Леонид Левонович - Ветер с горечью полыни
На последней странице стенограммы бросилась в глаза пометка напротив строк, в которых говорилось про заметку в «Правде» с отчетной Выборгской конференции. Бухарин критиковал публикацию, цитировал из нее слова: «Делегаты требуют твердой борьбы с правой опасностью, резкой политики со стороны ЦК к колеблющимся и примиренцам, к раздумывающим». В скобках указано: смех. Так, и смех, и горе. Вот эта-то «резкая» политика «к раздумывающим» и довела до ГКЧП, до бездумной политики во всех сферах жизни.
Томик Николая Бухарина положил в портфель. Что еще взять? На журнальном столике лежал раскрытый «Беларускі каляндар». Его Сахута читал с интересом, хоть и не был сторонником белорусскости, считал нормальной практикой, что рабочий язык партии — русский, так, мол, все лучше понимают. Тут и начались его расхождения с другом детства Петром Моховиковым. Тот готов был хлопать в ладоши каждому слову Зенона Позняка. От, уж радуются бэнээфовцы провалу путча в Москве. Еще сильней будут кричать о самостоятельности Беларуси. А может, и надо? Может, и нас отучили в свое время «раздумывать»?
На развороте — двух страницах календаря — так поместились данные про пять дней — с 19 по 23 августа. В левом уголке одной страницы был цветной герб города Дрисса, сообщалось, что город получил герб 210 лет тому назад, что теперь Дрисса — это Верхнедвинск. А зачем было менять старинное название? Дриссенский район. Разве плохо звучит? Так нет же, какой-то твердолобый партийный босс приказал «убрать родимое пятно», и исполнительные власти взяли под козырек. Вспомнил, как его витебский коллега, партийный идеолог, злился: до чего дожились — тысячу лет с гаком витебляне называли себя витеблянами, а теперь кому-то в ЦК, будто бы самому Машерову, это слово не понравилось, поскольку его средняя часть «бля» напоминает нецензурщину. И было высказано «пожелание» использовать только слово «витебчане». Андрей рассмотрел герб города — всадник на белом коне с мечом. Красивый герб!
На этой же странице справа стихотворение Максима Богдановича «Погоня». Он прочитал один раз, потом второй, третий. Читал и все больше удивлялся: как сильно написано! Он представил, как в белой пене мчат кони стародавней литовской «Погони», и, будто заклинание, прошептал:
Мо яны, Беларусь, паняслісяЗа тваімі дзяцьмі уздагон,Што забылі цябе, адракліся,Прадалі і аддалі ў палон?Біце ў сэрцы іх — біце мячамі,Не давайце чужынцамі быць!Хай пачуюць, як сэрца начаміАб радзімай старонцы баліць…[5]
Недаром Петро Моховиков молится на Богдановича. А я так мало его читал, укорял себя секретарь обкома по идеологии Андрей Сахута. Засунул в портфель календарь, еще несколько книжек, бутылку коньяка, чтобы дома выпить с Адой за победу демократов.
Хроника БЕЛТА, других мировых агентств, сентябрь 1991 г.
3 сентября. Москва. Официальные обвинения на основе статьи 84 Уголовного кодекса РСФСР (измена Родине) сегодня предъявлены семи главным организаторам государственного переворота в СССР.
4 сентября. Лондон. Газета «Санди Таймс» напечатала выдержку из подготовленной к печати книги Раисы Горбачевой «Я надеюсь», которая должна выйти в издательстве «Харпер Коллинз».
5 сентября. Пхеньян. Несмотря на бурные события в СССР, КНДР «без колебаний будет идти по пути социализма корейского типа», — заявил секретарь ЦК Трудовой партии Кореи Ким Ен Сун.
8 сентября. Санкт-Петербург. Жители Ленинграда проснулись 7 сентября в новом историческом измерении: бывшей российской столице возвращено первоначальное имя — Санкт-Петербург.
IV
Проснулся Петро рано — окна еще только начали розоветь. «Как уменьшился день», — мелькнула первая мысль в затуманенной от сна голове. Спал он тревожно, вчера поздно смотрел телевизор. К тому же сегодня поедет в город: надо забрать Еву с Иринкой на выходные. А это уже встревоженность, как всегда перед дорогой.
Выехал в половине шестого. Петро любил утренние поездки в город. Дорога свободна, ни жары, ни зноя, свежий ветерок веет в лицо, кажется, и машина мчит легче и быстрей, будто застоявшийся конь.
Ехал и невольно вспоминал недавнее утро минувшего понедельника, когда услышал сообщение про ГКЧП. Тогда им овладело какое-то двойственное чувство тревоги и надежды. Думалось, что эта авантюра может кончиться гражданской войной. Когда Горбачева отстранят от власти, то вновь вернется все прежнее, а это конец белорусскому Возрождению. Но вызревал и росток надежды: может, в Кремле наконец поймут, что надо дать больше свободы и самостоятельности республикам. Вот уже и белорусский язык получил статус государственного, на митингах развеваются бело-красно-белые флаги, над головами людей вздымался национальный белорусский герб «Погоня». Назад в стойло не загонишь.
Но волновало и другое: в студийных коридорах все чаще слышались разговоры о возврате назад к капитализму. В глубине души в нем еще крепко сидел тот самый «советский простой человек», воспитанный, выпестованный всем устроением советской жизни — пионерской, комсомольской и партийной организациями. В летном училище Петро добросовестно проштудировал «Капитал» Маркса, читал ленинские произведения, отлично выступал на политзанятиях. Только в последние пять-семь лет у него открылись глаза, и он перестал любить песню: «Мой адрес не дом и не улица, мой адрес Советский Союз». Союз — это хорошо, но перво-наперво у человека должен быть свой дом и своя улица, своя матерь-Родина. Иначе это не человек, а перекати-поле, без корней, без родного дома и улицы, и катится он туда, куда погонит сильный ветер. Петро это понял, когда перечитал Купалу, Богдановича и Короткевича. Особенно его поразил «Статут Великого княжества Литовского» — первый свод законов в Европе. Немало и других книг по истории родного края прочитал Петро Моховиков. И тогда он ощутил себя белорусом, сыном великого народа, который имеет многострадальную историю, древний мелодичный язык, который живет на прекрасной земле, где тысячи голубых озер и криничных рек, по берегам которых шумят белоствольные березовые рощи, смолистые сосновые боры и величественные заповедные дубравы.
Но вся прежняя жизнь Петра Моховикова держала его незримыми нитями, как держит муху паутина. И он верил бывшим антисоветчикам, диссидентам Александру Зиновьеву и Владимиру Максимову, что социализм себя не исчерпал, не раскрыл свои способности, возможности. Да и сам Петро частенько рассуждал: вон китайцы строят социализм, накормили, одели свою сверхмиллиардную семью, нас уже кормят тушенкой. И генсек у них сидит на месте, и политбюро управляет. А это ж страна не с куцей, как у американцев, историей, а с тысячелетней, чуть ли не самой древней в мире культурой. Почему же наша перестройка привела к распаду, к ГКЧП, которое позорно ляснулось? Почему выродились, измельчали партийные лидеры?
Быстро мчал «жигуленок», а мысли летели еще быстрей. Много о чем успел подумать Петро Моховиков за неполный час дороги. Доехал быстро. Тихо обрадовался, что во дворе его любимое место было свободно. Машина будет стоять, как пани, в теньке молодой развесистой березы. В конце дня он посадит жену, дочушку, и поедут они в деревню, которая уже стала родной. Что ж, если вправду родные Хатыничи оказались в чернобыльской зоне, да и далеко они — часто не наездишься.
Ева уже собиралась на работу, Иринка крепко спала. Петру захотелось поцеловать ее личико, но побоялся разбудить.
— Ты помидоры поливал? Или забыл? — как всегда, спросила Ева.
— Милочка моя, ну конечно! А кто ж будет поливать кроме меня? Огурцы посохли. Что поделать, конец августа. Некоторые еще зеленые. Сегодня была очень густая роса. Для огурцов это хорошо, а для помидоров не очень.
Выпили по чашечке кофе. Петро проводил Еву до троллейбусной остановки, потом сам через лесок побежал на озеро. Вода была уже довольно холодная, зато придавала больше бодрости, стремительности. Назад бежал с легкостью, хорошо разогрелся. Вот тебе курорт, подумал в лесу, не нужно ехать на Черное море, цены бешеные, путевок не докупиться. Дом в деревне, работа на грядках в свободное время, чтоб только без надрыва и чтоб не было больше ГКЧП, да зарплата побольше, то и жить можно.
Когда вернулся домой, дочка по-прежнему спала, подложив руку под голову, лишь повернулась к стене.
Он принял душ и только вышел из ванной комнаты, как затрезвонил телефон. По привычке глянул на часы, стоявшие возле телефона, — была половина десятого.
— Здоров, Петро Захарович! Я так и знал, что прикатишь сегодня. Не высидишь в деревне, — послышался хрипловатый голос его заместителя Евгена.
