Марта Кетро - Мартовские коты. Сборник
На улице пустынно, не видно ни детей на велосипедах, ни машин, ни мамаш с колясками, ни прохожих. Бабушка на ходу продолжает высматривать, нет ли кого-нибудь вдалеке и поблизости, чтобы напомнить про День медика и собрать заслуженные поздравления. Я же иду рядом с ней, продолжая раздумывать о рыжем поваре. За свою жизнь я прослушала его историю, по меньшей мере, раз тридцать, и с самого детства не сомневалась, что бабушка была одной из двух легкомысленных и смешливых Светиных подруг. Я представляю, как рыжий трясется по кочкам проселочной дороги в грузовике, везущем его на фронт. Он сидит на скамье, и ворот гимнастерки непривычно натирает ему шею, а сапоги на полразмера меньше сдавливают пальцы, особенно почему-то на левой ноге. Пахнет кирзой, потом и табаком. Он понуро смотрит назад, через поле, на отдаляющийся госпитальный сад. Дорожная пыль из-под колес постепенно заволакивает уголок бурой кирпичной стены госпиталя. И кто-то из солдат, сидящих рядом с ним на лавке грузовика, выпустив сизый дым, задорно затягивает: «Что ж ты, Вася, приуныл, голову повесил, ясны очи замутил, хмуришься, не весел?».
Группки незнакомых людей с детьми идут с речки, шлепая вьетнамками об асфальт. У них самодовольный курортный вид, в руках циновки, надувные круги и зонтики от солнца. Травы только-только зацвели, в воздухе растворен теплый, душистый мед. Небо высокое, голубое, с редкими белесыми наледями перистых облаков. Над дальним еловым лесом, таинственным и сказочным, в котором летают черные дятлы и серые совы, а в оврагах лежат вывороченные вековые сосны, скользит беспечный крошечный самолет. И совершенно не хочется уезжать в Москву. Мы упрашиваем бабушку проводить нас только до поворота, но она не соглашается и упрямо следует дальше. На повороте друг напротив друга располагаются два дома. Справа дача полковника, обнесенная глухим высоким забором. Сквозь прорези ворот виден приземистый уютный дом с террасой, упакованный в пластик бледно-розового цвета. Бабушка, вытянув шею, высматривает, нет ли там на лужайке, возле качелей, старичка-полковника с женой. Но к воротам бросается овчарка, начинает оглушительно лаять, опираясь передними лапами о запертую железную калитку. И мы, на всякий случай, прибавляя шаг, переходим на противоположную сторону. Через дорогу от дачи полковника расположен бесхозный на вид участок, заросший высокой полынью, пижмой и осокой. Это резиденция Сере-ги, самого неудачливого из местных воров. Бабушка, как экскурсовод, нашептывает, что не так давно Серега снова загремел в тюрьму. Его жена Галина, интересная, в смысле красивая, женщина за сорок, ведет здесь разгульную жизнь с компанией собутыльников. Вор Серега на этот раз попал в тюрьму исключительно по собственной глупости. Зимой, раскурочив фанерную дверку отмычкой, он вынес из домика нашего соседа телевизор, обогреватель, матрас и несколько мельхиоровых ложек. Совершив кражу удачно и легко, он попытался продать награбленное кому-то из дачников, и был позорно пойман с поличным. Серега с детства был невезучим. Бабушка помнит его еще ребенком, болезненным русым мальчиком с наглыми карими глазенками. Как-то она прибежала спасать его от солнечного удара, в другой раз бегала к соседям и упрашивала отвезти в больницу семилетнего будущего вора с аппендицитом. На этот раз Сереге придется отсидеть в тюрьме года три.
– И бывают же такие невезучие люди, – сокрушается бабушка.
Дом всем видом показывает, что крайне опечален очередным заключением хозяина – грязно-голубой, трухлявый, унылый, он ушел до низеньких окошек в землю, завалился вбок. Заднее крыльцо покосилось, как вывихнутая челюсть, на вытоптанной лысой земле перед ним валяется грязная алюминиевая кастрюля и голова куклы.
– Быстрей, быстрей шевелитесь, а то не успеем, придется машину ловить, – ворчала бабушка. И мы, ускорив шаг, почти побежали вдоль серых кривых кольев, что торчали среди кустов малины, напоминая, что в лучшие времена здесь был забор. Трава стрекотала и пиликала целым оркестром притаившихся кузнечиков. Вдруг впереди, где заканчивался заросший заброшенный сад, покачнулся угловой кол забора, шевельнулись заросли малины, крапивы и осоки и что-то светлое вырвалось на дорогу. Рыжий котенок, осторожно отряхнув задние лапки от песка, не спеша направился по пыльной обочине нам навстречу. Не проявляя никакого интереса к окружающему, он брел сосредоточенный и погруженный в какие-то безрадостные кошачьи мысли, понуро глядя на асфальт перед собой. Он приближался к нам: маленький, прозрачный, с впалыми боками. Его грязный желто-рыжий хвост волочится по асфальту, подтверждая полное смирение и покорность судьбе. Но блеклый, свалявшийся пух казался теплым, и котенок, несмотря на пыльный вид, излучал какое-то милое, медовое сияние.
– Ой, глядите-ка... – завороженная, бабушка остановилась.
Мы тоже остановились рядом с ней. Рассматривая котенка, бабушка упустила из виду, что, перегородив дорогу, мы можем помешать машинам, велосипедистам и прохожим, а ведь обычно она очень боится чем-нибудь стеснить окружающих. Забыла она и о том, что мы опаздываем на автобус, и, кажется, на несколько мгновений выпустила из памяти, что сегодня День медика. Котенок, приблизившись, сел на обочине, внимательно заглянул каждому из нас в лицо желтыми глазенками, тихонько и жалобно мяукнул. Он сидел перед нами мятый, пыльный, провожал изумленным взглядом пролетающих мимо мух, нюхал ветер и в ответ на далекие гудки шевелил ушами. Растроганная бабушка подошла к нему, согнулась, уперев руки в коленки, и сочувственно, нараспев, спросила:
– Милый, чей же ты такой грязный и худой? Она погладила облезлую маленькую голову так,
как гладят обычно детей. Ребенок бы постарался увернуться от ласки незнакомого человека, а рыжий в ответ вытянулся всем тельцем, посильнее прижался головой к бабушкиной теплой ладони, нежно и мечтательно зажмурился, замер и замурчал. Он кротко и доверчиво смотрел на бабушку, и казалось, его остренькая, худая мордашка была усыпана веснушками. Бабушка, пытливо заглянув в его желтые глаза, еще раз тихонько спросила:
– Чей ты такой?
Не получив ответа, она вдруг легонько зачерпнула котенка под живот, оторвала его, невесомого, от асфальта, прижала к груди и решительно заявила:
– Кузькой тебя назову! Будешь нашим Кузькой!
Мы стояли в сторонке и изумленно наблюдали за происходящим, зная, что бабушка кошек недолюбливает и всегда отгоняет от дома, чтобы они не лазали по столам и не таскали с кухни еду. Встреться нам на пути сотня холеных, породистых и красивых котят, доставленных прямо с выставки, она бы не обратила на них внимания и равнодушно прошла мимо, подгоняя нас к остановке. Но рыжий с первого взгляда поразил ее грязным неухоженным видом, мятой и облезлой шерсткой, худенькой заостренной мордочкой беспризорника. Чтобы растопить бабушкино гранитное, закаленное работой в госпитале, детдоме и больницах сердце, видимо, нужно было быть именно таким: кротким, невесомым, с царапиной на носу и на ухе, с серым от пыли поникшим хвостом. А еще с огромными печальными глазами, устало и разочарованно оглядывающими окружающее. Миллионы котов спокойненько проследовали бы мимо по своим делам, никак не отразившись в бесстрастном сердце бабушки, они, возможно, вообще остались бы незамеченными. Но рыжий, выбравшись из зарослей крапивы, разжалобил и завоевал ее с первого взгляда.
Он как влитой поместился в ее руке, словно был создан для того, чтобы она разгуливала, прижимая его к груди.
– Будешь жить со мной. Вымою тебя. Расчешу. Ты, наверное, сегодня еще ничего не ел? – ласково, но властно бормотала бабушка, совершенно забыв про нас. По ее лицу чувствовалось, что решение уже принято окончательно и бесповоротно. Котенок не возражал, не сопротивлялся, а отдался на произвол судьбы. Он как-то сразу почувствовал, что, если эта волевая, упрямая старушка что-нибудь задумала, спорить с ней бесполезно, она все равно сумеет убедить любого в своей правоте. Легче подчиниться, чем сопротивляться и возражать. Котенок понял это без слов, согласился, покорно обмяк в сильной и теплой руке, не пытаясь вырваться и убежать. Он просто висел, как ручка невидимого мехового ридикюля или потертого военного чемодана. Молчал, тихонько посапывал и смирно ожидал, что с ним произойдет дальше. И, надо сказать, его молчаливое согласие и послушание очень пришлись бабушке по душе.
Мы уже подходили к шоссе, а она все еще с жалостью осматривала своего котенка, нашептывая:
– Подожди, сейчас ребят проводим и пойдем домой обедать.
Он слушал и кротко разглядывал свою бабушку большущими желтыми глазами. Безупречной кошачьей интуицией во время этого молчаливого знакомства он разузнал о ней многое: что на бабушку можно положиться, что она любит кормить и выхаживать, что она будет заботиться, нудить, воспитывать, а в случае беды взвалит всех на плечи и потащит на себе. Решительный вид бабушки свидетельствовал о том, что с каждым шагом прогулки с прижатым к груди рыжим трофеем она все больше укрепляется в намерении ни за что не выпускать его, донести домой и оставить жить с нами. Искоса наблюдая за тем, как она поглаживает котенка и тихонько шепчет: «Кузенька! Беспризорник!», мы осторожно переглядывались и многозначительно подмигивали друг другу.
