Вильхельм Муберг - Мужняя жена
Каково крестьянину зарывать в землю скотину? Про то Повель и сам знает, он однажды вот так же вола лишился. Ему стало жаль Хокана. Он сказал:
— Ладно хоть за шкуру деньги выручишь.
Хокан поднял на него взгляд. Шкура! И то правда! Ему бы надо было ободрать издохшую корову. А он до того озлился на судьбу, что позабыл про это. Так со шкурой и закопал в землю.
Повель ушам своим не поверил. Нечего сказать, хорош хозяин. Не додумался снять шкуру с коровы. Далеров двадцать, не меньше, выручил бы за нее. Что ж свое-тс упускать?
— А ты выкопай корову.
Но Хокан и доброго совета не слушает. То, что попало в землю, пускай там с миром и остается. Что проку в коровьей шкуре, коли и так все прахом идет? Раз отняла у него судьба хорошую дойную корову, пусть уж со шкурой берет.
Повель покачал головой. Тому, кто так рассуждает, недолго владеть землей и скотом. Небережливой рукой ведет Хокан свое хозяйство — добра от этого не жди.
И вот теперь Хокан просит Повеля продавать ему по кринке молока утром и вечером, потому что своего молока у него нет ни капли. Утром он посылает за молоком Элин, а вечером приходит сам. Что это за хозяин, который молоко у людей покупает!
Повель с жалостью глядит на соседа, когда тот появляется со своей кринкой. Но он и осуждает Хокана: не бережет он времени, ходит по таким пустякам. Лучше бы на поле часом дольше поработал. Не умеет Хокан блюсти свою выгоду.
Мэрит доверху наполняет его кринку, а Повель от всей души насыпает ему меру ржи. Надо воздать односельчанину, который водит с ним дружбу. Повель — человек бережливый, у него всякая малость на счету, но для того, кто первым из всей деревни пожелал стать ему другом, он ничего не пожалеет.
И Хокан приходит по вечерам и сидит в кухне, дожидаясь, пока Мэрит процедит молоко. В весеннюю страду Повель допоздна задерживается в поле, дома его еще нет. Мэрит возится поодаль с кувшинами и миской, стоящими на лавке у очага, а Хокан сидит на стуле у двери. Он смотрит на нее, наблюдает за ее движениями. Округлые дуги бедер, которые то напрягаются, то опадают при каждом шаге, гибкий стан, нежные, мягкие руки, простертые вперед. Живительная нега исходит от ее движений, обволакивает его, прилегает к телу, как теплая, мягкая рубаха. А однажды руки ее простерлись, точно обнимая кого-то на другом берегу ручья, там, где он ходил по лугу со своей косой.
Мэрит редко глядит в его сторону, но она знает, что он тут, у двери, и ей этого довольно. Она чувствует его близость, груди ее странно тяжелеют, дыхание учащается, а сердце пронизывает сладкая дрожь.
Они перекидываются словами, которые много раз уже говорили друг другу. Слова эти ничего не значат. Просто они чувствуют, что иногда надо о чем-то говорить, молчать все время неловко. Между тем слышно, как льется молоко; привычный шум для ушей Мэрит по утрам и вечерам.
Случается, что кринка наполнена и стоит наготове, а Хокан продолжает сидеть у двери. Повель приходит к ужину, а он все еще тут, и теперь уже не годится сразу встать и уйти. И он остается еще некоторое время. А когда он наконец уходит, Повель говорит: «Жаль парня, в страдную пору зря время губит». Сам он так запарился, что ему даже недосуг съездить в Юдер проведать старика отца, хотя он прослышал о том, что отец сильно захворал и слег.
Повель никогда не спрашивает Мэрит, согласна ли она с ним, но теперь она и без его вопроса говорит, что согласна с мужем: Хокан зря время губит.
* * *Нынче весной все рано зазеленело. Уже в начале мая травы на лугах поднялись так высоко, что можно- было выпускать скотину на пастбище. И это было кстати, потому что корма кончились почти во всех усадьбах.
Из душных темных хлевов коровы вышли на привольные луга, на солнышко. Они потучнели, отъелись, вымя у них набрякло молоком. Пастбище у крестьян было общее, днем за стадом присматривал пастушонок, а на ночь коров помещали в загон неподалеку от деревни, здесь они оставались под открытым небом. Утром и вечером коров доили прямо на пастбище, и тут же они находились в самые светлые ночи, когда ни волки, ни воры не смеют приблизиться к стаду.
В усадьбе Повеля появилась работница, и Мэрит больше не приходится самой доить. Она стряпает еду, пока Повель со служанкой работают в поле. Теперь у нее есть время заняться сидячей работой, и она принимается за шитье простынь.
Спустя несколько дней после того, как коров выгнали на пастбище, ей пришло в голову, что по вечерам она могла бы доить сама. Тогда бы служанка оставалась в поле на час дольше. Толково придумано, похвалил ее Повель.
На дойку и водопой коров водили в кудрявую осиновую рощицу у ручья. На берегу ручья росло также несколько густых елей, которые служили навесом от дождя. Доить отправлялись задолго до заката, когда скотину гнали в рощу на водопой, и если поторопиться, то можно было вернуться домой с молоком, пока солнце еще не село.
Наливая молоко Хокану в кринку, Мэрит сказала:
— Я теперь сама дою по вечерам.
Он ничего не ответил на это. Может, он и не прислушался к ее словам. А ему и незачем прислушиваться или забирать в голову ее слова. Она просто так сказала, безо всякого умысла. Да и ничего особенного не было в том, что она рассказала ему, что теперь сама доит по вечерам.
И вот на следующий день она сидит на скамеечке у водопоя. Из рощи не видно деревни, а из деревни не видать рощи. Бугристое поле, заваленное грудами камней, лежит между деревней и рощей, заслоняя их друг от друга. Отсюда видно лишь несколько труб над избами. Их-то, должно быть, и хочет разглядеть Мэрит, которая сидит, повернув голову в сторону деревни. А может, ей любопытно глядеть на Франса Готфрида, ведущего по каменистому полю в упряжке двух недавно холощеных волов. Волы упираются и рвутся из ярма, и старик кричит на них так, что эхо от его крика разносится далеко по окрестностям. Но вот он скрылся из виду со своей упряжкой, и кругом опять ни души.
Мэрит хотелось бы доить тут круглый год. В хлеву тесно, там стоит запах коровьей мочи и навоза. А тут воздух чистый, и ветерок веет, шурша в осинах. Под ногами бежит ручей, и так славно пахнет свежей весенней листвой. А однажды вечером птицы тут так и заливались.
Вот уж и последняя корова осталась… Ждет ли Мэрит кого из деревни? Никто не идет. Но вот из зарослей березняка выходит человек. Он тихо подходит к ней и останавливается около ее скамеечки. Она не оглядывается. Надо ли?
— Мэрит… — говорит человек, который подошел к ней. Его колено касается скамеечки.
Что за диво? Где-то глубоко внутри нее все затрепетало, когда Хокан назвал ее по имени. Мэрит — имя ее прозвучало, как колокольный звон, и на душе у нее стало празднично. Вот так же вздрагивала она, когда в воскресенье по утрам до нее доносился первый звук церковного колокола.
— Тебе прямо тут молоко налить?
— Нет, у меня и кринки нету.
— Зачем же ты тогда пришел?
Да, не худо бы спросить его: чего ради пробрался он через осиновую рощу и подошел к ней? Она ведь тут совсем одна. Так недолго и напугать бедную женщину, даром что деревня близко. Для чего он сюда явился? Она припрет его к стене. И как бы вынудить его еще хоть раз сказать ее имя? Еще раз? Нет, не раз, и не два, а тысячу раз!..
Мэрит сидит на скамеечке босая. Кувшин зажат у нее между коленями, а юбку она заботливо подвернула. Пальцы судорожно сжимают коровьи соски, лицо пылает огнем. Голову ее обдает жаром, в висках стучит. Видно, слишком туго повязана косынка на голове.
— Мэрит, — опять говорит он.
И тут его словно прорвало, речь его течет неудержимым потоком. Мукой для души и отрадой для глаз стала она ему с того прошлогоднего сенокоса, когда он увидел, как она полоскала белье в ручье. С той поры он навеки лишился покоя. Тяжко ему видеть ее, но еще тяжелее не видеть. Тянет его к ней. Может, и не по совести поступает он с ней и с Повелем, но молчать больше мочи нет. Ему надо облегчить душу, а там пускай она думает про него что хочет. Может, она станет теперь сторониться его, посчитает его бесчестным, но молчать он больше не может. Кто она такая, Мэрит, что вынудила его все высказать?
Мэрит кончила доить. Она встает. В одной руке у нее кувшин с молоком, в другой скамеечка. Она точно в тумане и с трудом понимает, что с ней. Каждое сказанное им слово достигло цели, проникло ей в душу. Слова заполонили ее, точно все тело жадно впитало их. Она делает несколько шагов вперед, она переставляет ноги, хотя ей странно, что они еще держат ее. Как может она ходить, когда в голове у нее такой туман? Как удается ей устоять на ногах?
Но потом она опускает на землю скамеечку и кувшин и оборачивается к Хокану. Сейчас она поглядит ему прямо в глаза и скажет, что он человек без чести и совести, коли задумал совратить замужнюю! Он прокрался к ней, когда она одна-одинешенька пришла в лес доить. Подстерег минутку, когда и защитить-то ее некому! Вот когда у него смелость взялась! А она думала, что он добрый сосед, что он им зла не желает. Вот как можно обмануться в человеке! Он, видно, хотел до смерти напугать ее. Недобрая, подлая, трусливая затея! Пускай убирается прочь с ее глаз!..
