Алексей Колышевский - Взятка. Роман о квадратных метрах
– «земляные работы комплексные»,
– «земляные работы специальные»,
– «гидродренаж котлована»,
– «трамбовка дна котлована»,
– «укрепление стенок котлована»,
– «подготовка материала опалубочного»,
– «подготовка арматуры»,
– «бетонирование арматуры»,
– «вязка арматуры»,
– «сборка опалубки комплексная»,
– «заливка бетона товарного»,
– «разборка опалубки»,
– «гидроизоляция по бетону»…
И еще какая-то хрень. На деле же я плачу рабочим лишь за кубический метр залитого ими бетона. Они заливают вручную, корячатся, надрываются, а я пишу в смете, что при заливке фундамента используется бетононасос, и кладу себе в карман стоимость услуг этого самого насоса, якобы работавшего. А это, между прочим, немало: пятьсот долларов. Кубический метр бетона вместе с работой обошелся Алле в сто пятьдесят долларов, рабочим я уплатил пятьдесят, остальное зажулил. На бетоне я ее тоже нагрел. Самого бетона при этом фактически пошло на фундамент двести тридцать кубометров, а в смете я указал триста двадцать! Вот так, худо-бедно, за какие-то считаные дни я из забитого жизнью нищего, уволенного супервайзера стал обладателем немалого для того времени состояния в размере шестидесяти тысяч долларов, и это при том, что строительство дома еще даже не начиналось! Расслабленный и оглушенный, не верящий своему счастью, я сидел на ящике, смотрел на цифру в калькуляторе и блаженно покуривал. В моей голове роились мысли одна смелее другой. На что истратить такую кучу денег? Купить новую машину? Купить квартиру? Купить… Но я решил ничего не покупать. Я решил подождать, а чего, я тогда и сам толком не знал. Просто сработала интуиция и вера в приметы: никогда не распускай по ветру свои первые серьезные деньги. Потому, что деньги всегда к деньгам. Используй свой первый капитал, пуская его в рост, делай на него дело. Так делают все евреи, надо брать с них пример. Иначе, если ты банально профукаешь деньги на разные сомнительные удовольствия, то сто к одному, что второго случая прихода больших денег может и не быть. Они обидчивы, они имеют свой характер, они любят липнуть друг к другу, эти чертовы, милые, любимые деньжата, денежки, деньжульки.
3
Работяги сколотили себе жилье из неструганых досок. Узбек Дима, получив из моей неохотной руки то, что причиталось ему как вербовщику, сел в свой милитаризованный грузовик и уехал. Я купил работягам жратвы и рассчитался с электриком, который провел в вагончик лампочку Ильича и установил пару розеток.
– Не сгорите. Я все на совесть сделал, – добродушно пфукал электрик в пышные усы, оказавшиеся у него случайно, так как известно, что электрики в своем подавляющем большинстве вовсе не носят ни усов, ни бороды. С чем это связано, я не знаю, по всей видимости, отсутствие растительности на их лицах – это своего рода внешняя примета их цеха, как, скажем, у панка его ирокез, а у обиженного на весь свет эмо – челка, ниспадающая на ключицу.
Мне, после всех этих манипуляций, оставалось самое важное. Я должен был разметить участок, нанести на него контуры будущего дома. Сделать это с помощью веревочки, именуемой на строительном жаргоне шнуркой. Я сомневался недолго. Никакой альтернативы курсовику с ошибками у меня не было, да теперь уж и быть не могло, ибо настоящая цена такой работы, как рассчитать проект с фотографии, да еще в исполнении известного архитектора, потянула бы на астрономическую сумму. И это еще при условии, что нашелся бы кто-то такой, кто взялся бы за нее. Я высоко поднял руку и, произнеся зачем-то фразу: «Все равно в жопе одна дырка», резко ее опустил, что должно было бы означать молитвенный ритуал перед нерукотворным Русским Авосем – покровителем всех раздолбаев, троечников и еще великого множества самых разных людей, привыкших в своей жизни делать если и не все, то, по крайней мере, некоторые вещи с мыслью «Авось пронесет». Авось (а я верю в то, что это один из несмытых волной истории дохристианских славянских идолов, превратившийся, после крещения Руси, в демона) в состоянии устроить вам такой «пронос», заставить вас так обпоноситься, что запах результатов вашего увлечения поклонением Авосю будут мерещиться вам всю вашу жизнь. Уж по крайней мере в те ее моменты, когда вы решите что-то вновь сделать с надеждой, что «вдруг проканает». Я был очень молод тогда и не мог еще вообразить себе, что все в жизни, даже появление в ней Авося – явление предопределенное, но тогда, повторяю, деваться мне было некуда. И я начал. Выбрал из работяг одного более или менее смышленого с виду себе в помощники, и с ним мы, как чеховские землемеры, довольно споро наметили колышками с привязанной к ним шнуркой линии основания коттеджа, о конечном виде которого никто не имел ни малейшего представления. Закончили мы свою работу при глубоких сумерках.
– Завтра копать начинайте, – наказал я смышленому с виду узбекскому пролетарию.
– Копать, – повторил он. – Много копать нужно.
– Вот и давайте. Чем быстрей, тем лучше, – с нетерпением проговорил я, готовый уже сесть в машину вместе со своим «стартовым капиталом», но хитрый пролетарий стал говорить что-то насчет экскаватора, и я слегка приуныл…
Когда рабочий начинает рассуждать о том, что неплохо было бы сделать то или это, и при этом он, рабочий, будет стоять в сторонке и смотреть, как работает (за мои деньги) железный монстр с ковшом, это никуда не годится. Такого рабочего охота ударить лопатой много-много раз. Но отказать рабочему – значит лишить его мечты. Украсть надежду на то, что у него получится немного схалявить. Никто не заслужил того, чтобы у него крали его мечту. Даже российская футбольная сборная вправе мечтать о том, что когда-нибудь она попадет в финал чемпионата мира! Она, черт бы меня побрал, даже вправе мечтать о выигрыше, пусть и с минимальным преимуществом! Поэтому лучше в таком случае применить врачебную практику общения с безнадежным больным и пообещать, что все будет хорошо.
– Вы начинайте, а потом будет экскаватор, – с широкой улыбкой наврал я пролетарию, и тот поверил (можно подумать, что ему оставалось что-то еще в этой жизни, кроме как верить обещаниям таких пронырливых мерзавцев, как я) и дружелюбно махнул мне на прощанье. На фоне полутемного неба его пятерня показалась мне искалеченной куриной лапкой, все еще, впрочем, способной к тому, чтобы держать лопату. Каждый в жизни идет той дорогой, которая выбрала его, начиная с рождения, и если ты должен копать, то ты будешь копать.
4
Вновь та же гостиница, в которой на нас смотрели с бесцеремонным пониманием, и та же кровать, и та же блеклая чайная роза – женщина на этой кровати. Стонет и воет надсадно, получая от меня резкие укусы любви. Во второй раз я вполне уже свыкся со своей ролью полуавтоматического удовлетворителя и работал, как станок с программным управлением. Некислая такая попытка описания любовных утех производственным языком, не так ли? Чем-то напоминает песенку Тристана из фильма «Собака на сене»:
Приглянулась мяснику блондинка,«Ах, – сказал, – отличная грудинка!»А потом сказал смелей:«Замечательный филей»…
…Так и повелось: немногие светлые осенние часы я проводил на стройке, а вечерами мне приходилось удовлетворять мою стареющую благодетельницу. И если в ней с каждым нашим часом, с каждой совместно проведенной секундой разгоралась страсть, крепло омерзительное, самочье вожделение, то легко понять, что внутри меня все происходило с точностью наоборот. Я ненавидел в ней все: ее пальчики, ее короткие, полные пальчики с длинными, квадратными ногтями. Ее уже дряблые выше локтя руки, всё ее, долго и неаккуратно ношенное ею тело. Она брила лобок, и это было смешно и похоже на щипаную курицу. Ее груди венчали маленькие, совершенно мужские соски: почти без ореола, крохотные, словно обрезанные верхушки пипеток. Именно они вызывали у меня особенную неприязнь, я избегал смотреть на ее соски, я никогда не прикасался к ним пальцами, а уж тем паче языком. Им мне приходилось орудовать внутри щипаной курицы, так как Алла особенно ценила «куний лиз» (так однажды кто-то при мне забавно переврал слово «куннилингус»). Куний лиз…
Она любила уменьшительно-ласкательные названия, и из всех любимых ею уменьшительно-ласкательных названий самым любимым ее было слово «штучка». Она, должно быть, находила очаровательно милым называть мой член «штучкой», она называла «штучками» презервативы, и часто, в момент своего исступления, она вдруг на какое-то мгновение совершенно менялась, прекращала плаксиво стонать и просила:
– Одень, пожалуйста, штучку, милый. – Она называла меня «милый», а я в ответ хотел назвать ее каким-нибудь грязным, оскорбительным, уничтожающим словом, и каждому ее «милому», произнесенному ею в порыве страсти, соответствовало мое, мысленно произнесенное в ее адрес проклятье.
Однажды она заявила, что не намерена больше встречаться со мной «в этих отвратительных номерах», и, вытащив из сумочки ключ, серебристый ключ на длинной цепочке с брелоком в виде Эйфелевой башни, она покачала им перед моим носом. Я вел ее «Фольксваген» и, не отвлекаясь от дороги, спросил, что это за ключ.
