Мартин Сутер - Кулинар
На низеньком столе стоял чайник и чашка. Судя по виду прислонённой к стене подушки, Мараван только что с неё встал. Он предложил гостье место напротив.
— Если ты не возражаешь, я сяду здесь, — Андреа показала на стул перед компьютером.
— Пожалуйста, — пожал плечами Мараван. — Чаю хочешь?
— Спасибо, нет, — ответила Андреа. — Я ненадолго. Хочу тебя кое о чём спросить.
Она села, Мараван остался стоять. Андреа невольно заметила про себя, что он красив: стройный, худой, безукоризненно сложенный. Но никаких чувств, кроме дружеской симпатии, он в ней не вызывал. Сейчас Андреа и представить себе не могла, что была с ним в постели.
— У тебя нет второго стула? — спросила она.
— На кухне, — кивнул Мараван.
— Может, принесёшь?
— У тамильцев считается, что сидеть в присутствии уважаемого человека невежливо.
— Разве я «уважаемый человек»?
— Для меня да.
— Хватит болтать. Бери стул и садись, — оборвала его Андреа.
Мараван сел на пол. Она покачала головой и перешла к главному.
— Что ты добавил в еду?
— Ты имеешь в виду ингредиенты?
— Только те, которые вызывают такой странный эффект.
— Я тебя не понимаю.
Мараван не умел лгать. Все сомнения Андреа в правильности её предположений вмиг развеялись, настолько растерянным выглядел сейчас тамилец.
— Ты всё понимаешь, — сказала она.
— Я клал только традиционные компоненты.
— Мараван, я уверена, что это не так, — возразила Андреа. — Я знаю себя и своё тело. Что ты добавил?
Некоторое время Мараван молчал, а потом упрямо мотнул головой.
— Я следовал древним рецептам. Только технологию приготовления немного модернизировал. Клянусь, я ничего не добавлял от себя!
Андреа встала и несколько раз прошлась по комнате между окном и алтарём. На улице смеркалось, небо над черепичными крышами окрасилось в оранжевый цвет. Шум и крики смолкли.
Девушка отвернулась от окна и остановилась рядом с Мараваном.
— Встань, — велела она ему.
Тамилец поднялся с пола и опустил глаза.
— Посмотри на меня, — продолжала Андреа.
— У нас считается невежливым смотреть человеку в глаза, — ответил Мараван.
— А у нас считается невежливым хитростью затащить женщину в постель, — парировала Андреа.
Он поднял голову:
— Я не добавлял в еду ничего особенного.
— Я открою тебе одну тайну, Мараван, — сказала Андреа, понизив голос. — Я не сплю с мужчинами, они не возбуждают меня. Ещё подростком я пару раз переспала с одним мальчиком, потому что думала, что по-другому нельзя. Но этих двух раз оказалось мне достаточно, чтобы понять: мне нужно другое, — Андреа остановилась, чтобы перевести дух. — Я не сплю с мужчинами, Мараван, — повторила она. — Только с женщинами.
В его глазах мелькнул ужас.
— Теперь понимаешь?
Тамилец кивнул.
— Так что же ты туда добавил?
На некоторое время Мараван задумался, словно не зная, с чего начать. А потом принялся рассказывать.
— Аюрведа — искусство целительства, которому не одна тысяча лет. В нём различают восемь разделов. Один из них называется «вайикарана» и посвящён афродизиакам. К ним относятся и некоторые специи. Моя двоюродная бабушка Нангай — мудрая женщина, умеющая готовить и такие блюда. Рецепты я взял у неё. Мой здесь лишь способ приготовления.
В тот вечер Андреа возвращалась домой посвящённой в тайны афродизиаков и содержащих их продуктов: молока и белого маша, шафрана и пальмового сахара, миндаля и кунжутного масла, гхи и бенгальского перца, а также кардамона, корицы, спаржи и лакрицы. В сердцах она оскорбила Маравана, определив его действия как «аюрведическое изнасилование», и ушла от него не попрощавшись. Однако на улице она успокоилась и даже почувствовала некоторое облегчение. А потом, проехав пару трамвайных остановок и ещё раз прокрутив в памяти всю историю, громко рассмеялась.
Сидевший наискосок молодой человек улыбнулся, оглянувшись на неё.
Мараван тоже утешился. Такая ссора была ему по душе. Тамилец гордился тем, что он — единственный мужчина, ради которого Андреа хотя бы на одну ночь изменила своей природе. И — что греха таить — это вселяло в него надежду.
На следующий день он послал сестре десять тысяч рупий, получив тем самым предлог позвонить ей и попросить о разговоре с Нангай. Маравану пришлось терпеть два дня, прежде чем он услышал в трубке слабый голос старухи.
Он с трудом разбирал слова.
— Вы принимаете лекарство, мами? — спросил Мараван.
Он с детства называл её «мами» — по-тамильски «тётя».
— Да, да, ты поэтому звонишь мне?
— Не только.
— Что же ещё?
Мараван не знал, с чего ему начать, но Нангай его опередила.
— Это нормально, если не сработало с первого раза, — сказала она. — Иногда требуются недели, месяцы. Скажи им, пусть наберутся терпения.
— Всё сработало с первого раза.
Нависла пауза.
— Иногда бывает и так, — послышался наконец голос Нангай, — если оба в это верят.
— Женщина не верила, мами, — возразил Мараван, — она даже не знала.
— Значит, она любит этого человека, — сказала Нангай.
Мараван молчал.
— Ты слышишь меня, Мараван? — окликнула его старуха.
— Да.
— Тогда ответь мне, она, по крайней мере, шудра?
— Да, мами.
Он почти не солгал. Шудры — каста слуг, а Андреа, как-никак, работала в сфере обслуживания.
Потом трубку снова взяла сестра.
— Нангай принимает лекарства? — спросил её Мараван.
— Откуда ей их взять? — удивилась та и тут же принялась за своё: — У нас не всегда хватает денег на рис и сахар.
После разговора со Шри-Ланкой Мараван долго сидел у компьютера. Он всё больше убеждался, что быстрый эффект старинных снадобий был следствием применения технологий молекулярной кулинарии.
Июнь 2008
9
Воскресное утро выдалось таким солнечным, что Дальманн велел накрывать завтрак на террасе. Однако не успела Лурд подать яичницу с беконом, как налетел ветер и небо закрыли тучи.
Перегнувшись через стол, Дальманн схватил верхнюю из четырёх воскресных газет, оставленных для него экономкой, и тут же помрачнел. В связи с истерией по поводу уничтожения документов Бундесратом[28] всплыла масса грязи. Взять, к примеру, сообщение германских спецслужб о контрабандной торговле ядерным оборудованием, попавшее в руки журналистов. И вот уже мы имеем привязку к иранской и пакистанской теме. Ещё совсем немного — и название «Палукрон» замелькает на страницах прессы.
«Палукрон», акционерное общество со штаб-квартирой в офисе адвокатского бюро, располагался в центре города. Через него платежи из Ирана поступали в различные фирмы, в основном хорошо известные и с безупречной репутацией, руководство которых, конечно, и не подозревало о своём участии в ядерной программе.
То же, разумеется, можно сказать и о «Палукроне», во всяком случае, об Эрике Дальманне, состоявшем тогда в совете директоров этой фирмы. Ведь он всего лишь согласился занять это место по просьбе одного из партнёров по бизнесу, которому был кое-чем обязан. Так или иначе, особенно сейчас, когда предприятия и без того страдали от финансового кризиса, упоминание его имени в связи со всей этой историей представлялось Эрику Дальманну крайне неуместным.
Он взглянул на небо. Теперь солнце застилал целый облачный фронт. Одетый по-летнему — в зелёное поло и лёгкие штаны для гольфа в шотландскую полоску, — Дальманн задрожал от неприятного холодного ветра.
— Лурд! — позвал он. — Я поем в доме.
С этими словами Дальманн взял чашку с кофе и вошёл в гостиную. Там он устроился в кресле и сидел, с недовольным видом уставившись в одну точку, пока экономка не убрала стол на террасе и не накрыла в гостиной.
Не успел Дальманн заняться новой порцией яичницы с беконом — предыдущую он успел съесть только наполовину, — как раздался звонок в дверь. Шеффер, как всегда, пунктуален, даже чересчур.
Шеффер был сотрудником Дальманна. Более точного определения его должности так и не нашлось. Слово «секретарь» как будто не отражало сути дела; «ассистент» — также представлялось не совсем верным; «правая рука» — тоже что-то не то. Так он и остался «сотрудником». Они работали вместе уже более десяти лет, но общались гораздо дольше. Шеффер называл Дальманна Эриком. Дальманн называл Шеффера Шеффером.
Лурд проводила гостя в дом. Это был долговязый мужчина сорока с лишним лет, с узкой головой, редкими белокурыми волосами и голубыми глазами. Несколько лет назад Шеффер сменил свои очки без оправы на контактные линзы и с тех пор время от времени, запрокинув голову, капал себе в глаза какое-то лекарство.
Шеффер оделся по-домашнему: в голубую летнюю рубашку и тёмно-синие хлопчатобумажные брюки. Через плечо он перекинул аккуратно сложенный красный пуловер из кашемира. В руке держал набитый бумагами кейс.
