Эдуард Лимонов - У нас была великая эпоха
«Поменьше хлебушка, побольше супчику!»
Из офицерской столовой, из окон первого этажа, тянуло во двор запахом гречневой каши. Труба, углом выставленная в заделанное проволочной сеткой окно, была закопченнее других труб, тех, что на крыше, и популярнее их. Страна уже успешно согревалась, но питались еще скудно. На рынке буханка хлеба стоила 140 рублей.
Приезжал каждое утро аккуратный фургон, откуда дежурные красноармейцы вытаскивали крючьями несколько лотков с хлебом. Хлеб был сплошь черным и сырым, как глина или замазка для окон, и полагалось его ничтожно малое количество. Только для глав семей — военнослужащих. Для офицеров. Они должны были быть здоровы, дабы всегда быть готовыми отразить врага. «Иждивенцы» в столовую не допускались. Они получали свой хлеб по карточкам в том же магазине у вокзальных руин, где и невоенное население. Привилегий в те годы было мало. Разгрузка хлеба каждое утро собирала молчаливую группу малышни, глядящую на ровно, кирпичами уложенные буханки в лотке, как на бруски золота. Ровный кислый дрожжевой запах исходил от хлеба образца 1947 года. Вовсе не такой запах выбивается сейчас из задних окон парижских булочных… Есть хотели тогда все… И малышня, и красноармейцы, вытаскивающие лотки, и даже сам начштаба дивизии, иногда подходивший к окну кабинета на втором этаже, чтобы взглянуть во двор. За воровство хлеба карали сразу же, на месте. До трибунала дело не доходило. Начфин дивизии (начальник финансовой части) подполковник Фрязин собственноручно во дворе, среди бела дня избил красноармейца, пойманного с украденной буханкой под полой шинели. Бил молча, бессловесно, стараясь ударить в голову. И молчал избиваемый солдат, белорус-альбинос, на голову выше подполковника.
Период этот семья Савенко пережила под девизом: «Эдинька, поменьше хлебушка, побольше супчику!» Очевидно, как все дети, он был бессознательно жаден и глотал свой хлеб моментально, заставляя родителей отдавать ему часть их порции. Мать покупала крупу «геркулес» на стаканы и картошку. Стакан геркулеса и три картошки, сваренные в воде, — это называлось «суп». Мясо отсутствовало. До такой степени, что о нем все забыли. Бывала вдруг колбаса, но почему-то взрослые никак не относили ее к мясу. Колбаса нравилась Эдику до такой степени, что на вопрос начфина Ивана Федоровича Фрязина: «Эдик, кем ты будешь, когда вырастешь?» — ребенок отвечал радостно: «Колбасником!» Естественно, что при астрономической цене хлеба мама Рая часто повторяла ребенку: «Эдинька, поменьше хлебушка, побольше супчику!» Заметьте, как ласково звали — «хлебушек», как осторожно, может быть, боясь, что от грубого обращения «он» и вовсе исчезнет, покинет стол.
Ели гречневую кашу. Начфин Иван Федорович был большим виртуозом приготовления гречки. Он поджаривал крупу до коричневого цвета, а потом варил ее на пару. (Все это происходило на общей кухне, где начфин также давал советы неопытным лейтенантским женам, его первая, гражданская специальность была — кондитер.) Частым блюдом была фасоль с луком и постным маслом. Блюда этого все стеснялись немного, поскольку оно вызывало обильное выделение газов в ночные часы. «Ну что, опять будем ночью газовать…» — говорила мать улыбаясь и вонзала ложку в горку фасоли, посыпанной луком…
Уже коснувшись кухни, следует, однако, вернуться к двум этим этажам, населенным «иждивенцами». Широкий коридор (белая побелка и зеленые панели, ну, разумеется, как же иначе, военная фантазия однообразна, хаки да зелень, вдруг английская шинель углубится в желтизну больше, чем нужно, вот и все…) украшали двери, ведущие в жилища девяти семейств. Вениамин, Рая и Эдик занимали комнату в 26 кв. метров (что по тем временам очень неплохое жизненное пространство), и в комнате была «простая побелка», то есть окрашена она была раствором мела, запросто разведенным в ведре с водой.
В коридоре для мелких надобностей хозяйства стояли две кирпичные плиты. Топили углем (благо Донбасс был под боком и железная дорога функционировала), ибо дров на Украине всегда было мало. Кухня была очень большая, и в ней располагалась чудовищного размера печь, используемая населением лишь по большим праздникам. Пожирала она множество угля, а готовить в те времена, как уже выяснилось, было нечего. Потому офицерские жены держали на плите кто примус, кто керогаз. Готовили и в комнатах, на электроплитах, электричество было всегда дешевым. Поражает обилие средств производства пищи и скудность наличия продуктов питания… Впоследствии, однако, дивизии были отведены далеко за Харьковом несколько полей и огородов, и дивизия стала выращивать на них для своего лишь употребления, разумеется, овощи, в основном картошку и капусту. Увы, хлебушек выращивать посложнее, потому проблема хлебушка еще долгие годы не исчезала.
Характерен для того времени следующий эпизод. Побывав на офицерском вечере в честь годовщины Краснознаменной и прославленной отцовской дивизии, родители с горечью обсуждали при сыне Эдике (на следующий день) их неудавшуюся попытку сберечь и принести сыну кусочек гуся, а именно — крылышко. Трагикомическая и трудоемкая операция матери по заматыванию крылышка в платок (предварительно ей пришлось сделать вид, что крылышко упало на пол) удалась, но в месте, куда мать спрятала узелок, ни платка, ни крылышка в конце вечера не оказалось. Или злоумышленник увел платок с крылышком, или же его убрали официантки. Родители не могли уронить свое социальное достоинство (офицерский кодекс, честь отца), запросто положив кусочек гуся со своей тарелки в сумочку матери. Ни мать, одетая в единственное выходное платье (то самое, серо-голубого шелка), но сногсшибательное, и в танкетки на размер меньше, позаимствованные у подружки «Консуэло» (о ней будет сообщено далее), ни папа-лейтенант не знали, что гуся можно есть руками. Им сообщил об этом, увидев, что лейтенант и его жена беспомощно скребут по тарелке ножами, нагнувшись к уху лейтенанта, тактичный начальник штаба. Сладков знал, как есть гусей, очевидно, гусей было в свое время куда больше в мире. Сын не понял беседы родителей, мать же долго еще мучилась и вздыхала по поводу того, что ребенок остался без кусочка гусиного мяса.
Мясного мяса, кажется, вообще не существовало в те годы. Автор также не помнит, за исключением дивизионных лошадей и позднее появившейся овчарки, никаких домашних животных. Котов долгое время не было. Он не помнит котов во дворе штаба. Не приходили коты и из развалин. Зато существовало множество крыс. Они бегали у лошадей под ногами с наступлением темноты. Когда наступила зима и развалины вокзала покрылись нестерпимо сияющим на солнце снегом, отец полез в самый дальний угол комнаты, заставленный смятыми чемоданами (они были покрыты красивой тряпкой в огурцах), и извлек оттуда валенки. Один из валенок показался ему подозрительно тяжелым, и, перевернув его, отец потряс валенком. К его отвращению, на пол шмякнулось несколько голых, только что родившихся, розовых крысят, и одна большая — мать-крыса. Мать-крыса, утянув за собой хвост, пробежала в угол и стала там в боевую позицию на задних лапах, рылом к отцу. Зрелище было неприятное, и лишь врожденная близорукость, тогда еще не обнаруженная, предохранила мальчика от ненужных подробностей этого эпизода. Потому что лейтенант, схватив «ТТ», в те годы «ТТ» постоянно находился при отце, застрелил крысу-мать одним точным выстрелом. Недаром он был чемпионом дивизии по стрельбе из личного оружия. У радистов, говорил отец, крысы сожрали какие-то важные провода. Оказалось, что крысы любят изоляцию…
Если первым ложем Эдика был снарядный ящик, то первая постоянная кровать, на ней ему суждено было проспать целых семь лет, также имела отношение к войне, она была иностранкой, трофейной фрау, как и костюмчики ребенка. Очевидно, предприимчивый интендант сумел вывезти чудо детской спальной техники из Германии среди груды официальных трофеев, спрятав ее среди станков и автомобилей. Литая и впоследствии слесарно доработанная вручную напильником, кровать эта была гордостью семьи. В тесных пружинах ложа так никогда и не завелись клопы (их в те годы было много повсюду, и нравом они были злы). Много раз крашенные (в последний раз отцом — густо-синей эмалью), спинки постепенно заплыли и потеряли первоначальную стройность и определенность очертаний, однако сработанная из полос металла и горизонтальных пружин поверхность, чудо немецкой спальной техники, так никогда и не потеряла упругости… Из-под подушки этой кровати ребенок вынул в утра своих дней рождений немало книжек (среди прочих «Васек Трубачев и его товарищи» и «Военная тайна» любимого ребенком Аркадия Гайдара) и один футбольный мяч. В этом месте автор вынужден глубоко вздохнуть, ибо никогда больше у него не было столь перманентного ложа. Время от времени профилактически ошпариваемая кипятком и затем протираемая бензином или керосином (потому что клопы не выносили этих жидкостей), верная подружка Эдика издавала всегда легкий индустриальный запах. Как молодой мотоцикл или как пишущая машинка, на которой автор выбивает этот текст.
