше. Хотя, говорят, драка случилась на концерте.
Дверь мне открыло нечто осунувшееся и частично лысое.
– Какого черта нас угораздило родиться в этом захолустье? – заупокойным голосом сообщил Танго.
По всей видимости, его снова кто-то не понял.
– Я думаю, у меня вчера был самый поганый день в жизни, – такое я слышала не раз.
– А у нас новенький, – протискиваясь в комнату, сообщила я, пытаясь сообразить, что стряслось с Танго.
– Шел себе, а потом такая вот лабуда. Навалились и челку на фиг откромсали.
– Кто?
– А черт их знает. Прости меня, Господи, – глядя в потолок, Танго специально упомянул имя Господа.
– Теперь дома сидеть будешь?
– Не мечтай, – Танго продемонстрировал нелепую вязаную шапочку с ушами, в которой он смотрелся как мой Митька.
– Сам связал!
– Я и не сомневалась, – пускай примет это как комплимент.
– Я жалею тебя, девочка. И я горжусь тобой. На таких как мы держится мир. Ты знаешь, я тут подумал, может, ну это все к черту. Прости меня, Господи. Уеду. У меня родня в Калининграде есть. Продвинутый город. А главное, там меня почти никто не знает.
– А как же университет? – вклинилась я в монолог.
– У тебя выросли вторичные половые признаки, – бесцеремонно уставясь на мою грудь, признал Танго.
– Пошляк.
Он продолжал рассматривать как ни в чем не бывало.
– Гнусный извращенец.
– Через пару лет ты станешь похожа на дойную корову. Странное дело, низ – тощий, а тут понавы-ростало всего. Кошмар. Дашь посмотреть?
Интересно, а если я сейчас просто уйду, хлопнув дверью, он поймет? Думаю, да. Хотя не уверена.
– Не дам. Завтра будет атомная война, и весь мир полетит к черту!
Танго вытаращил на меня глаза. Услышал.
– Прости, Господи. Кто тебе сказал?
– Я люблю тебя. После разговоров с тобой я начинаю любить весь мир.
– А нельзя ли остановиться на первом изречении? – скромно спросил Танго.
– Можно. Но не нужно. Ты же знаешь, что пока я не умею любить так, как нужно тебе.
Ошалевший от моего утверждения Танго развел руками. Я иногда подозреваю его в склонности к однополой любви. Как-то он на полном серьезе мучился, что не может знать наверняка, голубой он или нет. Целый год мне мозги засирал. Но сам так и не определился. Хотя при такой мамаше несложно разлюбить весь женский род.
– Эмо с такой грудью – это не эмо.
– Стриженый эмо – вылитый скин, – рассердилась я.
– Челку жалко. Ты поосторожнее. Говорят, они и девчонок скальпируют. Так я поеду? В Калининград.
– Лети, попутного тебе ветра, – пожелала я и бодрым маршем удрала в направлении дома.
Никуда он не уедет. У него грандиозные планы, связанные с учебой. Кроме того, я думаю, он теперь будет долго страдать по челке. А как отстрадается, забудет, что собирался уехать.
* * *Несчастный Митька сидел на горшке и тужится. Ему велели покакать, и он старался вовсю. Как и ожидалось, мама вперилась в телевизор, а брата сослала на горшок, чтоб не мешал смотреть.
Митьке стыдно. Он уже не маленький. Ему уже пять лет. Кроме того, покакать все равно не получается. Думаю, это из-за того, что он до двух лет носил памперсы.
– Стася пришла, – заорал брат на всю квартиру, надеясь на амнистию.
А в ответ – тишина. Заглянула в комнату, которую мама уперто титулует гостиной. Обеденный стол, на котором вместо обеда валяется всякий канцелярский хлам. Книги, газеты вперемешку с блокнотами. В которые мама записывает что купить и что сделать. И потом в магазине спохватывается, что забыла их дома. А сама все время твердит: «Я никогда ничего не забываю».
– Мама. Я слышала по телевизору, что из мальчиков, которых заставляли по часу сидеть на горшке, получаются голубые. Там профессор один выступал. Из Америки.
Использовать мамину веру в правдивость телевизора и Америки неправильно, но Митьку жалко.
– Сними его с горшка, сделай хоть раз что-то полезное, – потребовала мама.
Она не в состоянии оторваться от телевизора. Там показывают про полную отстоя выдуманную взрослую жизнь.
Митька пытался отцепить себя от прилипшего горшка и орал от невозможности это сделать самостоятельно.
– Ори, Митька, ори, пока можно. Потом будешь страдать молча, как все.
– Ты что, стерва, над ребенком измываешься? – Мама отлипла от ящика и принеслась спасать вопящего необосранного детеныша.
– Пускай покричит. Может, певцом станет, – утешила ее я, отступая в комнату.
– Дебилом он станет. Как и ты! Как можно угробить свою жизнь на такую дочь? Ты – мразь!
– Она не мразь. Стася – хорошая.
От волнения к глазам подступили слезы. Мой брат меня защищает! Значит, не так все и скверно.
* * *На днях пересеклась с Вайпером. Спорили до усеру. С Вайпером всегда так. Как встретишься – голос сорвешь.
Он у нас теоретик. Такая порода эмо. Ему непременно нужно подо все подвести идейную базу. Иногда мне кажется, что, когда Вайпер мучается поносом, он и тогда выстраивает логические цепочки. Типа, мировая экономика летит к чертям из-за ухода от натурального обмена. Значит, необходимо отказаться от денег. Тогда все люди будут вынуждены бороться за качество продуктов. И тогда никто не сожрет порченую химическую колбасу. И, следовательно, не обдрищется.
Но, скорее всего, его рассуждения ограничатся размышлениями о том, какой он, бедняжка, несчастный. Однако! Во всем надо искать полезные аспекты. А в поносе они тоже есть – когда он случился дома, где есть сортир. Двойной очистительный аспект. Очищение души через страдание и очищение организма через отравление.
Клево!
Вообще, Вайпер вовсе не дурак, но иногда порет такую чушь, что уши вянут. Например, загнул идею, что, мол, русские эмо скоро выскочат из возраста подростков.
– Поверь мне на слово, я уже знаю несколько экземпляров старше двадцать пяти, которые приняли идею эмо. Вполне успешные люди. И не корчи рожи, – упрекнул он, заметив, что меня коробит от слова «успешные». – Так вот, Стася, старшее поколение прекрасно вписывается в эмо. Им до смерти надоел их запрограммированный меркантильный мир. Их заставляют одеваться по установленным стандартам, иначе они вылетят из фирмы, им навязывают правила поведения и ставят им цели. К которым они непременно должны стремиться. Карьерный рост выматывает их до отупения. И тут, представь, они узнают про нас. И вспоминают, что разучились чувствовать. Для них быть эмо – единственная отдушина. И они ее не упустят.
