Григорий Ряжский - Люди ПЕРЕХОДного периода
Всё это, о чём говорю сейчас, словно кусками 3D выплывает из местных туманов и стелется у меня перед глазами, если мои нынешние органы зрения можно описать именно таким привычным способом в этих почти неправдоподобных обстоятельствах. Знаешь, память мне не отказала практически совсем, но зато новое это, такое удивительное и сверхобъёмное, навалилось так, что порой диву даёшься, как же оно размещается во мне, при том что я уверен, что вовсе не ку-ку.
Если честно, счёт тут никакой не ведётся, никому и ничему: ни дням, ни ночам, ни часам, ни минутам, ни отдельным ударам судьбы. Нет его как бы, времени этого. Свет, как я успел понять, будет тот, который именно тебе нужен, который лучше других соответствует твоим же ощущениям: короче, чего ждёшь, так и будет тебе светить, включая ночь и сумерки. Кто там рулит конкретно — не успел пока разобраться, хотя есть парочка свежих соображений. Информация обрушивается на мою оболочку с такой нечеловеческой (как по слову совпало, да?!) силой, что едва успеваешь переварить головой это обрушенное.
Как я выяснил, за эту часть в нашей местности отвечают серединные — точно, не верхние и не тот, кто над ними. Про того я вообще пока мало чего знаю, только догадываюсь по большому счёту, мне про него лишь вскользь упомянули, и на этом пока всё, а так — ничего случайного.
Не то место, Гер, не то!
Но в любом случае речь идёт пока о самом первом обороте, типа ученического. А сколько их всего — не ведал до самого последнего времени, как и про всё остальное. Но теперь уже в курсе. Однако в какой-то отдельный момент ощущение некоторого условного предзонника всё же имелось, хотя отношение ко мне, надо сказать, самое пристойное. Правда, тоже не соображу пока, от кого именно оно исходит на самом деле, кто за всем этим конкретно стоит и как всё оно пойдёт дальше. Видишь ли, питаться тут не принято: и не предлагают, и не хочется. Да и непонятно, как тут процесс усвоения пищи устроен в принципе, из какой субстанции чего перетекает в какую и с какой конечной целью: где лежит само удовольствие от еды, про которое нам с тобой, как мне кажется, известно почти всё. Но об этом я только потом узнал, не сразу: поначалу думал, солнцееды они, то есть мы сами, кто сюда попал. Но тогда где же солнце?
Лично я, когда прибыл, вокруг располагалось что-то типа пустыни Гоби и больше ничего, только разве что пара нижних ещё. Поодаль стояли они, ждали, когда в себя приду и очухаюсь от Перехода. Оба — мужского начала, лысые и бритые, в противовес общепринятому представлению об апостолах и архангеле Михаиле. Другого же архангела мы с тобой всё равно не знаем никакого, так или нет? И лёгкий ветерок веет, разносит мелкую пыль пустынной позёмкой. Но потом и он утих и больше не возникал ни разу. И на небо всё, вроде бы, тоже не похоже, хотя других вариантов пока не вижу, кроме него. В общем, полная неясность.
Но тут же как-то само собой прояснилось, что обе эти фигуры — нижние, нечто вроде привратников — помощников местных распорядителей, и являются посланниками серединных. А те работают, начиная с четвёртого, кажется мне, оборота и выше, до самых верхних.
Я — по сути голый, без ничего на себе, и лысый, как держава в царской руке, но и без чувства даже самого малого стыда. Будто разом отрезало и унесло вместе с песчаной пылью. Поверх меня — кожа не кожа, оболочка не оболочка, так, нечто не в фокусе. Но это только поначалу, тут я тебя в заблуждение вводить не стану. И главное, нет никаких желаний: всего хватает, и даже пить не хочется, несмотря на всю эту непонятную Сахару. Стою и размышляю, хорошее это для меня новое качество, когда не хочется, чего раньше хотелось, или больше чужое, вредное для здоровья оболочки.
Первый нижний проводит рукой по вертикали вдоль меня, с расстояния, и вижу, как уже какая-то хламида из тонкой холщовки на мне оказалась, так что не поймёшь сразу, где сам, а где лишь собственный мягкий фокус.
И сразу лёгкость образовалась во всех членах и суставах, будто смазали их оливковым маслом первого отжима, холодного, «Extra Virgin». Мне бы дополнительно порадоваться, оценить, прикинуть всякого на дальнейшее, а я вместо этого сразу вспомнил, как мы с тобой, будучи на Крите, впервые для себя его по-настоящему открыли, масло это, хотя, наверное, не меньше тонны съели к этому изумительному моменту прозрения, познав новое качество в хорошо известном старом продукте. Так вот, лишний раз напоминаю всем, кто остался и кто меня слышит, — настоящее масло должно оттеняться глубоко-зелёным, уходящим в густо-оливковый больше, нежели в привычно-жёлтый. И если не возникает у тебя неистового желания обмакнуть мягкую хлебную корку в эту божественную субстанцию, сунуть её в рот и медленно жевать, превозмогая вожделение судорожно протолкнуть себе в глотку эту ароматную кашу, то, стало быть, не то это масло, неправильное, не того отжима, не тех ягод, не той земли, не той воды.
Другой нижний говорит мне, но не ртом, а всей своей большой красивой лысой головой с сильным и ясным светом из глазниц:
— Вам теперь уже не следует никуда спешить, Герман, ничему пока особенно не удивляйтесь и никак не пытайтесь проявить свою личность. Вы у нас пока на первом обороте размещены: случай ваш особый, довольно нечастый; но такие, как вы, у нас, конечно, тоже имеются, среди прочих параллельных. И подход к ним гораздо более индивидуальный, нежели ко всем остальным, оказавшимся с этой стороны Прохода после успешного Перехода. Однако всё теперь будет зависеть лишь от вас. Настоящим прибытием вы обретаете надежду. Вход для вас — есть перемена четвёртого оборота на пятый, не раньше. А то место, где вы сейчас, — это просто некое предварительное обитание, которое никак и ничем не может измеряться, кроме как длиной прохождения пути отсюда до Входа, которая зависит исключительно от вас самого. Просто существуйте в силу отпущенных вам благодатей и благоразумных причин и ждите своего часа. И он наступит или не наступит. А больше нам пока добавить нечего. И помните — всё может быть!
Ну, я после этих слов немного встрепенулся, хотя и без излишней нервозности, как и было у меня с самого начала, и спрашиваю:
— Вы меня сердечно извините, благородные архангелы, но жить-то я буду где? Я имею в виду, пока дела мои не утрясутся окончательно. На какой площади, я извиняюсь, — постель там, всё прочее. Покушать, если что, побриться. Гигиенические процедуры, опять же… И как нам связь поддерживать, если вдруг чего понадобится в силу этой упомянутой вами разумной причины.
— Ничего такого вам не понадобится, можете не сомневаться, — это отвечает мне первый из пустынных святых. Другой тоже растолковывает, вполне доброжелательно:
— Мы же пояснили вам, Герман, полагайтесь лишь на себя и думайте о Входе, остальное решится само собой, без ненужных вам напряжений. Здесь вообще не принято напрягаться, лучшее напряжение для вашей оболочки — это познание мира, настоящего и ожидающего вашу оболочку. Как и достижение гармонии с самим собой в понимании себя и своего нового места в системе мироздания. Так что теперь, после раздвоения вашей бывшей души, обретайте для себя новую цельность и иную полноту и прокладывайте себе путь к вечному блаженству, оно не так уж и далеко отсюда, где-то с пятого оборота уже и начнётся, если всё пройдет без сбоя. Каждому — своё, как говорится, по делам и воздастся.
А первый ещё и дублирует то же самое на латыни, думая, что этой нерусской добавкой делает мне ясней:
— Еt retribuetur unicuique secundum opus eius.
Однако стою и вникаю, Гер, в каждое святое слово, издаваемое в мой адрес одним и другим пустынником. И чувствую — не дышу. Вижу, как не вздымается грудь моя, что бывает при наборе организмом воздуха, и как она же не опускается обратно, что необходимо при выпуске через рот и нос отработанного газа.
Всё ровно, всё плоско, всё удобоваримо и покойно.
Спрашиваю обоих, не отдавая предпочтения никому из них, ответственных за моё прибытие и размещение внутри неведомых пространств:
— Скажите, пожалуйста, если можно, конечно, задавать подобные вопросы: а те, кто, кроме меня, тут обитают, они в большинстве своём мужчины? Или женщины также имеются в наличии?
И чувствую, не смущаюсь. Понимаю, что задал вопрос чистый и хороший, без сомнительной подкладки какого-либо неопределённого свойства. Как-то само получилось так, без привычной двусмысленности и излишней сальности.
— Если вас тема соития всё ещё интересует, то вскоре вы сами же от неё откажетесь, непременно, без всякого содействия с чьей-либо стороны, — это говорит второй нижний в ответ на мой невинный вопрос и интенсивно облучает мою холщовку пристальным глазным светом, будто проводит ультраобработку, нейтрализуя вирус всей моей прошлой жизни на земле.
— Причём по самым разным причинам… — вторит ему первый, поддерживая напарника-контролёра по зоне предварительного обитания, и тоже испускает невидные лучи, но заметно слабей соседних, — пол человека, как и возраст его, всякая ориентация, в каком резоне её ни рассматривай, разнообразные прошлые слабости, свойственные устройству людской природы, — всё это оставляет свою силу и власть над теми, кто стал нашим обитателем за бортом любой из надземных территорий. С момента прибытия все вы — параллельные, и другими в нашей облачности стать уже не можете, до той поры, пока не совершится ваш именной Вход. Ну, а об этом мы уже, кажется, говорили, Герман. И ещё потолкуем предметно: затем мы, собственно, здесь, с вами и находимся.
