Видиадхар Найпол - Территория тьмы
Всхлипывая, обнимая его ботинки, водя по ним ладонями, Рамнатх согласился.
— Ну, теперь будешь печатать мои письма?
Рамнатх ударился лбом об ботинки Малхотры.
— Хорошо. Тогда мы разорвем это письмо. Вот как, значит, нужно работать в этом департаменте.
Всхлипывая, стукаясь лбом о ботинки Малхотры, Рамнатх ждал, когда слоеные обрывки первого экземпляра машинописного текста и его копий упадут в корзину для бумаг. Потом он поднялся, с сухими глазами, и выбежал из кабинета. Рабочий день закончился; теперь, вместе с нескончаемыми толпами, — домой, в Махим. Ему еще только предстояло свыкнуться с унижениями этого нового мира. Над ним надругались, задев самый уязвимый участок его уважения к самому себе, и один лишь страх перед пропастью придал ему сил, чтобы снести это надругательство. Это была маленькая, но трагедия. Он научился повиноваться; значит, выжить он сумеет.
Несть числа подобным трагедиям, запечатленным в сердцах тех, кого он видит среди этих проворных толп одетых в белое людей, торопящихся из дома и домой, как торопятся все городские труженики в каждом из городов мира, — людей, которым адресована вся реклама, для кого ездят электрички, к кому обращаются киноафиши, все эти пестро выряженные женщины с большими грудями и широкими бедрами, наследницы всех тех древнеиндийских скульптур, которые некогда — прежде чем отделиться от породившего их народа — выражали трагические народные чаяния.
* * *Для Малхотры — в его костюме итальянского покроя, в галстуке английского университета, — общество и его оскорбления тоже были внове. Восточная Африка, английский университет и годы, проведенные в Европе, сделали из него настоящего колониального жителя, так что в Индии он оказался посторонним. Семьи у него не было. Он был всего лишь человеком с окладом в 600 рупий, а значит, его место было среди людей с окладом в 600 рупий. Но на этом уровне не было чужаков — людей, которые бы, как Малхотра, отбросили опознавательные метки, касавшиеся, например, еды, касты и одежды. Малхотра хотел жениться — этого желали ему и родители. Но колониальные замашки побуждали его стремиться к чересчур высоким целям. «Не звоните нам. Мы сами вам позвоним». «Благодарим вас за проявленный интерес. Мы дадим вам знать, как только изучим многочисленные обращения». «Нам не нравится месячный оклад в 600 рупий». Вот что сказал ему сын одного семейства. А ниже этого уровня, по мнению Малхотры, было почти деревенское общество. Значит, женитьба ему не светит; и годы идут, а его родители сокрушаются. Он разве что мог поделиться своей тоской с друзьями.
Одним из них был Малик, тоже «новый человек». Их с Малхотрой связывала лишь общая тоска, потому что Малик был инженером с месячным жалованьем в 1200 рупий. Жил он в хорошо обставленной квартире в одном из лучших районов Бомбея. По лондонским меркам, он был человеком состоятельным. По бомбейским меркам — более чем привилегированным. В действительности же он был несчастен. Европейские инженеры, менее квалифицированные, чем он, получали втрое больше за свои услуги в качестве экспертов и советников; уже сам факт, что они — европейцы, возвышал их в глазах индийских фирм. Такова была история Малика. Будучи «из новых», он оставался в Бомбее посторонним — в большей степени чужаком, чем любой из заезжих специалистов-европейцев, для которых многие двери были открыты. Казалось, качеств Малика достаточно, чтобы попасть в общество молодых управляющих или «ящичников», но при нашем первом знакомстве Малик рассказал мне, каким расспросам его подвергают и по какой причине неизменно отвергают. Он инженер, и это хорошо. То, что он возвратился из Скандинавии, производит впечатление. То, что он работает в известной фирме, имеющей связи с Европой, делает его фигурой многообещающей. За этим следует вопрос: «У вас есть машина?» Машины у Малика нет. Расспросы прекращаются — никто даже не интересуется его происхождением.
Он с грустью рассказывал об этом, сидя в своей старомодной модернистской квартире, которая уже начала понемногу приходить в запустение: нестандартные книжные полки, нестандартная керамика, нестандартный кофейный столик. На все это некому было смотреть, и все это уже походило на старательное прихорашивание девушки, которую никто так и не заметит. С современной мебелью дело обстоит точно так же, как с современной одеждой: если ее некому заметить и оценить, она только нагоняет уныние. На неправильной формы кофейном столике стоит большая фотография в позолоченной рамке, на которой изображена хорошенькая белая девушка с темными волосами и высокими скулами. Я не задавал вопросов, но потом Малхотра рассказал мне, что эта девушка умерла несколько лет назад в своей далекой северной стране. Пока мы разговаривали и пили, магнитофон крутил песни, которые Малик записал еще в бытность студентом в Европе, — песни, которые даже мне казались очень старыми. И сидя в этой бомбейской квартире, окруженной резкими квадратами света и тьмы — другими многоэтажными домами большого города, над блестящей дугой Мэритайм-драйва, в этой комнате с фотографией умершей девушки в центре, под унылые звуки мертвой музыки, мы разглядывали затрепанные фотоальбомы: Малик в пальто, Малик с друзьями, Малик и та девушка — на фоне заснеженных или поросших соснами гор, в кафе под открытым небом. Вот так Малик и Малхотра делились своим прошлым (на полках неправильной формы — Ибсен в подлиннике), так служащие с окладом в 600 и 1200 рупий забывали на время о теперешних унижениях в память о прошлом признании, когда достаточно было того, что они — мужчины и студенты, когда индийское происхождение наделяло их особым шармом.
* * *Дживану было тринадцать или четырнадцать лет, когда он покинул родную деревню и отправился на поиски работы в Бомбей. Друзей в городе у него не было, пойти было некуда. Он спал на тротуарах. Наконец, он нашел работу в типографии в районе Форта. Платили ему пятьдесят рупий в месяц. Жилья он не стал подыскивать — по-прежнему спал на том участке тротуара, которое уже привык считать своим. Дживан умел читать и писать; он был смышленым и стремился угождать; спустя несколько месяцев он уже разыскивал рекламные материалы для журнала, который печатала его фирма. Заработок Дживана постоянно рос, и казалось, что он стремится добиться успеха и высокого поста в фирме. И вдруг однажды, безо всякого предупреждения, он пришел к начальнику и попросил об увольнении.
— Не везет мне, — сказал его начальник. — Не могу удержать у себя хороших работников. Я их всему обучаю, а они потом уходят от меня. Что за новую работу ты себе нашел?
— Пока ничего не нашел, сэр. Я надеялся, вы мне ее подыщете.
— Ого! Значит, о новом повышении мечтаешь.
— Нет, сэр. Я не о деньгах думаю. Просто вся эта беготня… Ладно, когда я был помоложе. Но теперь мне хотелось бы получить работу в конторе. Хочется сидеть за столом. Я даже согласен меньше получать, лишь бы работать в конторе. Я надеюсь, сэр, что вы поможете мне подыскать такое место.
Дживан был настроен решительно. У его начальника было доброе сердце, и он рекомендовал Дживана в другую фирму в качестве клерка. И здесь Дживан начал быстро продвигаться по службе уже как клерк. Он был таким же прилежным и работящим, как в типографии; он схватывал все на лету, как по волшебству. Вскоре он чуть ли не заправлял всеми делами фирмы. Спустя некоторое время он скопил восемь тысяч рупий — несколько больше шестисот фунтов. Тогда он купил такси и стал отдавать его внаем за двадцать рупий в день: получался месячный оклад Малхотры. Он продолжал работать на ту же фирму. Он по-прежнему спал на тротуаре. Ему было двадцать пять лет.
* * *Васант рос в бомбейской трущобе. В раннем возрасте он бросил школу и принялся за поиски работы. Он взял привычку слоняться вокруг фондовой биржи. Его начали узнавать в лицо, и биржевые маклеры стали давать ему маленькие поручения. Он стал бегать для них на телеграф. Однажды брокер дал Васанту текст телеграммы, но не дал денег: «Ничего страшного, — пояснил брокер. — Они выдадут мне счет в конце месяца». Так Васант узнал, что, если часто отправляешь телеграммы, то телеграф дает тебе кредит на месяц. Тогда он предложил брокерам свои услуги: он будет забирать все их телеграммы прямо с биржи, отправлять их, а деньги они могут платить ему в конце месяца. Он брал небольшие комиссионные; он скопил немного денег; он даже умудрился арендовать крохотную конурку для «телеграфной конторы». Он читал все телеграммы брокеров, начал хорошо разбираться в рынке. Он сам начал играть на бирже. Разбогател. Теперь он был стар и обеспечен. У него имелась прилично обставленная контора в удобном здании. У него были регистратор, секретари, клерки. Но все это, по сути, было мишурой. Всю важную работу он продолжал делать сам, сидя в той же тесной «телеграфной конторе»: только там ему думалось как следует. Будучи еще бедняком, он никогда ничего не ел в течение дня. Этой привычке он не изменил. Если он ел в течение дня, то его одолевала лень.
