Альберт Лиханов - Собрание сочинений в четырёх томах. Том 4.

Так что уж пусть лучше коллективные отношения — да, это парадокс: ведь чем шире, тем ровнее, зато и безболезненнее, а значит, человечнее. Ясное дело, глупо возражать, если взрослый, крепкий душой и желанием, вступает с ребенком в отношения, гарантирующие их полноту и завершенность. Но гарантировать — очень сложно, потому, во благо детей, добрее будет приостановить неглубокое, но взрывное в проявлении, чувство, памятуя о чрезвычайном: о мере расплаты.

Вообще, деликатность, сознание, что имеешь отношение с повышенной степенью чувствительности, что неправильно истолкованное слово, неисполненное обещание и даже намек на него равны неверному поступку, одним словом, обдуманная осторожность, сопряженная в то же время с истовой верностью этим ребятам, самоотверженность взрослого сердца, самое наимаксималистское тут не только приемлемы, но необходимы, как единственный залог удачи. Дети, собранные под крышу детдома, так отличимы от их обычных сверстников, так ранимы и так чувствительны к любой ноте фальши, что бунт их душ неотвратим, как стихия.

Вы помните, как истошны, как безнадежны крики малышей из Дома ребенка, зовущих отца и мать? А теперь представьте, что тем же часом в интернате для «оставшихся» в истерику, в слезы, в долго не проходящее смятение срывается подросток, когда неопытный воспитатель напоминает ему про мать, про отца, живых, живых, но предавших во имя собственных мнимых утех. От страждущего вопля до слез ненависти — вот в какую рамку помещено детство, живущее, по сути, в одних стенах. От любви до непрощения и от этого непрощения до жажды, чтоб хоть какой-нибудь человек погладил по голове — всего-то! — погладил…

Документ ЦК КПСС и Совмина СССР, мне кажется, похож на ключ к проблемам Дома ребенка, детского дома, интерната для сирот и детей, «оставшихся», на ключ, который в конечном счете вручается обществу, а значит, и старому, мудрому, и молодому, душевному человеку, и заводу с его мощными материальными возможностями, и, скажем, бригаде, если это настоящее людское сообщество, а не формальная группа, студенческому курсу, особливо ежели он из педагогического института, училища, всякому человеческому единению — с его неограниченными душевными возможностями. Все дело в том, чтобы ключ этот принять, суметь им воспользоваться, а это не такое простое, не такое обычное дело.

По сути своей, общество вновь оборачивает свое лицо к «оставшимся» детям. Это честно и справедливо. Народ наш слишком испытан невзгодами военных лихолетий, чтобы сейчас, в годы нарастающего благополучия, исполнять чуждую нам страусиную роль и прятать голову в песок при виде беды. «Я чужую беду руками разведу», есть такая поговорка, но нет, не развести руками беду, о которой речь здесь. И она не только средств требует — средства, и огромные, дает государство. Единственное, чего оно не может дать, так это теплых человеческих рук, кровного родства. Потому-то, одолевая печаль «оставшихся», первое усилие народа, к самому себе обращенное, кстати сказать, надобно бы направить так и таким образом, чтобы меньше было сирот и при живых-то родителях, чтобы не так просто расставались матери молодые со своими детьми, чтобы меньше было детей, «оставшихся» наедине с собой да детским домом.

Помогая Отечеству, страдая за детей и сострадая им, ударим же в колокол собственной совести: где мой сын, где моя дочь и кто же я на этом свете!

Сын России

Великое и рождено великим.

Низменное, пустое, ничтожное бесплодно или рождает столь же ничтожное, пустое, низменное.

Большая река берет начало от малого ключа, и только бедная душа, напившись хрустальной прохлады, презрит его, вместо поклона бросив в живородное лоно ком земли.

Огромный дуб начинается малым росточком, которым проклюнулся желудь, и только пустая душа, заметив тонкую жилку жизни, может втоптать ее в землю кованым сапогом.

Два воинства стоят друг против друга: великое и ничтожное.

Два воинства, две силы: ведь и у ничтожества есть своя немалая сила.

Сражаясь с подлым, гадким, дрянным, большое становится великим. Только в борении, только в битве утверждает оно себя.

Река петляет сквозь горы, обходя крутизну и отыскивая свою единственную дорогу. Деревья вырастают, сгибаясь под напорами ветра.

Нет, жизнь непроста, она не может быть ровной и гладкой.

Жизнь — это горение, а в огне что-то сгорает.

Жизнь — это свет, а свет кого-то слепит.

Жизнь — это борьба, а в борьбе должен быть победитель.

Жизнь.

В этом слове немало значений.

Жизнь цветка, которому отпущено на веку одно лето.

Жизнь птицы, живущей три весны.

Жизнь человека.

И жизнь страны.

Все они плотно переплелись.

Разве можем мы жить без цветов, без пения птиц? А разве можем жить без Отечества, без Родины, без отчего крова?

Есть, правда, иные, похожие на странное растение — перекати-поле, несет их ветер, и нет им нигде пристанища. Только ведь даже перекати-поле несет ветром, когда оно умерло, превратилось в высохший клубок, оторвалось от земли.

Но это — ничтожное.

Тут же речь о великом.

Да, исток реки — в единственном ключе. Но силу и мощь течение наберет, лишь когда сольются в одно русло тысячи малых ручьев и сотни небольших речек.

Дуб проклевывается единственным росточком, но силу и мощь он наберет, лишь когда раскинет пушистую крону, разметнет могучие ветви, а и ветви и крону питают многие корни большого дерева.

Корни дерева и притоки реки похожи.

Они кормят ствол и реку.

А жизнь человека поит его Отечество.

Дальнее и близкое, песни и сказки, небо и земля, подвиги и герои, предки и современники — все это сродни корням, сродни притокам, которые, слившись воедино, превращаются в великую силу.

Человек рождается, живет и умирает не сам по себе.

Рожает его мать.

Живет он с друзьями, сражаясь с врагами.

А умирает, оставив дело.

Дело, которое подхватывают другие.

Человек сродни реке, слившейся в мощное русло из многих притоков.

Человек продолжает начатое до него.

Тем он и силен, что, лишь продолжая, лишь вбирая из матери-земли токи жизни, он способен совершить великое.

Эта повесть про великого человека. Про великого человека, рожденного великими силами.

ЕГО ДУША

Что познает человек прежде всего? Еще не научившись говорить, не научившись понимать?

Материнское лицо, которое бывает так близко, когда мать кормит дитя своим молоком. Боль. Голод.

И красоту.

Почему малый росточек жизни, маленький человек, в сознании которого мир едва успел перевернуться и стать на ноги, тянется к ромашке, похожей на солнце? Почему ладошка его мнет клейкий листок? Почему издает он радостный всхлип, разглядев нарядный сарафан божьей коровки — красный, в черную крапинку?

Да потому, что детство ближе к природе, чем любая другая пора человеческой жизни.

Ведь и мать — частица природы. И сам маленький человек — ее частица. А пока он не вполне самостоятелен, он особенно близок ей.

В детстве много открытий. Но главное среди них — мир, который окружает.

Вот светлая бабочка присела на малиновый цветок шиповника. Вот у подножия травинки, похожей на огромное дерево — только поменьше, — возится бронзово-загорелый жук. Вот кузнечик — он только что скрипел невидимым смычком, а теперь затих, вглядываясь в тебя булавочными бусинками настороженных глаз.

Мир, оказывается, живой, даже мертвая лесина глухо стонет, если ударить по ней палкой.

Мир живой, и маленький человек, подрастая, видит, как смеется, как поет, как плачет и как страдает этот мир, даже если он и молчит.

Еще не осознавая себя, не зная родной речи, малое существо понимает: есть два пути в этом мире. Один — причиняя боль тем, кто не может тебе ответить. Второй — жалея всех, кто слабее.

Пожалев, человек становится человеком.

Какое первое слово, сказанное им?

Их не так уж много, слов, которые люди произносят первыми.

«Мама». «Папа».

Наверное, еще какие-то есть. Старшие ведь порой в любом сочетании бессмысленных милых звуков ищут осмысленность речи.

И каждый раз повторяется великое, уже пройденное однажды — сквозь тысячелетия — человечеством, народом.

От немоты — к слову.

От одиночества — к людям.

От напряженности непонимания — к улыбке общения.

Придя в свой час, он скажет слово там, где царила вечная немота. Он соединит своим словом безжизненное с жизнью, бесконечную ночь со светом.

И это слово будет русским.

Истинный человек бесконечно уважает любую речь как принадлежность самобытности и равенства. И все-таки нет для нас ничего славней русской речи!

Раскатистая, восторженная, гневная в одном коротком слове «ур-р-ра!» — и сколько еще за этим словом! Мальчишеского отчаяния, когда с деревянной саблей скачет босоногий конник в заросли лопухов. Взрослого мужества, когда с винтовкой наперевес против злобного врага, с готовностью погибнуть, но добиться победы. Решительного упрямства, когда дрогнула и сдалась тайна сложного научного расчета.