Пенелопа Лайвли - Жаркий сезон
— Я заметила, — говорит Полина.
— И это, конечно, восхищает — его способность увлечься самыми неожиданными вещами и написать о них умную книжку. У нас есть предчувствие, что он далеко пойдет.
Джеймс явно очарован Морисом. Полина спрашивает, давно ли они знакомы.
— Он пришел к нам поговорить три года назад, когда только формулировал основную идею, и мы, конечно, сразу за нее ухватились. Работать с Морисом — огромное для меня везение.
— Направо, — перебивает Полина. — Почти приехали.
Джеймс поворачивает и вливается в новый поток машин:
— В Штатах книгу выпускает «Харпер-Коллинз». Американский раздел очень мощный. Морис основательно прошелся по тематическим историческим паркам. Очень умно, очень по-морисовски. Книга будет по-настоящему сильная. Мне уже не терпится ее выпустить.
Книги, книги, думает Полина. Бумажная отрава.
— Я как-то раз начала жечь книгу, — говорит она. — Машинописный экземпляр.
Джеймс бросает на нее ошарашенный взгляд.
— Никому ни слова, иначе моей карьере конец.
— Буду нем как могила. А почему только начали?
— Дальше не смогла. Издержки воспитания.
— А чья была книга?
— Моего мужа. Бывшего мужа.
— А… — Джеймс явно разочарован. — Я думал, кого-нибудь из ваших авторов.
— Сейчас лучше повернуть налево. Там вроде бы парковка.
Они приехали в Уоршем и теперь должны думать, как отделиться от машины и стать пешеходами, а не транспортом. Джеймс не узнает, как она жгла книгу.
— Вот и остальные, — говорит он. — Они тоже сюда свернули.
Книгу жечь трудно. Полина берет верхний лист — первую страницу первой главы — и сминает в комок. Кладет на решетку маленького викторианского камина — чисто декоративного, поскольку дом в историческом городке, гордящемся кафедральным собором, давным-давно перестроен и снабжен центральным отоплением. Чиркает спичкой и подносит ее к комку. Тот вспыхивает. Мельчайшие кусочки обугленной бумаги медленно опускаются на ковер. Полина подходит к столу, берет второй лист, комкает его, кладет на решетку, снова чиркает спичкой…
Всякий раз, возвращаясь к этой сцене, Полина видит голландскую жанровую картину и разглядывает ее с отрешенным любопытством. Тихая комната, на полу лежит треугольник солнечного света из открытой двери, дальше можно увидеть детскую коляску в саду, в ней спит младенец. Молодая женщина склонилась перед камином, что-то делает с бумагой и спичками…
Именно такую картину видит Гарри, входя в комнату. Только Полина уже сидит за столом.
Гарри замирает, чувствуя: что-то не так.
— Чем ты занималась? — спрашивает он.
— Жгла твою книгу, — отвечает Полина.
И тут он бледнеет у нее на глазах. Полина никогда прежде такого не видела. В лице у Гарри ни кровинки. Он не может говорить. Просто стоит, глядя на решетку, на горку пепла, на клочки обугленной бумаги рядом с камином. Затем переводит взгляд на стол и замечает стопку машинописных листов под газетой. Протягивает руку.
— Не бойся, — говорит Полина. — Я не смогла. Меня слишком хорошо воспитали.
Гарри лихорадочно хватает рукопись, видит, что недостает только двух первых листов. Краска возвращается к его лицу.
— Но я начала. Дух был бодр, меня подвела плоть.
Теперь Гарри смотрит не на рукопись, а на нее:
— Почему? Бога ради, почему?
Она глядит на него в упор и отвечает:
— Ты знаешь.
Уоршем оправдал все ожидания Мориса: народ тут так и кишит. Мощеная центральная улица заполнена толпой, которая медленно движется мимо антикварных лавок, картинных галерей и пабов с ящиками цветов на фасадах. Морис ушел в информационный центр за буклетами — их у него уже коллекция национального значения. Кэрол отправилась с ним. Тереза дает Люку сок.
— О чем была книга вашего мужа? — спрашивает Джеймс.
Возможно, он рассудил, что тактичней задать этот вопрос, чем поинтересоваться, отчего она хотела сжечь рукопись.
А может, им движет чисто профессиональное любопытство.
Они стоят перед сувенирным магазином и праздно разглядывают дорогую керамику и детские игрушки из полированного тиса.
— Анализ демографических тенденций семнадцатого века.
— А… — говорит Джеймс.
— Да. Вообще-то хорошая книга. В авангарде тогдашней научной моды.
Морис вернулся с пачкой буклетов:
— Итак. Пункт первый: макет деревни.
— Какой именно? — спрашивает Джеймс.
— Деревни вообще. Апокрифической идеальной деревни. Все в миниатюре, говорится здесь, дома в половину человеческого роста. Можно через окно разглядывать тщательно воссозданные интерьеры девятнадцатого века.
— А нам обязательно туда идти? — спрашивает Тереза. — Там огромная очередь. Я ее видела, пока шла сюда.
— Думаю, тебе и Люку можно не ходить. — Морис по-хозяйски кладет ей руку на плечо. — Пойдите купите себе мороженого.
— Я тоже остаюсь, — говорит Полина.
Джеймс и Кэрол вызываются идти с Морисом. Все трое отправляются искать очередь, а Тереза с Полиной идут дальше по главной улице.
— Никакого мороженого, — объявляет Полина. — Чашечку чаю. В приличном заведении со скатертями и чайными ситечками.
Уоршем успешно делает деньги. Судя по всему, гребет их лопатой. Каждый приезжающий купит хотя бы открытку и стакан сока. Кое-кто соблазнится на баночку якобы домашнего томатного соуса, композицию из сушеных цветов в рамке или лоскутную наволочку. В конце концов, люди ездят, чтобы приобретать — приобретать новые впечатления, подкрепленные чем-нибудь более осязаемым. А за плечами уоршемцев много столетий успешной коммерции. Город всегда был центром торговли, хотя продавали тут кое-что посущественнее сушеных цветов. Что ж, по крайней мере, это демонстрирует похвальную экономическую гибкость вкупе с умением монетизировать свое достояние. Каменные дома на центральной улице выглядят чистенькими и ухоженными, нигде не воткнуто ничего современного. Уоршемцы хорошо знают, что продают.
— Отвратительное место, — говорит Тереза, усаживая Люка в высокий деревянный стульчик, сделанный, как и все в чайной, под старину. — Уж лучше жить в Брикстоне.
— Тсс… — отвечает Полина. — Потише, не то нас отсюда вышвырнут. Ну что, гульнем по-крупному: возьмем бутерброд с анчоусами и домашнюю коврижку? Вообще-то, — продолжает она, — боюсь, ты прекрасно вписываешься в местный антураж.
На Терезе платье из темно-красного шелка: до середины икры, с рукавами и завышенной талией, — которое она сама сшила из двух занавесок, купленных в благотворительном магазине. Вместе с волосами, перехваченными сзади резинкой, оно придает ей условно-викторианский вид, резко отличающий Терезу от девушек на улице — они по большей части в летних юбках или джинсах с футболками. На Кэрол бежевые льняные шорты с заглаженной стрелкой и жилетка из того же материала поверх белой рубашки. Тереза не носит модных вещей и предпочитает то, что сама сшила или отыскала после долгого хождения по барахолкам. Это не столько бережливость, сколько отвращение к шаблону: лучше уж потратить время на поиски, но зато обрести что-то по-настоящему самобытное. Занавески были из чистого шелка-сырца, тем ее и пленили.
Замечание Полины огорчило Терезу. Она смотрит на свое отражение в окне чайной, потом на улицу: девушка с рисунков Кэйт Гринуэй на фоне домиков из сказки Беатрис Поттер.
Полина раскаивается в своих словах:
— Чисто внешняя ассоциация. Зря я так сказала. Теперь ты не будешь носить платье, а оно мне очень нравится.
Им приносят чай. Люк распробовал бутерброд с анчоусами и целиком погружен в новые вкусовые ощущения.
Женщины могут поговорить без помех. Полина высказывает мысль, что Тереза могла бы что-нибудь продавать в здешних сувенирных магазинчиках. Тереза кривится. Полина говорит, что не обязательно делать такие же пошлые вещи.
— Люди купят всё, что увидят в витрине. Почему надо ограничивать их выбор прихватками и расписными кружками? Им просто хочется чего-нибудь ненужного. А ты когда-то мастерила очень симпатичные вещицы. Помнишь птиц из папье-маше для витрины «Селфриджа»?
— На них ушла уйма времени, — говорит Тереза. — А с Люком и часа в день не выкроишь.
Полина признает, что с Люком и впрямь не особо поработаешь.
— И вообще, осенью мы снова будем в Лондоне, — добавляет Тереза.
— Ладно, забудь. Просто в голову пришло. Меня так заразила здешняя атмосфера, что захотелось поучаствовать.
— Вообще-то я думаю вернуться к заказам, как только Люк немного подрастет и его можно будет отдать в детский сад. По крайней мере, полдня я смогу работать. Если не рожу второго.
Полина смотрит на дочь внимательно и кивает, никак не выражая своих чувств.
— Мне кажется, два лучше, чем один, — говорит Тереза.
