Наталья Шумак - Маша для медведя
-Каков всадник, таков и конь.
Высказалась оставленная в покое Маша. Вернулась обратно, ближе к подъезду. Через несколько минут вынесли гроб.
Похороны - странное дело. Все устают, суетятся, бегают и немножко сердятся на покойника за доставленные хлопоты.
Похороны - гадостная вещь. Слишком много показного, неискреннего рева. Слишком много плачущих зорких глаз.
Похороны - страшная штука. Близкий, живой, нужный человек, вдруг становится холодным и неподвижным предметом. Не докричаться. Не разбудить. Не услышать родного голоса. Не посмеяться вдвоем над абсурдом происходящего.
-Ой, да на кого же ты нас отставила, ласточка!
-Куда поторопилась, ненаглядная? Зачем?
С привычным надрывом голосили старушки. Маша тупо смотрела поверх всех лиц. На синеву, покрытую кудлатыми облаками. Ниже всего, почти над крышами повисли острые, тонкие перышки - точно белая бахрома у бесконечной скатерти небесного стола Всевышнего. Солнце спряталось за гору сахарной ваты, окруженной молочным пудингом. Обвело контур золотой переливчатой каймой. Далекая совершенная, изменчивая красота завораживала. Небо было искренним. Сильным. Чистым. Люди так не умеют.
Точно Создатель подслушал ее мысли, вдруг потемнело, внезапно хлынул дождь.
-Хорошую девочку хороним! Честную! Угодную Богу!
Запричитали, закудахтали старухи.
-Слезами провожает нашу Валечку! Плачет по ней! Ой, горе, горе, горе.
Маша прикусила губу. Вспомнила (родственные чмоканья в щечку в зачет не пошли) единственный поцелуй в своей жизни, которым могла гордиться.
-Прощай, Валюха. Валя. Валечка. Прощай.
На кладбище не поехала. В автобус вслед за остальными не полез еще и Вовка Безус. Вдвоем остались перед домом номер двенадцать "А". Вдвоем пошли по улице, никуда. Просто так. Ни о чем не разговаривая. Вовкина физиономия, абсолютно спокойная, ни намека на горе: настоящее или липовое, плыла левее и выше Машиного плеча. Одноклассник вытянулся, дай Бог, под метр девяносто точно. Может и выше...
-Проводить?
Спросил спутник через час или больше бесцельного хождения по улицам.
-А то мне пора. Или еще будешь гулять?
-Проводи.
* * *-Новый хахаль? Или я от жизни отстал. Не видел, а он уже давно с тобой хороводится? Как звать?
Маша шмыгнула в туалет. Отчим мстительно выключил свет. Потоптался, извергая разную гнусь, одно предположение пакостнее другого, потом убрался, наконец. Хлопнула дверь в зале. Сидя в темноте, нашаривая на стене рулон бумаги - ни в действиях, ни в помещении и намека на романтику - Маша шепотом изрекла сакраментальное: "Так жить нельзя!"
На кухне было накурено, на столе хлебные крошки и грязная тарелка. Механически, в силу привычки, девочка стала прибираться. Отчим нарисовался в дверном проеме. Серая майка, старые тренировочные штаны. Пробурчал еще пару оскорбительных замечаний. Маша их проигнорировала. Вышел. Время медленно тянулось, текло подтаявшим пластилином, налипая на пальцы смельчака, дерзнувшего прикоснуться к часам, в глупой попытке подвести стрелки, чтобы поторопить грядущее.
Близкий вечер дразнил подступающей темнотой. Маша съела тарелку супа, вымыла кастрюлю. Убрала ложки, бокалы. Заперлась в своей комнате. Разложила учебники, тетради. Скорее ритуала ради, чем с конкретной целью. В опустевшую голову ничего путного не лезло. Только холодные гадкие мысли, разной степени сволочизма. На кухне отчим опять принялся греметь посудой. Маша различила хлопанье пробки. Шампанское? С какой стати? Повода вроде нет. Календарная дата тоже не соответствует. Ладно. Пытаясь понять идиота, можно спятить самой. Лучше и не начинать. Встала. Не спеша, разделась. Достала из шкафа чистую рубашку. Длинную, почти до пола. Без рукавов, с дурацкими алыми рюшками на подоле, со скромным треугольным вырезом на груди. Тонкое полотно приятно касалось кожи. Больше Маше в рубашке не нравилось ничего. Но любимая синяя ночнушка висит постиранная. Придется ложиться спать в балахоне доисторического вида. Перебьется разочек, походит смешным чучелом. Именно так! Розовая рубашка эксплуатировалась раз в неделю, иногда реже. Всегда в качестве замены. Значит? Маша даже села в постели, пораженная глупой мыслью о том, что ей придется донашивать этот нелепый ночной наряд до конца жизни. Раньше он не потеряет товарный вид. У него просто нет ни одного шанса. Ничего, решила она через минуту. Можно пошить другую, более милую, или даже пижамку. И не грузиться по пустякам. Не нравится? Не зачем надевать. Вот и все. С этой мыслью она шлепнулась обратно в кровать, перевернулась на бок, натянула на голову одеяло и постаралась заснуть. Получилось не сразу, через час.
Зазвонил телефон. Надрывно. Требовательно. Маша села, вырванная из объятий дедушки Морфея. Не соображая, сколько сейчас времени. Прислушалась. Попросила Геночку про себя.
-Ну, возьми трубку. Возьми, пожалуйста. Что тебе стоит? Вдруг из больницы, не дай Бог... Мало ли, что.
Телефон не умолкал. Маша открыла задвижку, вышла в коридор. Схватила трубку. Ничего не понимая. Обычные гудки. Что такое? В наступившей тишине раздался гадкий торжествующий смешок. Маша повернулась на звук. Пьяный отчим, гнусно улыбаясь, стоял перед дверью ее комнаты.. С магнитофоном в руках. Щелкнул кнопочкой. Из динамика опять полилась бесконечная трель знакомого звонка. Выключил магнитофон, поставил на тумбочку, не сдвигаясь и на миллиметр со стратегически важной позиции, загораживающей жертве пути бегства.
-Ловля на живца.
Пояснил отчим пьяным голосом, бурлящим от злорадства и непонятного удовольствия.
-Я хотел сломать задвижку. Но ты хитрая. Сразу убежала бы. Только я оказался хитрее. Как видишь! Ха-ха.
Пришлось признать, что в данный момент эта выпившая для куража скотина говорит правду. Маша огляделась. С подставки возле зеркала таинственным образом исчезли ножницы и расчески. Подготовился гад. Постарался.
-Добром пойдешь, или трепыхаться будешь?
Маша почувствовала, что в животе стягивается и растет ледяной ком. Это была не боль, короткий спазм страха. Что делать? Что делать? Что делать? Метались вспугнутые мысли, как стая птиц, поднятая неожиданным выстрелом. Отчим шагнул к ней, протянул короткопалую руку, требовательно выдохнул.
-Ну!
Марк шутил, что у американских женщин полицейских есть особая инструкция, расписывающая по пунктам поведение при попытке изнасилования. Сделать то-то и то-то. Поступить так и эдак. А в конце постскриптум, ежели ничего не помогает, надо расслабиться и постараться получить удовольствие. Как ржали пацаны. Как повторяли последние слова. Весело, с прибаутками. Маша тогда еще разозлилась не на шутку и отлупила Марка тяжелым томом хрестоматии по литературе. Страницы веером летели по классу. Белокурая бестия хохотал, все ему ни почем. Что ж, теперь воспользоваться услышанной месяц назад дурацкой инструкцией? Ни фига. Постскриптум еще не наступил. Маша набрала полную грудь воздуха и заорала, что есть сил.
-Пожар!!!!!!!!!! Горим!!!!!!!! Пожар!!!!!
Видела в каком-то детективе, что нужно кричать про огонь, общую для всех опасность. Вот и пришло на ум.
-Пожар!
Геночка бросился к ней, сбил на пол, зажимая рот. Маша извернулась, достала его ладонь зубами, вцепилась, что есть сил. Отчим ударил ее головой об пол, она постаралась лягнуть в пах. Удалось ей это не иначе как чудом. Геночка взвыл, но не очень жутко, видно удар был скользящий.
-Пожар! Пожар! Караул!
Геночка рванул на ней рубашку, снова треснул затылком об пол. Во входную дверь забарабанил сосед слева. Полуночник, владелец двух котов, ветеран Семеныч, обожающий Леночку и ее дочь. Стены в доме были тонкие...
-Маша! Маша!
Старческий голос был так близко, на площадке.
-Маша! Маша? Маша?
На отчима было страшно смотреть. Обрадованная Полежаева выкрикнула.
-Караул!
Отползая назад, попыталась встать, задравшаяся до талии рубашка открыла бедра и белые трусики. Геночка размахнулся что есть силы и пнул в живот. Маша задохнулась, повалилась лицом вниз, на пол к обутым в клетчатые тапочки ногам. Попыталась сказать хоть что-то, губы не слушались. Отчим перевернул ее на спину, прицелился и пнул еще раз, не церемонясь взял за ноги, оттащил в сторону. Цветы на обоях ожили, затанцевали, потянулись друг за другом в даль. Потолок, выгибаясь, колыхался над головой.
Голос Геночки, будоража гаснущее сознание, тарахтел совсем рядом у двери. Искаженный, точно через подушку, или бумажную трубу.
-И не говори. Перебудили всех. Спасибо, Семеныч, что прибежал. А то? Вдруг пожарных пришлось бы вызывать.
-А что стряслось то?
-Машка, дурища, оставила чайник на плите. Полотенце кухонное, видно криво повесила. Ага. Дым столбом. Потушили уже. Где она? В ванную умчалась, ревет со страха. Да, и не говорите, молодежь пошла...
Какой чайник? Какое полотенце? О чем он? Вялые мысли плыли, едва трепыхая плавниками, уходили в глубину. Опять клетчатые тапочки у лица.
