Эдуард Лимонов - Американские каникулы
Я сказал, что пока, по-моему, их здесь более чем достаточно.
Даян пожаловалась, что в прошлую ночь уже в четыре часа на улицах стреляли. Я оживился, меня интересовало, убили ли кого-нибудь в результате. Оказалось, что нет, не убили.
Окна ливинг-рум у Даян выходили на пустыри и разрушенные дома. Однако в просвете между разрушенными домами виднелся еще краснокирпичный дом, где возились рабочие. Цивилизация, да, наступала. На окнах были решетки и железные ставни. Я с уважением покосился на ставни. Броня крепка…
Даян поймала мой взгляд и сказала:
— Я еще не перебралась сюда, только перевезла кровать, а они уже залезли в квартиру, выдавив стекло с балкона… Еще нечего было красть, а они уже… Суки! Я было расплакалась, села на вещи, которые привезла, и сижу рыдаю. Хотела забрать деньги, заплаченные лендлорду[13], и не переселяться, но сосед уговорил не делать этого. Его дверь напротив. Он работает в полиции.
— Какого хуя полицейский обитает тут, дарлинг? Мы платим им достаточные деньги, чтобы они жили в пригороде, в собственных уродливых и удобных домах, — сказал я, действительно удивленный странным полицейским-мазохистом.
— Он не полицейский, он работает в полиции… Кажется, клерком, — сказала Даян. — Он пригласил мастера из полиции, и тот поставил мне эти решетки и ставни, у него на окнах точно такие же. Теперь я выплачиваю ему каждый месяц определенную сумму за эту работу.
Я прошелся по квартире Даян, оглядывая ее. Декадентка Даян. На стене висел пластиковый рельеф, изображающий белое тело женщины, стоящей на коленях. Рельефный палец женщины углубился в ее рельефную щель. Мастурбировала. Какие-то колосья спелой ржи стояли в вазе. У самой двери, почему-то рядом с умывальником, возвышалась на ножках белая ванна. Образца 1940-какого-то года, по-моему. Едва ли не на львиных лапах. Может, не на львиных, но на лапах. Даян разукрасила свою ванну снаружи — зеленая русалка, похожая на девушку с Сент-Марк плейс, улыбаясь, выглядывала из воды. Только без кожаной куртки. Справа от входа была крошечная комнатушка с закрытым бамбуковой занавесью окном, где едва помещались кровать (матрац, лежащий прямо на полу) и старый комод с зеркалом. На комоде, среди всяких женских безделушек, валялись книги по искусству, одна из них — «Женщина в изобразительном искусстве» — сверху. Открытая настежь дверь в углу «спальни» открывала взору красивый новый туалет на возвышении. Как трон.
Мы пошли в бар. Уже выходя из дома, встретили человека в клетчатой рубашке с узлом в руках. Это, оказывается, и был полицейский или клерк из полиции. Даян нас представила. У него было очень бледное лицо и синие круги под глазами. Выше меня ростом, узкоплечий.
На улице Даян сказала мне, поморщившись:
— Он, по-моему, очень больной человек. У меня такое впечатление, что, когда ко мне приходят мужчины… он подслушивает у двери и мастурбирует. Когда он открывает свою дверь, из его квартиры исходит противный кислый запах, воняет как будто засохшей спермой. Он фрик, — добавила она. — Урод, — и поморщилась опять. — Недавно знаешь что он мне предложил? Ни больше ни меньше, как не платить ему за установку решеток на окна, но взамен проводить с ним одну ночь в неделю. Я отказалась. С таким, как он…
Я подумал, что она слишком хороша для этого места, района и дома. И даже зауважал ее за храбрость. Я бы не стал тут жить. Слишком много раздражающего вокруг. Грязи, ненужной опасности, некрасивых лиц, глупости существования.
Мы пошли в «Бредлис» и сели там в темноте и стали пить. Я пью до хуя обычно, она пьет тоже немало, на таких клиентов в барах молятся. Пианист еще не пришел, посему мы свободно трепались. Говорили об Элен — ее подруге, девушке, с которой я спал год назад, до отъезда в Европу. Элен нас и познакомила. Что с ней? Элен живет с мужчиной, которого она не очень любит, по словам Даян, но он заботится об Элен, ей не нужно работать, она спит полдня и в какой-то мере счастлива.
— Вот-вот, это то, что нравится вам, — говорил я, — женщинам. Теплый хлев. Взамен вы предоставляете в пользование свое тело. Спать полдня и не работать — мечта женщины.
Я подсмеивался над Даян, говорил без осуждения, констатация факта — и только. В мире столько же слабых мужчин, как и слабых женщин. Мы не были слабыми, я и Даян, мы жили, себя не продавая. Элен была слабая.
— Она тебя очень любит, но она устала, — вдруг сказала Даян. — Если бы ты ее позвал…
— Если бы меня кто-нибудь позвал, — перебил я ее. — Сколько ей лет? — И не дожидаясь ответа Даян, ответил сам: — Тридцать два? Она слишком стара для меня. Что я буду с ней делать через пять лет? Она хорошая девушка, хороший компаньон, выглядит экзотично, хорошо ебется, но что я буду с ней делать? К тому же я ее приглашал в Париж однажды, прошлой зимой. Каюсь, приглашал только потому, что был в депрессии, и был счастлив, когда она не приехала.
— У нее не было денег, — сказала Даян, защищая подругу.
— Перестань, — сказал я. — Она могла мне написать, что у нее нет денег, я бы ей прислал.
— Да, — согласилась Даян. — Вообще-то она могла приехать, конечно, если бы не Боб. Он ее очень любит и очень ревнует.
— Именно, — сказал я. — Ты знаешь, что я за человек. Я не чувствую, что я имею право связывать кого-нибудь. Завтра я бы спал с новыми и новыми женщинами, а она бы страдала. Глупо, не так ли? Я хочу всех иметь, но я ни с кем не хочу жить. Хочу жить и умереть один.
— Я тоже, — сказала Даян и закурила.
Девушка принесла нам следующий дринк. Ей — джин-энд-тоник, мне — мой «Джэй энд Би».
— Она думала, что ты ее любишь, — сказала Даян.
— Я и тебя люблю, — сказал я. Потом после паузы добавил: — Если я ей так нужен, то почему она ничего для этого не сделает. Пусть сделает что-нибудь. Докажет, заслужит. Если бы я кого-то любил, я бы добивался этого человека, захватил бы в конце концов. Ты думаешь, это неприятно, когда тебя добиваются? Это приятно. Это внимание.
— Пойдем теперь поедим в другом месте, — сказала она. — Только я плачу.
— Ни хуя, — сказал я. — Я привез с собой деньги. Пока они у меня есть. Я тебя угощаю. Когда не будет денег, я скажу.
Был август. Она повела меня во втиснутый между двумя пыльными улицами в Гринвич Вилледж ресторан — пародия на террасы парижских ресторанов. Пришлось ждать, но в конце концов мы сидели под чахлым деревом, и возле нас горели красные свечи в стаканах.
Я пил «Божоле» и слушал ее, рассказывающую мне, как она боится старости.
— И Элен боится, — говорила Даян. — В последний раз… она была у меня несколько дней назад, мы напились и переругались. А что же дальше… Что же дальше? — спросила она меня. — Ты писатель, и ты умный.
Умный писатель оторвался от свиных ребер, которые он в этот момент обгладывал. Что я ей мог сказать? Рецептов для будущего, годящихся для 32-летних женщин, у меня не было. Были рецепты для юношей 18 лет, были для тридцатилетних мужчин, но женщинам 32 лет мне нечего было посоветовать. У Даян был боевой темперамент, ей не хватало размаху, конечно, но она, скажем, могла поехать в Бейрут, пройти тренировку в лагере для террористов, вернуться в Штаты и взорвать Вайт-Хауз или еще что-то взорвать. А что я еще мог ей посоветовать? Завести ребенка? Банально-идиотское решение. Вырастет ребенок, уйдет, через пятнадцать лет придется решать все ту же проблему. Тогда уже будет непоправимо поздно. Может, и сейчас уже непоправимо поздно. Элен, конечно, следует держаться за своего любящего ее мужика. А Даян?
Одна из неприятных сторон жизни писателя — они думают, я должен знать. Да, я знаю, все позади, если считать себя только женщиной. Если человеческим существом, злым, свободным и горячим, — все еще впереди. Я мог ей предложить самое невероятное — скажем, стать женщиной-мафиози, убирать за деньги людей. Да хуй знает, что можно сделать в мире за остающиеся ей 25 лет активной жизни, если быть открытым, непредубежденным и сильным человеком, мужчиной ли, женщиной, не имеет значения. Можно иметь фан[14].
Она заговорила сама, спасла меня. Не о себе заговорила, об Элен. Именно потому, что боится она старости, Элен живет с Бобом.
— Слушай, — сказал я. — Я знаю все эти истории. Нормальная, ненормальная человеческая жизнь, перевалившая во вторую половину. Давай переменим тему. Не пойти ли нам на парти? Нет ли где-нибудь парти сегодня вечером? Я хочу кого-нибудь выебать.
— Нет, — сказала она, подумав и доедая свою форель. — Никаких парти сегодня. — И добавила, улыбнувшись: — Если хочешь, можешь выебать меня.
Я посмотрел на нее заинтересованно-рассеянно, но на всякий случай спросил еще:
— Мне казалось, что мужчины не доставляют тебе особенного удовольствия?
— Доставляют. Иногда, — сказала она и посмотрела на меня. — Пойдем ко мне?
— Пойдем к тебе, — сказал я.
На Первой авеню мы купили в грязном магазине бутылку «Зоави Бола» за пять долларов. Так получилось, что я стал спать с Даян. С сестричкой.
