Бернар Вербер - Зеркало Кассандры

Заинтригованный Ким садится поудобнее.

— В тринадцатом веке король Фридрих II, говоривший на девяти языках, решил узнать, каков «природный» язык человеческого существа. Он поместил в отдельное помещение шестерых младенцев и приказал нянькам кормить их, купать, ухаживать за ними, но не произносить при этом ни единого слова. Он хотел понять, на каком языке заговорят младенцы, лишенные влияния извне. Он считал, что они выберут латынь, греческий или иврит — основные, по его мнению, языки человечества. Но дети не только не заговорили вовсе, они стали болеть и очень быстро умерли, все шестеро.

— Это доказывает, что общение необходимо для выживания, — замечает Шарль де Везле.

Видя, что огонь начинает затухать, Эсмеральда берет полотенце и сбивает пламя со своей хижины, пытаясь спасти несколько гребенок и украшений. Она возвращается, держа в руках расплавленные и обгорелые сокровища.

— Это и есть «Эксперимент номер двадцать четыре»? — спрашивает Кассандра.

Филипп Пападакис кашляет, стекла противогаза затуманиваются. Его глаз уже не видно.

— Ваш дядя Изидор и ваша мать много говорили об опыте прусского короля Фридриха II. Изидор сказал нечто вроде: «Яд может стать лекарством, все зависит от дозы».

Фетнат кивает головой в знак согласия.

— ДА ХВАТИТ ЧУШЬ ПОРОТЬ! — взрывается вдруг Кассандра. — ЧТО ОНИ СО МНОЙ СДЕЛАЛИ?

Она хватает Филиппа Пападакиса за горло. Тот никак не может вырваться, трясет головой, пытаясь высвободиться.

— Вас не учили говорить, — признается он.

Кассандра отпускает его и роняет руки на колени.

— С вашим братом не разговаривали до семи лет. С вами — до девяти. Так вы остались «чистыми», не загрязненными словом.

А правое полушарие мозга не «загрязнила» тирания левого.

Кассандра смутно припоминает обрывки фраз, которые прочла в бумагах своей матери.

— Как я вам говорил, до девяти месяцев младенец не чувствует разницы между собой и остальным миром. Потом наступает «траур младенца»: мир переворачивается, существо, которое он считал частью самого себя, отрывается от него и исчезает, и ребенок боится, что оно исчезло навсегда. Младенец словно бы теряет руку. Он понимает, что не может повлиять на возвращение части себя. И он дает имя этому существу, которое было им и им быть перестало.

Мама.

— Мама. Как только существо получает название, оно отчуждается от младенца. Происходит первое сужение сознания. Сила любви, запах, аромат, чудо нежности становятся всего лишь отдельным существом… мамой. Эти звуки являются слишком тесной рамкой для такого огромного понятия, как мать. Затем получает ярлык еще одно явление. «Папа». Потом приходит время отражения в зеркале, и мир обретает границы.

— Тогда появляется «я».

Да, и это я тоже знаю. «Я» — это сужение сознания. Однажды я поняла, что я — не все, что я — это всего лишь я. Мысль, до того ничем не стесненная, начинает биться о стенки пещеры под названием «череп», она становится пленницей замкнутого пространства, заключенного в непроницаемую оболочку из кожи, которое называется «тело».

— «Я» отличается от всех остальных. «Я» ограничено. «Я» уязвимо. «Я» борется с враждебным ему миром. Вот когда начинается сужение сознания…

Филипп Пападакис продолжает свою мысль:

— Сначала «мама», потом «папа», затем «я», мир продолжает сужаться по мере появления ярлыков, явления прячутся за словами. В этом заключается открытие вашего дяди, а потом и мамы. При помощи слов человек хотел контролировать весь мир, а на самом деле просто перестал понимать его. Слова стали важнее понятий, которые они обозначают. Они начали отрицать реальность. Слово «тигр» не кусает. Слово «тяжесть» ничего не весит. Слово «солнце» не светит.

Кассандра смотрит на директора, выражение ее глаз совершенно меняется, она видит перед собой не врага, а провозвестника.

— При помощи слов человек захватил власть в свои руки. Он разграничил территории. Он дал имена животным. В Библии написано: «Господь Бог образовал из земли всех животных полевых и всех птиц небесных, и привел к человеку, чтобы видеть, как он назовет их, и чтобы, как наречет человек всякую душу живую, так и было имя ей». И животные покорились человеку, потому что он даровал имя.

Впитывая это знание, Кассандра старается дышать как можно глубже. Директор школы «Ласточки» добавляет:

— «Nomen est omen», то есть «Называть — значит обладать». Этот секрет хранили поколения энтомологов, втыкавших булавки с этикетками в брюшко бабочек, чтобы закрепить за ними сложные латинские названия. «Эта хрупкая красавица не бабочка, а Monarchus advantis simplex».

Да, это верно. Я — не живое мыслящее существо, а «Кассандра Катценберг, семнадцать лет, пятьдесят два килограмма, дочь министра перспективного прогнозирования, сирота, аутистка, разыскивается полицией за бегство, поджог школы и убийство родного брата». Все эти слова, определяя меня, уменьшают мою значимость и загоняют меня в клетку.

Моя мать это поняла и захотела освободить меня от свинцовых оков.

— Вы помните сейчас о времени, когда вы жили без слов? С младенчества до девяти лет…

Да, ко мне возвращаются смутные образы из фотоальбома, спрятанного в глубинах памяти. Ветер, животные, растения, родители, я была ими, я была всей Вселенной.

Я брала в руки цветок, и мои пальцы удлинялись, становясь этим цветком.

Я смотрела на облака, облака смотрели на меня, и я видела мир с их высоты.

Я была грозой, я помню, как я становилась светом молнии.

Я была дождем. Я помню, как падала бесчисленными каплями на землю и деревья.

Я была рекой, я ощущала камни и дно, по которым текла, я чувствовала форель, резвившуюся во мне.

Я была водорослями, которые шевелило течение.

Я была деревьями, я чувствовала, как мои корни ищут влагу, как листья наслаждаются солнечным светом. Я была пауком, ткавшим сеть в ветвях. Я была муравьем, несущим травинку. Я была клещом, бактерией, микробом.

Я существовала во всех измерениях. Во всех направлениях. Я помнила все предыдущие жизни вплоть до первобытного человека. А теперь знаю, что и это сознание можно расширить.

До того, как слова ограничили меня, я была ВСЕМ.

Я была всемогуща, так как хранила в сердце воспоминание о рождении Вселенной. Я была Большим взрывом и всеми формами материи и жизни, образовавшимися после него.

Я не знала границ.

— Но поскольку отсутствие речи — смертельный яд, как предупреждал Изидор Катценберг, ваши родители компенсировали его тремя вещами: музыкой, природой и… своей любовью. У вас было все, что необходимо ребенку, кроме слов.

Змеиный яд, растворенный в молоке.

Ким Йе Бин чувствует, что он не в силах в полной мере осознать то, что услышал. Кассандру бьет дрожь, с которой она не может справиться.

— А что произошло, когда мне исполнилось девять лет?

— Они научили вас говорить. И каждое слово для вас приобрело огромную важность.

Вот почему я так люблю словари. Поэтому хочу узнать происхождение и глубинный смысл каждого слова. Хочу узнать их корни. Ведь это и мои корни.

— Ваш мозг воспринимал каждое сплетение звуков, составляющих слово, как драгоценность.

Так человек, долго страдавший от жажды в пустыне, по каплям пьет воду. Она кажется ему необычайно вкусной.

— Вы узнали слова «мама», «папа», «я». Затем выучили названия предметов, животных, растений, потом, гораздо позже, появились абстрактные понятия. Все аккуратно размещалось в вашем мозгу. По порядку. Медленно. Надежно. Глубоко.

Так и есть, я помню. Каждое слово — драгоценность. Оно лежит в футляре, на полках в хранилище моей памяти.

Слова — для чувств.

Слова — для действий.

Слова — для размышлений.

— Ваш мозг познал свободу. Левое полушарие не могло больше угнетать правое. Ваш разум приобрел необычайную чуткость, остроту, воображение сделалось удивительно богатым. Свободный на протяжении девяти лет, подсоединенный ко всему миру, к другим людям, к природе, к Вселенной, мозг способствовал развитию вашего необыкновенного артистизма. И тут вмешался ваш отец.

Мой отец?

— Ну и ваш дядя Изидор, помешанный на футурологии. Ведь это он в свое время и познакомил вашего отца с вашей матерью. Все вместе они обсуждали Древо Возможностей. Само понятие «Древо Возможностей» придумал Изидор Катценберг.

Конечно, я вспомнила, это он автор! «Древо Возможностей» написал Изидор Катценберг.

— Ваш дядя и ваш отец считали, что современному миру больше всего не хватает пророков. Наша цивилизация казалась им слепцом, не ведающим грядущего, слепцом, пугливо хватающимся только за настоящее и самое ближайшее будущее.