Иван Евсеенко - Повесть и рассказы
На нынешних столах все было организовано точь-в-точь как в кино и в телевизоре. Стол президиума, поблескивая на солнце дорогими бутылками и дорогой посудой, возвышался на самой маковке бугорка, рядовые же как бы стекали в низинку, к пустырю.
Поминальное торжество-трапезу можно было уже и начинать, но наш губернатор медлил, позволения и команды пока не давал, дожидаясь священников.
Те появились минуты через три-четыре в сопровождении благостно-покорного воцерковленного переводчика и Артёма, утомленные затянувшейся службой, припорошенные березовыми листьями и могильной землей. Место им было определено в президиуме, в самой середине стола, между губернаторами и генералами.
Артём, доведя священников до президиума и сдав их из рук в руки начальству целыми и невредимыми, скромно попятился к столам рядовым, в самый конец их и завершение, где заняли себе места журналисты. Но губернатор повелительным жестом остановил его и указал место за столом президиума, в соседстве с немцем-фотографом. Противиться губернатору Артём не осмелился, хотя там, в конце рядовых столов в толпе журналистов — людей на поминках в общем-то случайных и необязательных (они все-таки на работе: сделали свое дело, что надо — засняли на пленку, что надо — записали в блокнотиках, и давно бы могли уехать), он чувствовал бы себя свободнее и вольнее (там и выпить можно было бы побольше и без оглядки). Но слово губернатора — закон, и Артём, сняв шляпу, пристроился рядом со стариком и сразу затеял с ним, призывая на помощь переводчицу, какой-то дружеский застольный разговор.
Еще через пару минут подошли к столу президиума несколько милиционеров-полицейских в серьезных, важных чинах, полковников и подполковников. Полицейские же рангом пониже продолжали исправно нести охранную бдительную службу. Серпиловцев они наконец-то из заточения выпустили и позволили им беспрепятственно разглядывать свежие захоронения, но к столам подходить близко не советовали. Да серпиловцы по деликатности своей и сами туда не стремились, хорошо понимая, что на них за столами не рассчитывали (это сколько же надо выпивки и яств, чтоб упоить и укормить полсела). Пусть там трапезничает от имени и по поручению крестьянского сообщества Артём, деревенский их самый главный начальник. Он в трапезах-застольях толк и обхождение понимает и после, если не загордится, то расскажет, что там было и как: какая выпивка, какая закуска. Рассказывать Артём умеет еще лучше, чем выпивать и закусывать. Впрочем, народу в стайке, за чертой, к концу погребений задержалось совсем мало. Многие, посмотрев издалека только начало митинга и похорон, разошлись по домам. Смотреть было вроде бы больше и нечего. Возле каждой могилы в березовой роще работа шла однообразная и скорая, будто на конвейере: священники, солдатики и казахи-турки трудились неразгибно. Подсобить им — это, конечно, совсем иное дело, а просто безучастно смотреть, ротозействовать как-то оно вроде бы и нехорошо, не по-людски и не по-человечески. В березняке остались лишь старики, старухи да дети-подростки, свергшиеся с деревьев. Обретя свободу, серпиловцы стали бродить между рядами, читать, каждый по своему знанию, надписи на столбиках на немецком и русском языках. Именных надписей там было не так уж чтоб и много, да и то лишь в начальных рядах, а на дальних темнели одна под другой надписи «Томб оф-те Унковн» — «Неизвестный».
Вслед за серпиловцами, наскоро собрав лопаты и другой шанцевый инструмент, уехали с похорон и солдатики. (Самовольно, как журналисты, занять места за столами они, понятно, не смели.) Поторапливаться солдатикам был особый резон. Если нигде не застрянут в дороге, то как раз поспеют в гарнизонную столовую к обеду. А он сегодня особый, субботний, с наваристым борщом, с кашей перловкой или макаронами «по-флотски», и главное, с густым розово-красным киселем вместо обычного жиденького чая.
А вот для вольнонаемных казахов-турков время обеда еще не настало, и они, вытесняя из рощи последних серпиловцев, принялись совковыми лопатами и метлами зачищать междурядья, подравнивать, где необходимо, надмогильные бугорки и неровно, в спешке поставленные столбики. Негромко, на малых оборотах заурчали и уползли к дальнему, соприкасающемуся с деревенским погостом краю березняка два трактора: малый, экскаваторный с выброшенным вперед, будто какой хобот, ковшом-землечерпалкой, и тяжелый, играющий на солнце отполированным до серебряно-стального блеска бульдозерным ножом. Наверное, там, на окраине вновь обретенного немецкого кладбища была какая-то срочная земляная работа, с которой казахи-турки вручную справиться не могли. А может, просто кто-то из распорядителей торжеств решил спрятать трактора куда подальше, чтоб они своим видом не мешали проведению заключительной части этих торжеств — банкета-поминок.
Пора было уходить домой и деду Вите. Ему тоже развлекаться тут больше нечем, на огороде ждет капуста и, если не терять время попусту, не прохлаждаться, то к вечеру ее можно будет потихоньку срубить и свезти на тачке ко двору, и тем порадовать Ольгу Максимовну.
Дед Витя в последний раз оглядел материну могилу, снял с креста несколько только-только опавших листиков и вышел за ограду.
— Ну, мать, — поклонился он могиле и сказал так, как всегда и говорил при расставании, — прощай пока. В следующую субботу приду.
— Прощай, — молодым и вовсе не грустным голосом ответила мать, а может быть, это деду Вите лишь послышалось в шелесте березовых высоких ветвей и калинового, усыпанного гроздьями-кровинками куста.
За оградой он надел шапку, половчей приладил в руке палочку-посошок и твердо встал на протоптанную за долгие годы хождения к матери песчаную тропинку. Но тут дед Витя вдруг услышал, как позади него кто-то заполошно и надрывно кричит:
— Виктор Васильевич! Виктор Васильевич! Подожди!
Дед Витя оглянулся и увидел, как через пустырь, заплетаясь широкими брючинами в осеннем порыжевшем бурьяне, к нему бежит Артём.
— Чего тебе? — любопытства ради задержал шаг дед Витя, немало дивясь, почему это Артём вдруг стал окликать его по имени-отчеству, а не так, как привык по обыкновению, в повседневной жизни — дедом Витей.
— Тебя Юрий Иванович зовет!
— А кто такой Юрий Иванович? — перекинул посошок из руки в руку дед Витя.
— Ну, ты даешь! — неподдельно возмутился Артём. — Губернатор наш.
— И зачем я понадобился нашему губернатору? — повесил на посошок сумку с пустой четвертинкой дед Витя.
— Поговорить хочет. С гостями познакомить. Я рассказал ему о тебе.
— И что же ты рассказал ему? — вскинул отяжелевший взгляд дед Витя на фетровую шляпу Артёма, которая опять наползла тому на самый лоб.
— Так, всё рассказал, — забеспокоился под этим взглядом Артём, — что ты в Серпиловке теперь, считай, последний, кто помнит войну, кто пострадал на ней.
— Некогда мне! — отрывисто и резко ответил дед Витя и, отстранив Артёма, зашагал по тропинке.
Но Артём не отставал, крутился, словно какой вьюнок, вокруг него, загораживая дорогу и уговаривая на все лады:
— Неудобно же, Виктор Васильевич. Тебя все ждут.
— Неудобно штаны через голову надевать, — начал уже всерьез заводиться дед Витя, и Артём прекрасно знал, что ничего хорошего это не сулит.
Он прильнул к нему с другого боку и проговорил с обидой и жалобой в голосе:
— Меня ругать будут. Я же обещал…
— Зря обещал! — не стал больше слушать его дед Витя.
Но шаг он все-таки опять замедлил и дальнозорко посмотрел в сторону застолья.
Там, прервав трапезу, и хозяева, и гости действительно ждали, чем закончатся переговоры Артёма с дедом Витей. Они с напряжением и любопытством наблюдали за ними, а немец-старик даже нацелился своим минометным фотоаппаратом.
— А этот, что, — ткнул в него посошком дед Витя, — небось, воевал у нас?
— Бог его знает, — уклонился от прямого ответа Артём. — Но говорит — ветеран.
— Эсэсовец поди, — завелся еще больше дед Витя. — Там только такие верзилы и были.
Он еще раз посмотрел на всё застывшее, безмолвное застолье и вдруг в одну минуту переменил свое решение, как это нередко случалось с ним и в обыденной жизни, особенно если дед Витя выпивал рюмку:
— Ладно, я пойду!
Он свернул с тропинки на пустырь и, почти не помогая себе посошком, не прислушиваясь, как поскрипывает и саднит культю расшатавшийся за день протез, пошел к празднично-поминальным столам.
Артём семенил рядом, без умоку болтал и похвалялся, что и наш, и немецкий губернаторы твердо обещали проложить к Серпиловке асфальт, провести газ, а может быть, даже и воду. Но дед Витя мало его слушал, а всё поглядывал и поглядывал на подвыпивших уже поминальщиков и в первую очередь на старика-немца, который, не переставая, целился в него и щелкал фотоаппаратом.
