Юрий Азаров - Паразитарий
— Ты меня любишь?
— Да, да, — прошептала Люка. — Ты настоящий иксодус паразитариус…
— Ты меня не бросишь?
— У тебя прекрасный мальчик, — сказала устало Люка.
— Я бы отдал все, чем располагаю, чтобы вывести его из состояния деперсонализации. Понимаешь, он уничтожил свое «я». Он тоскует безмотивно. Внешний мир он воспринимает как вечно меняющийся. Для него нет ничего постоянного.
— Прекрасно, — прошептала Люка, а Скабен возмутился, не понимая, что же прекрасного в том, что мальчик тяжко болен.
— Мой мальчик с детства травмирован. Мать повесилась у него на глазах. Мать передала ему значительную долю своей шизофрении. Почему я назвал его Феликсом? Твоего мужа тоже так звали?
— Не говори мне о муже! Не говори! Никогда не говори! Ты назвал его Феликсом, потому что хотел ему счастья. Феликс — значит счастливый.
Люка снова придвинулась к Скабену всем телом, и снова Скабен впал в тяжелое и радужное забытье. И когда оно прошло, сказала:
— Я давно не была так счастлива…
Сколько длилось это прекрасное блаженство, Скабен не помнил. Он сознавал лишь то, что с появлением Люки к нему пришла уверенность. И очень скоро Скабен стал покрикивать на Люку и даже изредка поколачивать. Люка не только терпела грубости Скабена, но и гордилась им, ибо хотела видеть в своем возлюбленном сильного мужчину.
А однажды, это было весной, Люка сказала:
— Давай жить как муж и жена.
— Но мы так и живем, — ответил Скабен.
— Нет, мы не так живем. Нам приходится скрывать наши отношения.
— А как иначе? Полиция нравов нас может приговорить к эксдермации, если мы не будем скрывать наших отношений.
— Мне надоело скрывать то, чем я должна гордиться, — отвечала Люка. — Что тебе мешает? Ты же любишь меня.
— У меня больной сын. В детстве была ему сделана сложная операция яичек. Он, должно быть, сильно комплексует. По нескольку часов просиживает в ванной комнате.
— От этого еще никто не умер. Мальчику нужна мать. И женщина.
Скабен расхохотался, и тогда Люка, может быть, впервые в жизни, заплакала.
— Не люблю я этого, — сказал Скабен.
— Я тебе надоела? Я могу уйти.
— Как ты можешь так говорить?! Как ты не хочешь понять, что мужчина, у которого на руках больной сын, сам невольно заболевает теми же болезнями, что и его ребенок.
— Давай жить вместе.
— Но у тебя же взрослая дочь.
— Сабина поймет меня. Она любит тебя.
— Это мне нравится. У тебя прекрасная дочь, — слащаво сказал Скабен, и Люка, не выдержав иронии, ударила Скабена по лицу.
— Это пощечина? Как назвать подобного рода жесты?
25
Долго размышлял Скабен над природой человеческих чувств. Думал над тем, как же быстро проходит истинное чувство к женщине, если плоть сыта чужой плотью. Но он был неправ, так размышляя. Он все же любил Люку, но сам факт женитьбы его пугал. Как только он начинал думать о том, сколько у Люки было мужчин, так сердце пересекала острая режущая боль: нет, никогда он на ней не женится. По опыту знал: все в этом мире разрешается само собой, а потому и отпустил вожжи своей судьбы. Судьба распорядилась по-своему, совсем не так, как ожидал Скабен. Однажды, когда Люка была у него в гостях, а юный Скабен, то есть Феликс, полулежал на диване, наблюдая из своего угла за тугозадой Люкой (в это время Скабен допивал свой коньяк), в комнату ввалился Ривкин. Он стал бурно рассказывать о том, как ему удалось сплести двести сорок шесть интриг, причем двумстам из них он обязан Скабену, а Скабен на радостях открыл еще бутылку великолепного джина. Люка нетерпеливо ерзала на своем стуле, давая понять, что ей пора уходить. Она даже сказала:
— Ты меня проводил бы.
— Пусть Феликс проводит. Феликс, проводи даму.
Какая молния блеснула в глазах юноши и прекрасной женщины! В одно мгновение старый Скабен засек полыхнувшую радость сына и коварное озорство любовницы.
— Ну что же, Феликс… — улыбнулась Люка. — Пойдем, проводишь меня, мой мальчик.
Феликс пружинисто вскочил. Куда подевались его депрессии, меланхолии, комплексы и всякие варианты деперсонализации? Легкий румянец сделал его лицо еще красивее. А когда Люка похлопала по плечу юного кавалера, у Скабена уже не было сомнений: роковое мгновение ворвалось в его жизнь. Компьютерные мозги Скабена просчитали мигом весь ход дальнейших событий. Он теряет Люку навсегда. А как он будет жить с сыном?
— Щенок! — вырвалось у Скабена. — Смотри, долго не задерживайся!
— Он задержится ровно на столько, на сколько надо, — улыбнулась Люка.
В широкой отцовской куртке и огромной меховой шапке он казался мужественным и сильным: мужчина. А рядом с Феликсом как-то сразу сильно похорошела и Люка.
Потом Скабен мне рассказывал, как он вычислил ситуацию: Люка решила ему отомстить. И он принимал эту месть, как расплату. Но в этих событиях он увидел и другое: на его глазах сын будто ожил, будто заново родилось у сына новое состояние. Он и раньше подумывал, что избавить сына от кошмарных комплексов может женщина. Но сын был застенчив и робок. Он буйствовал лишь с отцом. Отец всю жизнь внушал сыну: надо от жизни брать все. Брать без всяких сентиментальностей. Если ты не возьмешь, возьмут другие. И берет от жизни лишь тот, кто берет первый. И дают только тому, кто сознает свое право, право первого. Однако Скабен ошибался, считая сына робким. Сын, несмотря на кажущуюся робость, был достаточно вероломен. И поэтому, не дожидаясь, как только оказался в темном коридоре, тут же впился губами в Люкино лицо, и Люка не оттолкнула его. Она только прошептала:
— Не здесь, мой мальчик. Пойдем же…
И они не шли, а почти бежали. Изредка Люка смеялась, а Феликс еще крепче прижимал ее руку и тащил вперед, делая огромные шаги, так что Люке приходилось быстро-быстро перебирать точеными ножками. К счастью, дочери Люки, Сабины, не было в тот вечер дома, и Феликс сделал первую попытку в жизни сблизиться с противоположным полом. Когда-то, будучи еще школьником, Феликс побывал с группой однокашников на хлебозаводе. Ребята решили пошутить и сбросили Феликса в чан с тестом. Тесто было теплым и вязким. Он едва не утонул в нем. Он барахтался, рвал тесто на куски, цепляясь за что-то несуществующее, и не мог вылезти из чана, а товарищи смеялись над тем, как Феликс барахтался, и Феликс заплакал. Нечто подобное произошло с Феликсом и в тот вечер. Он впился в Люку обеими руками. Он рвал ее на части, и это сначала рассмешило женщину, а потом разозлило, и отважный шизофреник, оскорбленный в своем достоинстве, ударил женщину по лицу. Ударил раз, другой, третий. Где-то и от кого-то он слышал, что женщины любят, когда их бьют. А потом слабость подступила к груди, и он заплакал, точно ощутив себя в огромном чане с тестом. И Люке стало жалко мальчика. Она долго гладила его, а потом накормила сладким и сказала, чтобы он пришел через два дня.
— Придешь? Не побоишься? — сказала она.
— Чего это я побоюсь?
— Ну и молодцом. Приходи, а я тебе постараюсь дать то, чего никто тебе никогда не даст.
Люка нежно поцеловала мальчика, и они расстались.
26
— Нравственно то, что полезно! — отрезал Скабен.
— А правда?
— И правда то, что полезно. Если что-либо полезно, то и угодно Богу.
— А если тебе полезно убить меня?
— Это крайности.
— Ну а как крайний случай?
— Тогда убийство может быть оправданным. Я могу поручиться, что для моей личной пользы я бы не убил человека. А вот чтобы мой сын жил, я бы мог решиться на многое.
— И на убийство?
— Может быть, и на убийство. Хватит заниматься сентиментальными играми! Пора говорить правду на этой земле. Я против амотивных убийств. Против пьянства и разврата. Но всегда буду оправдывать все полезное. Признаюсь вам, я недавно едва не убил Люку.
— За что?
— Вы знаете, как я мучился, когда сын оказался с нею! За несколько ночей, когда он отсутствовал, я поседел. Меня и до сих пор мучит вопрос, может ли отец ревновать к сыну. Нелепость. А что поделаешь? Я на почве ревности едва не совершил преступление.
— Едва не убили? Сына?
— Нет. К сыну во мне обнаружилось покровительственное чувство. Все же отцовство победило. Я понял, она ему нужна намного больше, чем мне.
— Полезнее?
— Если хотите, полезнее. Я должен был его спасти до конца. Сделать нормальным человеком. И когда она мне сказала, что бросит Фелю, чтобы прийти ко мне, я ее едва не убил.
— Что вы ей сказали?
— Я ей сказал, что смешаю ее с грязью, если она бросит мальчика.
— Неужто вы хотите, чтобы он женился на ней?
— О чем вы? Какая еще женитьба? Мальчик должен окрепнуть. Нормализоваться, и тогда я буду считать, что моя отцовская функция выполнена до конца. И решение мое было бы до конца твердым, если бы не мучительная ревность к сыну. Когда он был с нею, я не спал ночей. Я до утра метался по квартире. А когда он приходил, я осыпал его ругательствами, непристойными словами, а он молчал. Шел на кухню или валился как убитый спать. Дикая ревность вспыхнула во мне, когда Люка сказала: "А он, как ты". Я ее обругал последними словами, а она засмеялась: "Ты же сам подсунул мне своего парня". Вам не нравится все это? А Фрейд позавидовал бы такой ситуации. Уникальнейший случай! Что вы скривились?
